Мониторы-5. «Здесь водятся драконы» Пролог Империя Цин. Провинция Фуцзянь , близ города Фучжоу. — Вот за каким дьяволом нас заставляют возиться с таким старьём? От них уже все флоты отказались, используют самодвижущиеся мины системы англичанина Уайтхеда. Они бы ещё брандеры со смолой и хворостом пустили! Лонжеронные торпеды — оружие беднейших стран, а Франция, хвала Деве Марии, не экономит на флоте! Бывший студент, а ныне матрос Кристоф Легуэ (для сослуживцев просто «Клош»[1]), выдавший эту глубокую мысль, был призван во флот из Марселя, после того, как его изгнали с третьего курса Сорбонны за какие-то неблаговидные проделки. Однако образование, пусть и не законченное, давало новоиспечённому кочегару уверенность в непререкаемости собственных суждений по любому поводу, скрывать которые он нужным не считал — за что и получил от товарищей своё прозвище — Много ты понимаешь, салага! — презрительно отозвался премьер-старшина Клод Мишо. Матросы приклеили ему прозвище его «Шассёр»[2] — за характерную форму носа, в самом деле, напоминающего тупой носок матросского ботинка — но мало кто из них, особенно начинавших службу, рисковал назвать его так в лицо — Здесь тебе не море, где можно со всеми удобствами подойти к цели и выпустить самодвижущуюся мину! Река — а значит, узости, да ещё и течение, тут только старые лонжеронные торпеды и годятся, проверено! Вон, американцы во время своей Гражданской войны — сколько канонерок да речных броненосцев пустили ко дну на своей Миссисипи!! Да и русские от них не отставали, когда в семьдесят седьмом громили турок на Дунае. А ты говоришь — старьё! Салага и есть — давай, шуруй в топке, и смотри у меня, если давление пара упадёт! Всех нас тогда под пули подставишь… пустозвон! Премьер-старшина знал, что говорил. Он прослужил минёром почти двадцать лет, и из них три последних — на минных катерах. Он и сегодня состоял командиром миноноски №45, небольшого судёнышка с железным корпусом и водоизмещением в тридцать тонн, вооружённого «лонжеронными торпедами» — так во французском флоте именовали шестовые мины. Кроме «сорок пятой», в состав эскадры адмирала Курбэ, что разворачивалась сейчас на рейде Ма Вэй, образованном слиянием рукавов реки Мин ниже города Фучжоу, входили ещё три носителя этого оружия — железная сорокатонная миноноска №46 и два малых паровых катера, позаимствованных с крейсеров «Вийяр» и «д’Эстен». На самом деле, таких «внештатных» боевых единиц могло быть три, но один из катеров, приписанный к крейсеру «Вольта», полгода назад отбыл вместе с крейсером во Францию — к большому сожалению премьер-старшины, чей приятель как раз этим катером и командовал. Всего же во французском отряде, явившемся к Фучжоу, числились четыре бронированных крейсера, один безбронный и три канонерские лодки. Даже без учёта прибывшего накануне на усиление броненосного «Триомфана» (прочие крупные корабли не смогли преодолеть отмели в устье реки) французы превосходили Фуцзянский флот по водоизмещению вдвое, а по весу минутного залпа — так и вдесятеро. Тем не менее, Курбэ решил начать именно с минной атаки на самые боеспособные суда — деревянный крейсер «Янву» несущий тринадцать дульнозарядных орудий калибром от пяти до шести с половиной дюймов, и вооружённый транспорт «Фубо» с семью шестидюймовками. Кроме этих двух боевых единиц, хоть какую-то опасность для французских кораблей представляли две стальные канонерские лодки «рэнделловского» типа, несущие каждая по одному армстронговскому десятидюймовому орудию. Остальные же — две деревянные канонерки, четыре вооружённых парохода и сторожевое судно с единственной бронзовой пушкой — можно было, как и два десятка разнокалиберных джонок, попросту не принимать во внимание. — Сегодня ночью китайцы тоже пытались атаковать своими катерами. — сказал квартермейстер-рулевой по прозвищу Ляфлёр[3] — только ни дьявола у них не вышло! То ли цели в темноте не смогли найти, то ли берега реки попутали, а на обратном пути ещё и под обстрел с наших канонерок угодили Оно и понятно — узкоглазые, все, как один, что они в темноте разглядят? И засмеялся собственной шутке, широко разевая щербатую пасть. — Зато сейчас света хватает. — буркнул в ответ премьер-старшина. — И узкоглазые нас отличнейше увидят, даже и не сомневайся! — В самом деле, а почему адмирал не приказал тоже произвести атаку ночью? — осторожно поинтересовался Клош, которому вовсе не улыбалось нарваться на новую отповедь начальства. — Глядишь, и нас китайцы бы не разглядели, а уж мы бы мимо цели не прошли! Шассёр поскрёб затылок, выглянул за борт, сплюнул жёлтой табачной слюной. — Старина Курбэ своё дело знает туго. Видишь, весь стрежень реки в водоворотах? — Ну да… — кивнул кочегар. — Что-то странное творится с течением, будто бы поворачивает в другую сторону! — Это потому, что на море сейчас прилив. — объяснил премьер-старшина. — Адмирал нарочно выжидал этого момента — изменившееся течение развернёт китайские корыта на якорях так, что бить по нам бортовыми плутонгами им будет затруднительно. К тому же, уровень воды повышается, а значит, «комод» сумеет пересечь отмели и занять позицию для бомбардировки береговых батарей. «Комодом» Шассёр, как и все прочие матросы эскадры, непочтительно именовал «Триомфан». Бывший студент привстал и вытянул шею, разглядывая броненосный крейсер. Его низкий, массивный корпус, действительно напоминающий обводами этот предмет меблировки, маячил неподалёку от иностранных судов, выстроившихся в той части рейда, которая считалась нейтральной — британских «Виджиланта», «Чемпиона» и «Сапфира», и американского корвета «Энтерпрайз». — А лйамы не того… не вмешаются? — опасливо осведомился он. — А то сцепимся с китайцами, а они нам в спину из всех орудий!.. — Пёс их знает. — ответил после краткого раздумья премьер-старшина. — Вообще-то сейчас у нас с ними мир, но после Гвианы от англичан можно ожидать любой подлости. Ну да старина Курбэ наверняка обо всём подумал, на то он и адмирал… Кочегар ухмыльнулся. — Адмирал-то он адмирал, только вот беда, битый! Англичане крепко всыпали ему в сражении у берегов Гвианы. В газетах тогда писали, что Курбэ потом вместе со своим флагманом — но нет, оказалось спасся и теперь командует Дальневосточной эскадрой![4] Другого бы после такого позорища в отставку отправили — а этот и здесь выкрутился! — Ты, салага, китайцев-то с англичанами не ровняй! — возмутился Шассёр. — Они, хоть паскудники и наши враги — но моряки отменные, не то, что эти косоглазые обезьяны! — Неприятель приближается! — крикнул матрос-сигнальщик, обосновавшийся со своими флажками на носу, рядом с козлами, через которые пропускаются лонжероны — десятиметровые деревянные шесты с закреплёнными на них пироксилиновыми минами. Сейчас оба взрывоопасных бочонка (миноноска №45 несла две шестовые «лонжеронные торпеды») ждали своего часа, закреплённые на палубе и прикрытые от шальных осколков толстыми, плетёнными из манильских тросов, матами. Кочегар Клош вскочил, поднялся и премьер-старшина. От китайских судов, выстроившихся у стенки противоположного берега, под защитой орудий форта, неспешно ковыляла по направлению к флагманскому «Дюге-Труэну» джонка. — Посыльное судно. — уверенно определил Шассёр. — Вон, сигнал на грот-мачте болтается… Может, узкоглазые перетрусили и решили запросить мира? Действительно, под жёлтым, с изображением покрытого чешуёй дракона, штандартом военно-морских сил империи Цин полоскался на ветру жёлто-синий флажок Международного свода сигналов — «Кило», «хочу установить с вами связь», знак что на борту присутствует парламентёр. Премьер-старшина довольно крякнул. Не то, чтобы он сомневался в победе — при таком перевесе в водоизмещении, огневой мощи и, главное, в выучке команд, это было делом решённым — но ему, опытному служаке, было хорошо известно, что редкая атака минных катеров обходится без потерь. А подставлять лишний раз головы под неприятельские пули и картечь ему решительно не хотелось. От борта стоящей рядом с «Дюге-Труэном» канонерки «Линкс» оторвались один за другим два снежно-белых комка порохового дыма, над рейдом прокатился грохот орудийного залпа. Впоследствии, когда ход сражения стал предметом сначала газетных репортажей, а потом и статей в военно-морских журналах, многие утверждали, что нервы у французских комендоров, вконец издёрганных ночной сумятицей, не выдержали, и они без команды открыли огонь. Так или иначе — в час пятьдесят шесть минут пополудни над «Дюге-Труэном» взвился красный флаг, и минутой спустя крейсер ударил бортовым залпом по китайскому флагману. Следом за ним начали стрелять остальные суда французской эскадры. Корвет «Янву» ответил из носовой пятидюймовки — и премьер-старшина с ужасом увидел, как первый же китайский снаряд разорвался на мостике флагмана адмирала Курбэ. — Ну, вот и началось! — негромко, сам себе пробурчал он и зычно гаркнул: — По местам стоять, парни, и не трусить! Покажем этим пожирателям ласточкиных гнёзд, каково это — бросать вызов флоту Франции! С этого момента события понеслись вскачь для премьер-старшины Клода Мишо по прозвищу «Шассёр». Не успел развеяться дым над разбитым мостиком «Дюге-Труэна», как на шканцах крейсера замелькали сигнальные флажки, и миноноски двинулись вперёд. Рулевой Ляфлёр перебирал рукоятки маленького штурвала, удерживая судёнышко на нужном курсе, а премьер-старшина беззвучно шевеля губами, отсчитывал дистанцию до цели, корвета «Янлу» — «Два кабельтовых… полтора… кабельтов с четвертью…» С борта циньского флагмана сверкали вспышки ружейных выстрелов, пули шлёпались в воду вокруг «номера сорок пять» — и лишь одна или две с тупым стуком ударили в железный борт, выбив из него снопы искр. Стрелки мало что могли разглядеть сквозь белёсую, воняющую серой и селитрой пелену — китайские орудия стреляли чёрным порохом и Шассёр в какой-то момент всерьёз стал опасаться, опасался, что в такой дымовой завесе и сам промахнётся мимо цели. Однако — обошлось; спустя малое время из клубов дыма вырос чёрный борт китайского флагмана; Шассёр торопливо крикнул — «Малый назад!» — и положил руку на рубильники гальванических взрывных машинок. Согласно правилам, атаковать следовало одной «торпедой», выдвигая их вперёд по очереди. Но премьер-старшина, человек опытный, понимал, что шанса на вторую атаку у них, скорее всего не будет — и когда бочонки ткнулись в борт «Янву» (как положено, фута на три ниже ватерлинии) он прошептал короткую молитву, зычно гаркнул «Берегись!» и замкнул контакты. Расчёт оказался верен — обе мины сработали одновременно. Огромная волна отбросила миноноску, словно пинком великана, едва не опрокинув. Из всех, кто был в кокпите, Шассёр единственный устоял на ногах; он кинулся к рукоятке реверса и с криком «полный назад!» выжал её до упора. Вода вскипела под кормой, и «сорок пятая» принялась отползать прочь от корвета, который стремительно валился на борт — и не затонул в течение считанных минут лишь потому, что течение, подхлёстнутое морским приливом, оттащило охваченное огнём (на корвете после взрывов начался пожар) судно на мель. Премьер-старшина слышал ужасные крики людей, сгорающих заживо, видел, сыплющиеся в воду тела — в этот день из двухсот человек, составлявших команду «Янву», сто восемьдесят пять погибли в огне, были убиты силой взрыва или утонули в мутных водах реки Мин. Но всего этого премьер-старшина знать, конечно, не мог. Он шуровал в топке котла, заменив кочегара Клоша, чей лоб пробила китайская пуля, и не видел, как миноноска «№46» попыталась атаковать «Фубо». Но стоило ей лечь на боевой курс, как из клубов порохового дыма появился «Фусин», и беглым огнём из револьверных пушек заставил «сорок шестую» отвернуть и выйти из боя. За это пришлось заплатить сполна — снаряды с «Дюге-Труэна» и «Вийяра» (оба крейсера прикрывали атакующие миноноски) изрешетили несчастную канонерку, и та быстро пошла ко дну. Снявшийся с якоря «Фубо» стал набирать ход, но в этот момент его атаковал малый катер с «д’Эстена». Мина взорвалась под кормовым свесом, напрочь оторвав винт и своротив перо руля так, что оно повисло на одной петле. Лишившееся управления судно понесло на французский строй, и премьер-старшина был вынужден уклоняться сначала от столкновения с погибающим пароходом, а потом и от дождя летевших со всех сторон снарядов. И тут удача изменила команде миноноски №45. Тяжёлый снаряд с одного из французских крейсеров угодил в корпус в районе мидель-шпангоута, разом переломив хрупкое судёнышко пополам. Шассёр один остался жив — оглушённый взрывом, ошпаренный перегретым паром из лопнувшего котла, он намертво вцепился в в обломок решётчатой деревянной пайолы. В таком состоянии его прибило к берегу в полумиле ниже по реке, где он и он попал в руки каких-то людей в широченных, плетёных из соломы, конусообразных шляпах, одетых в лохмотья и вооружённых ржавыми ножами самого зловещего вида. Последнее, что успел заметить премьер-старшина прежде, чем лишиться сознания — это слишком уж узкий разрез глаз своих «спасителей», как и оттенок их смуглой кожи — коричневый, а не желтоватый, что, как он узнал во время своей службы, характерно скорее для аннамитов, нежели для жителей Поднебесной… [1] cloche (франц.) — колокольчик [2] «Сhaussure» (фр.) — башмак [3] La Fleur (фр) — цветочек [4] Эти события подробно описаны в третьей книге цикла, «Курс на юг». Часть первая I Абиссиния, берега залива Таджура Крепость Сагалло Тросы заскрипели, плетёная из канатов сеть, наполненная рогожными мешками, поползла вниз, на дощатый пирс. Её облепили носильщики-афары и принялись под присмотром усатого боцмана перетаскивать мешки на берег, где уже поджидали арбы на высоких колёсах, запряжённые меланхолическими абиссинскими осликами. Носильщики ухали, взваливая ношу на деревянные, закреплённые за спинами козлы — нововведение, с которыми познакомили местных обитателей те из переселенцев, которым в прошлой жизни пришлось потрудиться в одесском порту, — а боцман подбадривал их специфическими речевыми оборотами, характерными для подобной ситуации. К удивлению Матвея, афары русские матюги понимали — во всяком случае, делали они именно то, что от них требовалось. Или дело было в здоровенных, как дыни, кулаках боцмана, поросших редким чёрным волосом? Разгрузка продолжалась уже вторые сутки, и шла ни шатко, ни валко — по большей части из-за того, что дощатый пирс, возведённый поселенцами на вбитых в морское дно сваях, был мало приспособлен к перевалке такого объёма грузов. До сих пор он служил для швартовки местных каботажных скорлупок, чей груз редко превышал семь-восемь сотен пудов «генераль карго». Так витиевато на морском языке именовались разнообразные товары, от домашней утвари и инструментов, до мешков с цементов и черепицы, которые закупали в турецком Адене и везли через залив за полторы сотни морских миль на зафрахтованных арабских посудинах. Со «Смоленска» требовалось переместить на берег больше десяти тысяч пудов — запас пшеницы, ячменя и картофеля, упакованных в мешки, но по большей части — строительные материалы, а так же два шестидюймовых орудия из числа снятых с севастопольских фортов по случаю замены на новейшие образцы. Грузы эти, особенно орудийные стволы и части разобранных крепостных лафетов, были весьма габаритные и увесистые, и при разгрузке уже несколько раз серьёзно повреждали слепленный на живую нитку пирс, после чего приходилось спешно его ремонтировать, продолжая разгрузку при помощи барказов. Процесс, таким образом, затягивался, что и сказывалось самым очевидным образом на экспрессивной лексике распорядителя погрузочных работ. Помимо грузов, на «Смоленске» прибыла в Новую Москву полурота матросов флотского экипажа под командой совсем юного мичмана — им предстояло возвести на африканском берегу сооружения военно-морской станции флота Российского, о чём имелась уже договоренность с абиссинским негусом. Кроме них, из России прислали инженера в чине лейтенанта, которому и предстояло руководить сооружением батареи для шестидюймовок. Трофейные же орудия и картечницы разделили на две части — половину решено было оставить на «морском пути», остальные же расположить для обороны Сагалло с суши. Впрочем, пока эти предосторожности не пригодились: французы, опомнившись после унизительного поражения, уползли в свой Обок и носа не казали к берегам Сагалло — один-единственный раз прислали судно, чтобы забрать тела погибших. Из газет, которые регулярно, хотя и нечасто, доставляли арабские каботажные суда, поселенцы знали, что Париж бомбардирует Санкт-Петербург гневными нотами по поводу инцидента, но видимых последствий это пока не имело — и, как не раз говорил Матвею Казанков, иметь, скорее всего и не будет. Так что желающих посягнуть на российский флаг, развевающийся над спешно восстанавливаемой башней форта Сагалло, не находилось. Прежний, ашиновский штандарт в виде того же бело-красно-синего полотнища, перечерченного жёлтым косым крестом, был спущен на следующий день после нападения и послужил покровом для гроба основателя Новой Москвы, беспокойного атамана, сложившего свою буйную голову при отражении высадившегося у Сагалло частей французского иностранного Легиона. Могила его недалеко от крепости — там и лежит Николай Ашинов, вместе с недоучившимся студентом-землемером Егором и другими, кто погиб, защищая первый оплот Российской империи на африканском континенте. Сама башня отчётливо рисовалась на фоне пронзительно голубого абиссинского неба, венчая нависшую над берегом громаду крепости. Впрочем, поправил себя Матвей, не такая уж громадина — разве что на фоне глинобитных афарских хижин да построек собственно Новой Москвы, дощатых бараков и совершенно малороссийских мазанок крытых вместо соломы пальмовыми листьями — другого он здесь и не видел. Но ничего, скоро всё изменится — недаром сгружают сейчас со «Смоленска» связки досок и сосновые брусья, которым назначено стать материалом будущего большого строительства… От уреза воды крепостные стены отделяла неширокая береговая полоса — поначалу плоская, она шагов через сто поднималась к самым древним стенам. На этом склоне (Казанков именовал его по-военному, «гласис»)до сих пор различаются наполовину занесённые песком траншеи, где укрывались русские стрелки, да многочисленные воронки — отметины, оставленные французскими снарядами. Крепость тоже носила следы артиллерийского обстрела — в тех местах, где старинная кладка не выдержала, подалась стали и чугуну, зияли уродливые проломы, частично уже заделанные бутовым камнем на известковом растворе. — Как продвигается ваше обучение? — осведомился моряк. Молодой человек посмотрел на него с удивлением — не далее, как вчера, Казанков присутствовал на «практических занятиях», когда он под руководством мичмана-минёра с «Бобра» постигал науку использования гальванических батарей для производства взрыва камуфлета. Этим мудрёным термином мичман обозвал проделанный в скалистом грунте вертикальный шурф глубиной пять футов и диаметром в полфута. Для этого пришлось позаимствовать железный бур, с помощью которого поселенцы сооружали в этой скупой на пресную воду местности колодцы; заложенный в «камуфлет» заряд чёрного пороха вызвал сотрясение почвы в полусотне шагов, а на месте шурфа образовалась довольно солидная яма от просадки грунта — камуфлет, как вид подземного заряда, объяснил минёр, тем и отличается от других видов взрывных работ, что не производит выброса грунта на поверхность. — Всё хорошо, Сергей Ильич! — отозвался Матвей. Я только не очень понимаю, зачем мне учиться устраивать подземные мины? Подводные — это ещё туда-сюда, а вот подземные? Мы что, крепости штурмовать собираемся или, наоборот, вести контрминные работы? — Вениамину Палычу виднее. — отозвался моряк. — Раз уж он настоял, чтобы вы прошли именно такое обучение — значит, у него были на то свои резоны. Молодой человек кивнул. И ведь не поспоришь — его покровитель, штабс-капитан Остелецкий ещё в Москве взявший троих молодых энтузиастов, в число коих входил и гимназист Матвей Анисимов, под своё покровительство и устроивший их участие в поучаствовать в авантюрном предприятии Николая Ашинова, не раз демонстрировал, что знает, что делает. Да и самому Матвею учёба нравилась — это вам не гимназическая зубрёжка с опостылевшей латынью, греческим и прочими никчёмными премудростями, вроде истории древнего мира. Хотя насчёт последнего штабс-капитан был с ним категорически не согласен: «История — весьма важная наука, молодые люди… — не раз говорил он своим подопечным. — Не зная её, вы не сможете разобраться в хитросплетениях современной политики и обязательно ввяжетесь в какую-нибудь идиотскую историю». Последнее было прямым намёком на недавнее прошлое всех троих — перед тем, как отправиться в Абиссинию, они приняли некоторое участие в противоправительственной деятельности. Правда, в случае Матвея она ограничилась планами по изготовленью самодельной бомбы, чтобы взорвать ею ненавистного смотрителя казённой гимназии, виновного в исключении из учебного заведения товарища Матвея. Не перенеся позора и краха всех своих надежд, несчастный наложил на себя руки; сам же Матвей оказался более везучим, поскольку встретился с будущим своим наставником до того, как попытался осуществить свои планы, избегнув, таким образом, ареста, суда, каторги. — Есть основания полагать, что вашему ученичеству скоро придёт конец. — сказал Казанков, извлекая из-за обшлага конверт. Вот-с, извольте: Вениамин Палыч просит взять вас с собой во Владивосток, куда мне самому предписано отправиться на «Смоленске» вместе с командой наших морских пластунов. — А как же «Бобр»? — спросил Матвей, изо всех сил стараясь не показывать, насколько он поражён полученным известием. — Его же только-только с мели сняли, и пробоину изнутри деревом заделали для временного укрепления пластыря! И что мне-то делать во Владивостоке? Я же не моряк, проку вам от меня ни на грош… — «Бобр» мне предписывается сдать старшему офицеру, а самому следовать на Сибирскую флотилию для получения нового назначения. — сухо ответил Остелецкий, ненавязчиво давая понять чересчур любопытному собеседнику, что служебные дела его вообще-то не касаются. — отволокут кораблик в Аден, а там поставят в сухой док на ремонт — благо, турки привели его в порядок. — И вот, кстати — что там слышно о нашем медикусе? Вениамин Палыч велел поинтересоваться, не составит ли он нам компанию? — Это вряд ли, Сергей Ильич. — Матвей помотал головой. — Он уже две недели как при дворе негуса, в роли придворного врача. Письма только пишет — восхищается нравами и обычаями абиссинцев, а так же строит планы на большую научную деятельность, только вот с текущими делами разберётся… Моряк пожал плечами. — Ну, на нет и суда нет. Как говорится: хозяин барин, хочет-живёт, хочет — удавится. Да Вениамин Палыч не слишком-то и рассчитывал на его согласие, поскольку прислал со «Смоленском» ящик с медикаментами и всяким врачебным инструментом, а так же полпуда книг и учебников по медицине и анатомии. Раз уж не сподобился, как полагается, закончить курс в Университете — пускай здесь доучивается! Матвей кивнул. Тимофей, один из двух его спутников ещё с самой Москвы, покинул ради ашиновского предприятия третий курс медицинского факультета, но полагал, что полученных знаний ему вполне хватит для того, чтобы развернуть медицинскую практику здесь, на Чёрном Континенте. Третий их товарищ по путешествию, землемер-недоучка по имени Егор — вольнодумец и сторонник антигосударственной деятельности, оставивший ради поисков приключений Межевой институт — упокоился в сухой абиссинской земле рядом с атаманом Ашиновым и другими поселенцами. — Не забыть присмотреть, чтобы посылка отправилась к нему с ближайшим караваном. — озабоченно сказал Казанков. — А нам с вами, Матвей, пора собирать вещи, как только закончится разгрузка, сразу и уходим! «Смоленск» лишнего дня ждать не будет, они и так уже порядочно запаздывают. В Аден заходить нет нужды — пойдём прямиком через Индийский океан, в Батавию, а уж оттуда уже во Владивосток. Так что можете радоваться: совершите почти что кругосветное путешествие, а то, может и случится замкнуть колечко. Жизнь — она ведь неизвестно как может повернуться! А что там для вас готовит Вениамин Палыч, расспрашивать меня не нужно. Сам знаю не больше вашего — вот прибудем на место, там, даст бог, и прояснится… * * * — Сергей Ильич, а правда, что вы с господином штабс-капитаном вместе в Перу были, когда они там с чилийцами воевали? — спросил Матвей. Они стояли на полубаке и лениво разглядывали волны, катящиеся вместе с пароходом к осту. Делать было совершенно нечего, несмотря на довольно плотное расписание учебных занятий, составленное для него Казанковым. Учёба — дело хорошее, конечно, но поди-ка усиди за книгами, когда океан такой волшебно-лазурный, стайки летучих рыб то и дело вспархивают над водной гладью, спасаясь от дельфинов. Чаек сопровождавших их первые день-два пути, когда «Смоленск» прощально взревев гудком, оставил за кормой Сагалло, залив Таджура и вообще, Африку, не видать — только альбатрос, одинокий странник океанских просторов, кружит где-то высоко над мачтами. Митяй не впервые совершал дальние морские переходы — на пути в Абиссинию им пришлось пересечь Чёрное, Мраморное и восточную часть Средиземного моря — но это не шло ни в какое сравнение с океаном. Тогда они почти всегда были ввиду берегов, а сейчас — уже который день вокруг до любой из сторон горизонта лишь бесконечный океанский простор. Пароход словно застыл посреди синего круга, и лишь белые усы, разбегающиеся из-под форштевня, выдают, что они всё же движутся, с каждыми пройденными сутками наматывая на гребной вал новые сотни миль. Сколько их ещё осталось до голландского порта Батавия, где запланирована остановка для бункеровки и пополнения припасов провизии и пресной воды — пять, шесть тысяч? Океанская гладь сияла под солнцем, и Матвею временами казалось, что нет в мире ничего, кроме этой палубы под ногами, да слепящего зеркала расплавленного серебра до самого горизонта, где оно сливается с небом… — Это от кого ты такое услышал? — моряк с подозрением покосился на своего юного собеседника. — Постой, дай-ка угадаю… Осадчий протрепался, так? Ну, я ему холку намылю, а Вениамин ещё и добавит, когда придём во Владивосток, насидится на гауптвахте! Нашёл, о чём языком болтать — дело-то сугубо секретное… Матвей принялся, было, разубеждать Казанкова, но по выражению глаз, по прыгающим в уголках смешинкам, понял, что спутник его не очень-то и сердится. Да и то сказать — теперь он, вчерашний гимназист и несостоявшийся бомбометатель, доверенных помощниках штабс-капитана Остелецкого. Тот скрывал свою истинную сущность под личиной военного топографа, посланного с экспедицией Ашинова для составления карт Новой Москвы и прилегающих к ней территорий, но Матвея обмануть не удалось. Юноша быстро разгадал, что новый покровитель состоит в каком-то секретном департаменте и занимался чем-то, о чём простым смертным знать не полагалось. Но себя-то вчерашний гимназист теперь к простым смертным не причислял, а потому полагал, что имеет право хотя бы одним глазком заглянуть под покров тайны, окутывающий деятельность его новых знакомых! Казанков был, похоже, с ним согласен, потому что не отправился прямо сейчас мылить холку проштрафившемуся унтеру, а слегка переменив позу, заговорил: — Раз уж вы, друг мой, теперь так хорошо осведомлены, чего уж скрывать! Было дело, было… Правда, в Южную Америку мы с Вениамином Палычем попали разными путями — я через Североамериканские Штаты, откуда перегонял военные корабли, закупленные правительством Перу, а он на яхте нашего доброго знакомого, барона Греве, с противоположной стороны света — тогда они пересекли Атлантику, обогнули мыс Горн и подошли к берегам Чили с юга. Кстати, Вениамин рассказывал, будто у мыса Горн они видели самого настоящего Летучего Голландца — в точности, как в известной легенде, с огнями Святого Эльма на ноках реев, с изодранными в клочья парусами. Да и сам он светился мертвенным каким-то светом, ни дать ни взять, кладбищенский призрак… И принялся рассказывать Матвею о своих приключениях во время войны, успевшей уже получить название Второй Тихоокеанской — старательно, как заметил юноша, избегая при этом некоторых деталей. дальше разговор перешёл на события 1878-го года, когда трое друзей, выпускников Морского Корпуса, угодили прямиком в горнило Балканской войны и, каждый на свой манер, внесли лепту в победу русского оружия. Матвей узнал, что сам Казанков остался тогда на Балтике, получив назначение на башенную броненосную лодку «Стрелец», Вместе с другими мониторами он сначала принял участие в отражении атаки английской броненосной эскадры против Кронштадта, а позже сам командовал «Стрельцом» при Свеаборге — морской баталии, покрывшей неувядаемой славой Андреевский Флаг, когда эскадра Специальной Службы погибла почти в полном составе, а немногие уцелевшие корабли спустили флаги перед победителями. За балтийской кампанией последовал дальний океанский поход на коммерческом крейсере «Москва» — вооружённом пароходе общества «Доброфлот», отправленном вокруг Африки в Индийский океан с секретным заданием. Оно состояло в разрушении маяков на Мысе Доброй надежды, что должно было повредить торговому судоходству, на котором только и держалась Британская империя. Закончился этот рейд яростной схваткой с британскими крейсерами у берегов Занзибара, когда «Москва» спасла от верной гибели команду русского клипера «Крейсер» и вынудила англичан с позором ретироваться. Кстати, упомянул Казанков, на «Крейсере» тогда служил наш с Вениамином Палычем товарищ по Морскому Корпусу, барон Греве. Он ещё потерял в этом бою кисть руки, едва не умер от потери крови — но всё же сумел выкарабкаться, хотя и оставил после этого русскую службу. Однако судьба щедро вознаградила его за эту утрату — во время рейда по Индийскому океану, «Крейсер», в числе прочих «призов», захватил бельгийский пароход с грузом военного снаряжения и оружия, предназначенный индийским королевским частям. На борту этого судна — построенного, надо сказать таким образом, что оно могло не только перевозить грузы, но и служить для увеселительных путешествий, — оказалась его хозяйка, вдова крупного бельгийского предпринимателя и хозяина крупной пароходной компании. Груз «Луизы-Марии» (так называлось судно) был конфискован в пользу российской казны, а очаровательная судовладелица не устояла перед чарами молодого, отчаянно храброго и весьма привлекательного барона — а может, наоборот, это она поймала его в сети своего очарования, угадав в Греве родственную авантюристическую душу. Так или иначе, ещё на больничной койке он сделал ей предложение, которое и было с благосклонностью принято. Затем последовала отставка и новая жизнь судовладельца, аристократа и хозяина замка в королевстве Бельгия, где барон проводил совсем немного времени, пользуясь возможностью отправиться в любой конец света на собственном судне — разумеется, в сопровождении супруги. Именно под такое путешествие и было обставлено плавание к берегам Чили, в котором барона и его жену сопровождал Вениамин Остелецкий и команда «морских пластунов», в которой и состоял тогда трепло Осадчий… Но, стоило Матвею пуститься в расспросы о прошлом третьего из бывших мичманов, Казанков стал куда менее откровенным. Из этого юноша понял, что сотрудничество Остелецкого с секретной службой Адмиралтейства началось довольно рано, и детали его по-прежнему хранились в папочке, совать нос в которую категорически не следовало. Впрочем, хватило и того, что Казанков всё же счёл возможным рассказать — теперь вчерашний гимназист спал, и видел, как он примет участие в какой-нибудь чрезвычайно секретной операции, затеянной его наставниками. И, несомненно, добьётся успеха признания, славы, потому что как же может быть иначе? Среди прочего, Казанков упомянул и о трагической кончине своей невесты, погибшей от взрыва той же бомбы, что убила Государя Императора. Упомянул он и о том, что отец Нины, бывший командир «Стрельца», под чьим началом Сергей Ильич начинал службу, впоследствии участвовал в походе русского броненосного отряда адмирала Бутакова к берегам Северной Америки. Поход этот закончился сражением в Чесапикском заливе, в котором русские хоть и не сделали ни единого выстрела, но всё же немало поспособствовали разгрому британской эскадры Эдварда Ингфилда. После войны Иван Фёдорович Повалишин (так звали отца Нины) некоторое время оставался на службе, но вскоре подал в отставку — только для того, чтобы по приглашению правительства Перу принять командование над закупленными в Североамериканских Штатах боевыми кораблями и вместе с ними поучаствовать в морской кампании против Чили, закончившейся решительной победой перуанцев. За это Повалишин получил от правительства республики адмиральские эполеты и солидное содержание, но на службу, что русскую, что перуанскую, уже не вернулся — вышел в отставку, теперь уже окончательно, имея в виду посвятить себя науке археологии и изучению древних погибших цивилизаций южноамериканского континента. Это было весьма увлекательно, но…. Матвея в самое сердце поразило то, какой яростью пылали глаза собеседника, когда тот говорил о бомбе террориста, убившей Нину — и юноша искренне порадовался, что вовремя свернул с этой тропинки, не успев наделать непоправимых глупостей. Между прочим, Казанков упомянул и о человеке, с которым им не раз доводилось сталкиваться в жестоком противостоянии — этот агент британских секретных служб, своего рода злой гений, не раз становившийся на пути троих друзей, и в особенности, «штабс-капитана», Вениамина Остелецкого, столкнувшегося с этой зловещей фигурой в самом конце войны, в Порт-Саиде, где тот организовал похищение секретной дипломатический переписки из резиденции германского посланника. Матвей, сопоставив услышанное с недавними событиями в Абиссинии начал догадываться, что речь шла всё о том же Ричарде Бёртоне — путешественнике, писателе и авантюристе, совмещавшем все эти увлекательные занятия с шпионажем в интересах британской короны. Ведь именно он заварил кровавую кашу в заливе Таджура, закончившуюся бомбардировкой форта Сагалло, морским сражением и гибелью сотен людей с обеих сторон конфликта. Что ж, подумал молодой человек, остаётся надеяться, что им-то с Бёртоном встретиться не придётся. С каждым оборотом винта «Смоленск» уносил их всё дальше от африканского континента, где и пребывает сейчас — Матвей в этом не сомневался — этот загадочный и опасный человек. II Северная Африка, Испанское Марокко Сеута Небо над городом было бездонно-голубым, и редкие облака неторопливо плывущие на восток, со стороны Атлантики, отражались в глубокой средиземноморской синеве. Вода в гавани без морщинки, без складочки, словно расстеленный на столе парижского закройщика шёлк — лишь пестрят кое-где белые чёрточки чаек, да громоздятся на аквамариновой глади чёрные, тяжкие утюги боевых кораблей. На том, что ближе к берегу, взвились на мачте разноцветные флажки, звонко пропел горн. Спустя несколько секунд на втором корабле повторили сигнал — сначала поползла вверх по фалам грот-мачты гирлянда сигналов, секундой спустя ответил и горн — серебряной, рассыпчатой трелью с кормы, где бессильно свешивался в безветрии красно-жёлтый флаг, а ниже, под полукруглым балконом красовалась надраенная до предписанного военно-морским уставом блеска надпись большими позолоченными буквами. — «Нумансия». — прочёл один из мужчин, сидящих за столиком на террасе кафе. — Если память мне не изменяет — флагман адмирала Нуньеса в сражении при Кальяо, состоявшемся без малого двадцать лет назад. Говоривший целиком подходил под хрестоматийный образ путешествующего британского джентльмена — высокий, сухопарый, лет тридцати пяти-сорока, в сюртуке из светлого полотна и таких же бриджах, заправленных в шнурованные сапоги. Его головной убор, тропический пробковый шлем обтянутый парусиной, лежал тут же, на соседнем стуле, рядом со стеком для верховой езды — массивным, чёрного африканского дерева с накладками из серебра и набалдашником из слоновой кости. Но внимательный наблюдатель, несомненно, отметил бы отсутствие на сапогах джентльмена шпор, а так же налёта пыли — обязательных атрибутов путешествующего верхом — а, следовательно, этот щегольской аксессуар был, скорее, символом статуса владельца. — Она самая и есть. — кивнул второй мужчина. Этот, в отличие от своего собеседника, мало напоминал джентльмена — скорее уж, пирата времён королевы Елизаветы, нацепившего на себя платье английского моряка торгового флота куда более цивилизованных времён. Полотняный изрядно потрёпанный бушлат, из-под которого выглядывала нательная рубашка в крупную, на французский манер, сине-белую полоску, парусиновые штаны, грубые матросские башмаки. Облик кровожадного буканьера, грозы Карибов, дополнял глубокий, неправильной формы шрам на левой щеке, чрезвычайно уродовавший его владельца, а так же массивная золотая серьга в левом ухе. Руки его, далеко высовывавшиеся из рукавов бушлата, были остальному под стать — грубые, одинаково привычные и к прикладу ружья, и к корабельному канату и к рукояти топора. Возраст мужчины угадывался с трудом — судя по обильно пробивающейся в черных некогда как смоль волосах седине, он давным разменял пятый десяток. — «Нумансия» и есть, тут вы правы… мистер Смит. — повторил владелец шрама. Обращение к собеседнику он выделил особо. — Кстати, второе судно, фрегат «Регина Бланка» тоже участвовала в этой баталии — и даже отличилась, подбив своими орудиями одну из бронированных башен перуанской береговой батареи. Оба собеседника говорили о кораблях, используя женский род, что указывало на их происхождение — для англичанина любое судно всегда «she», леди. — Верю вам на слово… мистер ван дер Вриз. — уголок рта джентльмена дёрнулся в подобии улыбке. — Или вас следует называть как-то иначе? — Мейстер Клаас ван дер Вриз, трансваальский скотопромышленник, остался в прошлом. С вашего позволения, теперь я Жоао-Мария Режгате, до недавнего времени состоял помощником судового плотника на барке «Виана-ду-Каштелу». Вон он, кстати, у самого брекватера… И кивнул на полускрытый корпусами военных кораблей изящный белый корпус трёхмачтового коммерческого парусника. — Как вы угодили в подданные его величества Луиша Первого — не секрет? — Какие уж тут секреты. — ухмыльнулся «боцман». После завершения известной вам операции я отбыл на германском пакетботе в Басру, а оттуда — на Цейлон. Там завербовался на парусник, следовавший в Амстердам с грузом чая, а когда тот зашёл на острова Зелёного мыса чтобы поправить такелаж, разболтавшийся при прохождении через полосу штормов — распрощался с голландским экипажем и две недели ждал подходящего судна, следующего в какой-нибудь из средиземноморских портов. Кстати, оттуда я послал с попутным пакетботом депешу, извещающую, что буду ждать вас здесь, в Сеуте. — Изрядный крюк… — заметил Смит. — Могли бы отправиться в Занзибар, а то и напрямую, в Капскую колонию, сэкономили бы уйму времени. — Те, кому пришло бы в голову меня разыскивать, наверняка подумали бы точно так же. — отпарировал носитель шрама. — А в Капской колонии — как и где угодно в Южной Африки, — я буду на виду. Тем более, дело сделано, куда спешить-то? Или ваше начальство чем-то не удовлетворено? — Ну что вы, мистер… Жоао, я не ошибся? Вы блестяще справились с операцией. — Несмотря на то, что русским, похоже, удалось закрепиться в Абиссинии надолго? — Вы удивитесь, но сие обстоятельство даже играет нам на руку. Это не нравится не только нам, но и французам. После известных событий в заливе Таджура между Парижем и Санкт-Петербургом пробежала чёрная кошка, так что можно с уверенностью сказать: мы своего добились полностью. К тому же угольная станция флота, которую они, надо полагать, спешно начнут строить в Сагалло, не имеет такого уж большого значения как раньше, когда Аден принадлежал Британии. Теперь там, увы, хозяйничают турки, и русский флот чувствует себя в Адене как дома. — Вот и русские военные корабли, прогнавшие французскую эскадру, вышли из Адена… — Именно это я и имел в виду. — согласно кивнул Смит. — Политические дивиденды, таким образом, очевидны, и стоит лишь немного их подогреть — можно будет надеяться на перемены в политических раскладах в Европе. И это тем проще будет сделать, что французы уже давно косо смотрят на согласие, царящее в русско-германских отношениях. — И как же мы этого добьёмся? — Разными способами — дипломатическими торговыми… и прочими. Кстати, одним из этих «прочих» займётесь именно вы. Помнится, мы с вами в беседе упомянули войну между республикой Перу и Испанией? — Да, нелепый конфликт двадцатилетней давности — впрочем, других на этом континенте и не бывает. — подтвердил мужчина со шрамом. — Признаться, мистер Смит, я сразу подумал, что вы неспроста затронули эту тему. — Вам не откажешь в проницательности. — тонко улыбнулся джентльмен. — Так вот, сэр Фрэнсис… вы же позволите называть вас так в беседе тет-а-тет? — так вот, рад сообщить вам, что пришла пора взять реванш у ваших старых друзей. И воспользоваться для этого предстоит тем же методом, что однажды принёс им успех. По-моему, это будет только справедливо. — И что же это за метод? — шрам, и без того пугающий, исказила усмешка. — В своё время мы об этом поговорим подробнее. А пока — вот, полюбопытствуйте… Джентльмен снял со стола пробковый шлем. Под ним обнаружилась тощая стопка газет; её он и подтолкнул к собеседнику а сам достал из кожаного с серебряными уголками портсигара бледно-зелёную турецкую пахитосу и принялся с видимым удовольствием её раскуривать. * * * Газета «С.-Петербургские ведомости» Российская Империя, С-Петербург. 'С Дворцовой Площади сообщают: вчера Его Высокопревосходительство посол Третьей Республики мсье Эмиль Флуаранс вручил министру иностранных дел Российской Империи Н. И. Гирсу ноту, касательно таджурского инцидента — уже третью за прошедшие полтора месяца. Предыдущие две ноты остались без ответа; на этой же Его Императорское Величество Государь Александр Александрович собственноручно начертать соизволил: «Где раз по́ днят ру ́ сский флаг , он уже спуска ́ ться не до ́ лжен . » Наши читатели, несомненно, помнят, что эти слова произнёс дед царствующего императора, Николай Александрович по поводу основания в устье реки Амур военно-административного поселения Николаевский пост (ныне город Николаев). Это высказывание ясно даёт понять французской стороне, что об оставлении форта Сагалло не может идти речи — как и о выплате денежных компенсаций гражданам Третьей Республики, пострадавшим в ходе инцидента… В тот же день официальный журнал Императорского Флота «Морской сборник» опубликовал большую статью капитана I -го ранга N . В ней подробно рассматриваются проекты устройства в станице Новая Москва (бывш. египетская крепость Сагалло) военно-морского поста в причалами, провиантскими магазинами и угольной станцией, где могли бы делать остановки военные и коммерческие суда, следующие на Дальний Восток…' * * * Ежедневная газета «Московские ведомости» Российская Империя, Москва. 'Нам пишут из Парижа: 4 августа 188… года французский боевой отряд под командой контр-адмирала Леспе пересекла Формозский пролив и появилась в видимости китайского города Цзилун, что стоит на севере Формозы, являясь основой обороны китайцев в этой части острова. В состав отряда входил крейсера «Байярд», «Ля Глиссоньер» и канлодка «Лютен, а так же присоединившийся к ним крейсер 'Вийяр»; флагманский «Байярд» нёс на борту десантную роту морских стрелков. Контр-адмирал потребовал сдать форты Цзилуна до восьми часов утра следующего дня. Напоминание о заключённом между Империей Цин и Третьей Республикой мире и идущих в настоящий момент переговорах, сделанное комендантом китайского гарнизона, адмирал оставил без внимания. Китайцы в свою очередь проигнорировали французский демарш, и в 8 часов утра корабли открыли бомбардирование береговой форта в восточной оконечности гавани Цзилуна. Китайцы ответили незамедлительно, однако разрушительная сила их старых дульнозарядных пушек не шла ни в какое сравнение с тяжёлыми орудиями французских судов. Вскоре позиции защитников форта были полностью разрушены, взлетел на воздух склад боеприпасов, а возникший пожар распространился на казармы гарнизона и соседнюю деревню. распространился на соседнюю деревню. Спустя два часа после начала обстрела, на берег высадились две сотни морских пехотинцев, сумевших там закрепиться. Примерно в 3 часа пополудни французские сапёры сумели заминировать и взорвать на воздух уцелевшие укрепления китайцев и те, потеряв около 60-ти человек в панике отступили. Но этим успехам французов и ограничились. Когда на следующее утро стрелки попытались продвинуться вглубь острова, имея своей целью занять угольные шахты близ селения Пей-Тао, они к своему удивлению обнаружили, что сделать это невозможно: все дороги и даже перекрывали воинские отряды циньцев. Командующий обороной генерал Лю Минцюань не терял времени, и уже утром двум сотням французов противостояла вся пятитысячная китайская армия, поддерживаемая многочисленными, хотя и скверно вооружёнными (по большей части, холодным оружием) отрядами ополченцев. Один из французских офицеров, принимавших участие в высадке, пишет: «…весь Тайвань на стороне Цин. Если мы встречаемся с какими-либо тайваньскими аборигенами, можно не сомневаться — это циньские партизаны…» В результате завязавшегося тяжёлого боя французы вынуждены были оставить Цзилун и вернуться на корабли. Свои потери они оценили в двух убитых и 11 раненых; китайцы же сообщали о том, что убито «много больше ста французов». Скорее всего, одни преуменьшили, а другие преувеличили. Цинцы в любом случае понесли намного большие потери, что ни одной из сторон не оспаривается. Видя неуспех десанта, контр-адмирал Леспе вынужден был покинуть Формозу и увести свои корабли обратно, но соединение с эскадрой адмирала Курбэ…' * * * И как это вы сумели раздобыть здесь, в Испанском Марокко относительно свежую русскую прессу? — сказал тот, кого назвали сэром Фрэнсисом. За несколько минут он наскоро просмотрел предложенные газеты. Такая скорость, вероятно, объяснялась тем, что некоторые статьи были заранее отчёркнуты карандашом — на них-то и сосредоточил своё внимание мнимый португальский моряк. — Никакой загадки тут нет. пару дней назад в Сеуту зашёл русский коммерческий пароход, совершающий рейс из Одессы в Нью Йорк — у них протекли холодильники, пришлось спешно чиниться — вот сотрудник нашего консульства и подсуетился. А вообще-то две недели — не такие уж и свежие, эти русские как всегда, не торопятся… — Поверьте, мистер Смит, когда надо, они могут быть очень быстрыми. — Вам ли не знать… — уголок рта джентльмена дёрнулся в подобии саркастической усмешки. — Итак, что вы скажете по поводу прочитанного? — Подожду ваших пояснений. — отозвался владелец шрама. — Я пока знаю слишком мало, и не хотелось бы гадать на кофейной гуще. Мистер Смит кивнул, соглашаясь. — Перво-наперво стоит отметить, что теперь, после разгрома китайского флота при Фучжоу и неудачной французской высадки на Формозе, конфликт между Францией и циньским Китаем окончательно превратился в полноценные вооружённые действия. Не хватает только официального разрыва отношения и объявления войны — но в Азии, как вам хорошо известно, подобным формальностям придают мало значения. Экспедиция на Формозу ясно показывает, что французы, скорее всего, не решатся на вторжение в материковый Китай — армия циньцев, хоть и скверно вооружена и ещё хуже управляется, слишком многочисленна для французских экспедиционных сил. Везти же войска на другой конец света парижские стратеги, скорее всего, не решатся. Отсюда следует вывод: боевые действия ограничатся островом Формоза и северными районами провинции Тонкин, граничащими с Китаем; кроме того, они наверняка развернутся на море. И как раз здесь приходит время поговорить об операции, которые провели наши русские оппоненты во время столь несчастливо сложившейся для нас войны между Чили и коалиции Перу и Боливии. Сэр Фрэнсис поморщился — последнее замечание явно не доставило ему удовольствия. — Да, они тогда довольно удачно нас переиграли. Кстати, я сразу понял, что вы недаром помянули испано-перуанскую войну… — Как я уже имел удовольствие отметить, пришла очередь взять реванш. — джентльмен постучал портсигаром по газетной стопке. Если наши сведения верны, то Париж собирается отправить на помощь адмиралу Курбэ несколько новых боевых кораблей — два, может, три, подробности пока неизвестны. Китайцы же со своей стороны предприняли попытку ускорить работы на двух броненосцах и двух канонерских лодках, заказы на которые размещены на германских верфях. Все четыре корабля действительно спущены на воду и закончены достройкой в небывало короткие сроки. Однако, благодаря давлению со стороны Франции, Германия объявила, что передача готовых кораблей заказчику откладывается, и теперь Китай получит свои броненосцы не раньше окончания конфликта с Третьей Республикой. — Германцы пошли на поводу у лягушатников? — владелец шрама покачал головой. — Признаться, вы сумели меня удивить! — Тем не менее, это так. Ходят слухи, что те взамен пообещали подержать колониальные аппетиты Берлина здесь, в Северной Африке, в том числе, и в Марокко. Бывший помощник судового плотника помолчал, покопался в кармане, извлёк замшевый кисет и обгрызенную пенковую трубку и принялся её раскуривать. Запах крепчайшего виргинского табака поплыл над столиком; Собеседник, унюхав столь неизысканный аромат, слегка поморщился, что было оставлено без внимания. — Ясно. И при чём же здесь мы? — спросил хозяин шрама, сделав две глубокие затяжки. — Таким образом, броненосцы и канонерки как бы подвисли в воздухе. — джентльмен сделал вид, что не заметил нарочитой бестактности визави. — Флот кайзера тоже не собирается выкупать контракт, а китайцы отказались переводить оставшиеся денежные средства до получения кораблей. Судостроители таким образом терпят убытки. Наш план состоит в том, чтобы их канонерки выкупила некая третья страна, желательно, латиноамериканская — а там подумаем, куда им следует отправиться. — И что это нам даёт? — По-моему, ответ очевиден. В настоящий момент французы не в состоянии выделить для действий в Индокитае достаточно сильное соединение — потери в недавней войне вынуждают их держать оставшиеся корабли первой линии в Ла-Манше и во Французской Гвиане. Таким образом, то, что отправится к берегам Китая, будет набрано, как говорят проданные царя Александра, с миру по нитке. Последние слова он произнёс по-русски, с сильным британским акцентом. — Вы владеете русским? — осведомился тот, кого именовали сэром Фрэнсисом. В отличие от собеседника, его русский сделал бы честь любому выпускнику Императорского Университета. — Вас это удивляет? Полезно знать язык самого опасного противника Империи. Впрочем, мои познания в этой области и близко не сравнятся с вашими. Сколько вы знаете, девять, десять? — Двадцать шесть. Но мы отвлеклись мистер… э-э-э… Смит. — Разумеется, простите. Так вот, французы отправят в Индокитай объедки со своего стола, возможно, усилив их одним или двумя кораблями, из числа спешно достраиваемых на верфях Третьей республики. У китайцев же имеется неплохо сбалансированный флот — по общему признанию, сильнейший среди флотов неевропейских держав. Правда, в июле этого года они получили чувствительный удар при Фучжоу, когда эскадра под предводительством адмирала Курбэ наголову разгромил Фуцзянский флот, пустив на дно десяток боевых кораблей, не потеряв при этом ни одного своего. Но этот флот отнюдь не был сильнейшим из военно-морских соединений империи Цин. И если французы столкнуться с несравненно более сильным Бэйянским флотом, получившим к тому же подкрепление в виде хотя бы половины китайского заказа — я бы десять раз подумал, на чью победу ставить. А если к тому же выяснится, что реализации этого плана поспособствовали секретные службы России — как вы думаете, это обрадует Париж? — Полагаю, они будут в ярости. — шрам снова исказила улыбка, на этот раз с оттенком злорадства. — Особенно если учесть, что русские только что утёрли им нос в заливе Таджура… — Не без вашей помощи, сэр Фрэнсис, не без вашей помощи! — А перуанцы-то пожелают приобрести эти суда? — Они уже проявили к ним интерес — правда, пока разговоры идут только о канонерках. Республике, видите ли, слишком дорого обошлась победа в войне с Чили. Однако мы устроим им кредит в каком-нибудь из американских или швейцарских банков на чрезвычайно выгодных условиях — через третьих лиц, разумеется. — Значит, проблема в том, чтобы организовать передачу кораблей Китаю?.. — … а так же обставить эту комбинацию так, чтобы ни у кого не возникло сомнений в причастности России. Лучше всего, если удастся нанять для экипажей русских отставных моряков, даже и офицеров. В идеале, если командовать этим соединением тоже будет русский. Над столиком повисло молчание. Трубка, пристроенная на край хрустальной пепельнице, курилась вонючим голубоватым дымком. — И вы обратились ко мне? Мистер Смит усмехнулся — снова одним уголком рта. — К кому ж ещё? Я, в отличие от иных чинов из управления военно-морской разведки, не собираюсь попрекать вас южноамериканским провалом. Куда важнее, что вы хорошо знакомы с состоянием дел в регионе, и к тому же действовать придётся в некотором смысле и против русских — а у вас с ними старые счёты, не так ли? Пауза, потом кивок. — Так вы согласны? — Вы же не сомневались в ответе — буркнул сэр Фрэнсис. — Но у меня есть условие. — Какое именно? — С этого момента руководство операцией осуществляется исключительно через меня. Все сведения о составных частях плана будут известны только мне; вам же придётся удовольствоваться только самыми общими контурами, да и то, с твёрдым обещанием не делиться ими ни с кем, включая Премьер-министра или первого Морского лорда! — Вы просите о большом доверии. — Это непременное условие. Если вы его не примете, то и говорить не о чем. Русская разведка работает всё лучше и лучше — и не хотелось бы ставить успех нашего маленького заговора в зависимость от длины языка какого-нибудь адмиралтейского клерка… — Что ж… — джентльмен взял со стола стек и покрутил его в пальцах. — Как я понимаю, у вас есть уже соображения по исполнителям, которых вы собираетесь привлечь? — Несомненно. Но делиться ими я не собираюсь даже с вами. Боюсь, вы сочтёте их слишком… парадоксальными. III Египет, Александрия. — Всё запомнили, дети ослицы? Ничего не забудете, не напутаете? Говоривший, высокий мужчина с грубым, словно вырубленным топором смуглым лицом, украшенным на щеке уродливым шрамом. Говорил он резко, на чистом арабском языке, и человек бывалый сразу узнал бы в нём природного обитателя Аравийского полуострова, где, расположены священные для всех мусульман города Мекка и Медина. Те, к кому он обращался — трое оборванцев, чьи физиономии носили следы всех пороков, включая и те, что Пророк настрого запретил правоверным, униженно кланялись, и повторяли, как заведённые: «Да, господин! Всё понятно, господин! Конечно, не забудем, господин!..» — И запомните: если кто-нибудь из вас передумает и сбежит — отыщу хоть в Дамаске, хоть в Багдаде, отрежу уши и заставлю сожрать! А потом перережу глотку, как барану, зашью в свиную шкуру и выброшу в самую глубокую выгребную яму еврейского квартала!' Слова, сказанные мужчиной со шрамом, были обидными, и в иное время бродяги обязательно улучили бы момент и пустили в ход свое оружие — кривые йеменские ножи, называемые «джамбия», которые они прятали под лохмотьями, — но сейчас никто даже и о таком помыслить не смел. И дело было не только в солидной (по их собственным меркам, разумеется) сумме, которую посулил чужак, и даже не в заткнутом за кушак большом револьвере с гранёным стволом и высокой гребенчатой мушкой. Он сам внушал такой безотчётный ужас, что оборванцы, встречаясь с ним взглядами, торопливо отводили глаза и склонялись ещё ниже. Салех, стоявший справа, тоже покорно потупился, когда пронзительный взор человека со шрамом переместился на него. Он уже не рад был тому, что ответил согласием на вопрос незнакомца, заданный двумя часами раньше — на рыночной площади, где Салех присматривал, что бы украсть, обеспечив себе сухую лепёшку и горсть фиников на ужин. И не просто ответил, а явился в назначенное время в переулок Горшечников, что располагается в двух шагах от границы европейского квартала. Наниматель пришёл на встречу не один — за его спиной маячил слуга, облачённый, как и хозяин, в белую накидку «аба» из добротной хлопковой ткани — и так же, как он, сжимающий под складками оружие. Так что оборванцам оставалось терпеть, униженно кланяться, да беззвучно бормотать под нос — «ну, погоди, сын шакала, придёт наше время…» Дело, для которого их наняли, не казалось Салеху чем-то особенно сложным. Предстояло под покровом ночи проникнуть в один из особняков и похитить оттуда женщину, явившуюся, как объяснил человек со шрамом, в Александрию из Европы. Риска, говорил он, никакого: сначала они обезвредят сторожа, после чего войдут в дом и сделают всё дело. Жертву следует связать и заткнуть ей рот, не причиняя, однако, никаких увечий — «если хоть волос упадёт с её головы этой неверной, шкуру сдеру заживо!» Со служанкой же, которая может оказаться в доме, можно не церемониться — лучше всего сразу перерезать горла, пока глупая женщина не переполошила криками весь квартал. После этого добычу следует вынести, завернув в покрывало или ковёр, и отнести в переулок, где будет ждать повозка. А чтобы всё прошло гладко и без лишнего шума, один из троих — с этими словами чужак ткнул пальцем в Салеха, — останется возле крыльца. Он будет прятаться в тени, не привлекая к себе внимания, а если на улице появится военный патруль (солдаты гарнизона изредка совершали обходы квартала, населённого европейцами, которые приплачивали им за поддержание порядка) — подаст подельникам сигнал тревоги, кинув в стекло маленький камешек. «Только смотри, шелудивый верблюд, не выбей стекло, кишки выпущу!..» Салех против такой роли не возражал — наоборот, обрадовался, поскольку полагал, что для «караульщика» риск будет меньше чем для тех, кому придётся лезть в дом и возиться там с визжащими, сопротивляющимися женщинами. Ещё и кровь проливать придётся, а к этому душа у Салеха совсем не лежала. Нет уж, постоять на стрёме — как называют это в одном далёком городе, стоящем на берегу совсем другого моря, о котором Салех, впрочем, понятия не имел — оно как-то спокойнее, а деньги, обещанные человеком со шрамом, те же… Всё действительно прошло без сучка, без задоринки. Слуга нанимателя, сопровождавший их до нужного дома, расправился со скучавшим на крыльце, сторожем, поразив его в гортань ловким броском ножа. Не успело тело свалиться на ступени, как убийца бесшумно подскочил к нему, подхватил подмышки и указал спутникам на дверь. Двое подельников Салеха, выхватив из-под лохмотьев ножи, кинулись в дом; сам же он взял ещё дёргающееся тело за ноги и помог оттащить в тень за крыльцом. Слуга, сделав на прощание угрожающий жест, скрылся во тьме, а Салех, с облегчением переведя дух, занялся полезным и привычным делом — обшарил карманы убитого. После чего забился в поглубже в тень, но так, чтобы видеть всё, что происходит на улице перед особняком. Ожидание не затянулось. Сначала в доме послышалась возня, потом короткий женский вскрик (Салех, услыхав его облился холодным потом), затем что-то шумно упало — и на крыльце возникли двое, волокущих извивающийся свёрток, из которого доносилось невнятное мычание. Не задерживаясь ни на один лишний миг, все трое кинулись прочь, стараясь держаться в тени стен зданий, и спустя несколько минут уже были в переулке. Мужчина со шрамом ждал их, как и было уговорено, возле арбы с высокими колёсами, запряжённой ослом. Он отодвинул уголок ковра, чтобы лунный свет падал на лицо похищенной. Салеху на миг тоже захотелось увидеть её. Он сделал шаг вперёд и вытянул шею, заглядывая через плечо чужака — но, встретившись взглядом с бдительным слугой, под абой которого — Салех помнил это, — прятался нож, на котором, наверное, ещё не высохла кровь убитого сторожа, он попятился и спрятался за спины подельников. Наниматель остался доволен увиденным. «Хвала Аллаху, она самая!» — буркнул он и кивнул слуге: «Расплатись с собачьими детьми, и пусть навсегда забудут то, что произошло сегодня!» Наступал самый сладостный миг ночного предприятия (не считая обшаривания карманов убитого) — расчёт. Слуга, недовольно бурча, нащупал в складках абы кушак, извлёк из его кошель с монетами. Оборванцы в предвкушении получения платы, столпились перед ним — и не упустили момент, как человек со шрамом извлёк из-под одежды нож и пустил его в ход. Салех умер последним — «наниматель» распорол ему ножом печень, предварительно зажав рот жёсткой, как подошва, ладонью. Спазм дикой боли пронзил тело оборванца, и, уже погружаясь в кровавую тьму, он успел увидеть, как человек со шрамом дождался, когда слуга спрячет кошель — и, подойдя сзади, текучим, кошачьим движением перехватил гортань и ему. После чего уселся на арбу, поправил ковровый свёрток — и скрылся в лабиринте александрийских улочек, оставив на древней брусчатке кровавые лужи и четыре остывающих трупа. * * * Средиземное море, близ порта Александрия Утро только-только позолотило небо на востоке, над морем, когда утренний бриз вынес прочь из александрийской гавани старенькую парусную шхуну, совершавшую рейсы между сирийским Триполи, Александрией и греческими портами. Контрабанда была столь же привычным грузом на её борту, как и всякого рода подозрительные личности — а потому, капитан, пожилой, седовласый, с усами как у моржа, грек предпочитал не смотреть в сторону единственной каюты. Вообще-то она принадлежала самому капитану, но пассажир — мужчина лет сорока пяти, европейской наружности, высокий, смуглый, с приметным шрамом на левой щеке — занял её без лишних разговоров для своей спутницы — скорее уж, пленницы, если судить по иным деталям, не укрывшимся от внимания старого моряка. Но это было, конечно, не его дело — документы пассажир предъявил, были очень похожи на настоящие: паспорта подданного королевства Италия и его супруги. А что сама супруга выглядела подозрительно сонной, словно была опоена настоем опия, едва держалась на ногах и за всё время ни разу не показалась из каютки — так это не его дело. Тем более, что наниматель заплатил щедро и, к тому же, вперёд, обещая солидную премию, если они прибудут в пункт назначения, в греческий Пирей в оговоренный срок. В том, что эти деньги не пролетят мимо его кармана, капитан не сомневался: погоды стояли отменные, четырёхбалльный ветер, несущий запах горячего песка из Сахары, наполняет паруса, такелаж и рангоут в полном порядке. Матросы, два египтянина и грек с острова Крит, бегают как подсоленные, а в уголке, который капитан отгородил для себя в кубрике, дожидается бутыль с греческой водкой друзик — а что ещё нужно настоящему морскому волку, чтобы почувствовать себя совершенно удовлетворённым? Покидая порт, шхуна разошлась бортами со стоящим на бочке русским клипером — и капитан невольно залюбовался изящным, остроносым силуэтом с высокими, слегка откинутыми назад мачтами. Капитан слышал, что клипер задержался в Александрии на пути с дальнего Востока, через Индийский, Красное море, Суэцким каналом — и далее, через Гибралтарский пролив, мимо пушек британской цитадели — на север, в Россию, в Петербург. Это был обычный маршрут русских крейсеров, преподавших недавно унизительный урок владычице морей, Британской Империи. Впрочем, теперь уже бывшей владычице — ничего не поделаешь, мир изменился и уже никогда не будет прежним, и Юнион Джеку придётся потесниться на океанских просторах, где он безраздельно властвовал не одну сотню лет. Капитан улыбнулся своим и помахал рукой вахтенным, скучающим на полубаке клипера. Те ответили и крикнули что-то в ответ — явно дружелюбное. Русских капитан уважал — его прадед, уроженец Архипелага, состоял в эскадре греческих корсаров, которых Россия вооружала против извечного врага его народа, Османской империи. Правда, сейчас между османами и русскими мир, и всякий моряк в любом средиземноморском порту знает о битве, которую дала турецкая эскадра англичанам здесь, на рейде Александрии — но знают они и о том, что на мостиках османских броненосцев стояли русские капитаны, из пушек стреляли русские комендоры! Северный медведь пришёл на Восточное Средиземноморье всерьёз и надолго; он уже подгрёб под свою тяжкую лапу главную судоходную артерию региона, Суэцкий канал — и даже обосновался на берегах Красного моря, устроив там военно-морской пост и угольную станцию для своих судов, направляющихся на Тихий Океан. Капитана-грека новое положение дел вполне устраивало. С русскими легко было иметь дело — не то, что с высокомерными британцами или коварными, лживыми османами, которые теперь вынуждены вести себя потише. Русский клипер остался позади, и капитан скомандовал прибавить парусов. Матрос-грек споро расшпилил кливер, ещё двое с уханьем налегли на фал, и треугольный кусок парусины пополз вверх по грота-штагу. Порыв африканского ветра выпукло выгнул его, и шхуна побежала быстрее, прибавив ещё узел к прежнему пятиузловому ходу. Капитан удовлетворённо крякнул, полез, было, в карман за трубкой — и тут увидел стоящего шагах в пяти, у борта, пассажира. Сухое, грубое лицо его, изуродованное глубоким шрамом, сохраняло невозмутимость, однако в глазах, обращённых на русский клипер, полыхала такая злоба, что капитану сделалось не по себе. Впрочем, это его забота, поспешил напомнить себе старый грек; его же дело — довести судно до порта назначения вовремя и, желательно, без происшествий. А уж кто там и за что кого не любит — пусть сами и думают, а ему спокойнее оставаться в неведении. * * * Египет, Луксор. Долина Царей Бледно-жёлтая с грубо обтёсанными краями каменная плита сдвинулась, поддаваясь усилиям рабочих. Они ещё раз налегли на подсунутые под плиту железные ломы — пронзительный скрип, в открывшуюся щель с сухим шорохом посыпался песок. Барон Карл Густав фон Греве невольно сделал шаг назад –воображение подсказало обонянию хлынувшие из темноты запахи тлена, пыли, и древних бальзамирующих мазей, благовоний, неизвестно как сохранивших свои ароматы за несчётные века, прошедшие с тех пор, как эта плита улеглась на своё место. Но ничего подобного, конечно, не было — не ощущалось даже обычной подземелья сырости и прохлады. Воздух был сух, и если чем и пах — то лишь горячим песком. Он царапал носоглотку не хуже рашпиля, отчего барона уже третий день одолевал сухой раздражающий кашель. Впрочем, он охотно мирился с этим неудобством — как и с другими, составляющими обязательные атрибуты жизни в лагере археологической экспедиции. Недаром он уже пару лет глотал всё, что попадалось о египетских древностях по большей части, беллетристику и «научные» статьи в популярных иллюстрированных изданиях. Этого вполне хватило, чтобы загореться темой, набирающей с некоторых пор в Европе популярность — даже отпрыск германского кайзера, всерьёз увлёкся ею и собрался даже самолично поучаствовать в раскопках, мечтая о славе Генриха Шлимана, нашедшего легендарную Трою. Тот ведь тоже не был профессиональным археологом, и во многом полагался на удачу и интуицию. С последней у Карла Греве всё было в порядке — правда, проверять сей факт применительно к поиску древностей он пока не пробовал. Но всё же когда-то случается в первый раз? Может, как раз под этой плитой его ждёт неожиданный подарок судьбы?.. В отличие от германского кронпринца, барон не стал откладывать свои намерения в долгий ящик. Воспользовавшись обширными связями супруги, он раздобыл приглашение посетить археологические работы, которые вёл в знаменитой на весь мир Долине Царей Эжен Габо, директор Булакского музея в Каире. Сейчас этот учёный стоял рядом с бароном, командуя рабочими, устанавливающими над входом в гробницу треногу из брёвен — с её помощью плиту предстояло приподнять, открывая ход внутрь. Барон представил, как захрустит под сапогами песок и мелкие камушки когда он, первым за неведомо сколько тысячелетий спустится в зловещий полумрак… Хотя — вряд ли француз уступит ему эту честь… или, всё же, уступит? Это не первое обнаруженное им захоронение — пользуясь записками, составленными другим французским египтологом Эженом Лефебюром, нанёсшим на карты гробницы фараонов Сети Первого и Рамзеса Четвёртого, а так же полудюжины других, чьих имён барон запомнить не удосужился. Слишком много сведений обрушивал на него мсье Габо по вечерам в «штабной» палатке экспедиции — в частности, рассуждениями о намерении расчистить лапы и ступни Сфинкса, между которыми наверняка скрывается маленький храм, а возможно, и вход в подземную гробницу… Археологией барон увлёкся с подачи своего доброго знакомого, Ивана Фёдоровича Повалишина, капитана первого ранга в отставке. После «войны за гуано», за которую Повалишин получил от правительства Республики Перу адмиральские эполеты и солидное денежное содержание, он оставил русскую службу, перебрался в Южную Америку и всерьёз занялся изучением древностей, организовав раскопки на острове Пасхи, называемом иначе островом Рапа-Нуи. Два года назад Греве побывал у него в гостях — и с тех пор твёрдо решил попробовать свои силы на новом для него поприще. Супруга всячески поощряла барона — она-то видела, что тот тяготится и светской жизнью, и деловыми обязанностями владельца крупной судоходной компании. Его беспокойная натура барона настоятельно требовала приключений и путешествий, и поиски египетских древностей представлялись баронессе приемлемым и даже респектабельным вариантом — особенно, учитывая растущую популярность археологии в высших кругах Европы. — Очень жаль, что ваша очаровательная супруга не смогла присутствовать. — сказал француз. — Я ожидаю поразительных находок, ей наверняка было бы интересно… Греве покосился на учёного — «нет, не позволит идти первым, сам нацелился…» Что до баронессы — ох, сомнительно, что она проявит к находкам неподдельный интерес — разве что притворится из вежливости… — Она сейчас в Александрии, где стоит «Луиза-Мария», это наше судно. Баронесса, видите ли, в интересном положении, и менять морской климат на сухой, жаркий воздух пустыни вряд ли пойдёт ей на пользу. Даже переход из Марселя в Александрию дался ей нелегко — и это при её-то привычке к морским путешествиям! В общем, мы решили, что ей лучше пока поберечься. Я снял в городе очень милый особнячок, чтобы она могла сменить обстановку и насладиться твёрдой землёй под ногами. Хотя — полагаю, долго она там е усидит. Только вчера из Каира доставили депешу — баронесса пишет, что через два-три дня она всё же присоединится к нам. Археолог кивнул. — Что ж, она как раз успеет к самому любопытному. Полагаю, на расчистку входного тоннеля, осмотр и детальное описание передней камеры, откуда должен вести ход в собственно погребальный покой, займёт не меньше двух-трёх дней. Я не собираюсь повторять ошибок моих предшественников — небольшая задержка по времени ничего не изменит, зато я буду точно уверен, что мы не упустили какой-нибудь важной детали. Греве терпеливо выслушал объяснения — пятый или шестой раз только за сегодняшний день. Нет, решил он, наивно было бы надеяться, что француз уступит кому бы то ни было честь первым вступить под древние своды… — А вы уверены, что и эта гробница не была разграблена? — осведомился он. — Всем известно, сколько захоронений оказались пусты, выпотрошены расхитителями гробниц позднейших эпох! Археолог энергично помотал головой. — Никаких сомнений, мсье Греве! Мы неделю расчищали этот вход, и ни малейших следов ранних вторжений не нашли! Да вот, хоть это. — он ткнул тростью в каменную плиту, под которую рабочие как раз закончили подводить лямки из сложенного в несколько раз брезента.- С какой стати удачливым грабителям прилагать усилия к тому, чтобы вернуть её на место? Когда я увидел, насколько точно плита лежит на изначально предназначенном для неё месте, то сразу понял — вот она, удача! — Значит, сегодня вы не рассчитываете попасть в погребальный покой? — Нет, что вы, друг мой Во-первых, предстоит окончательно расчистить наклонный тоннель. За все эти тысячелетия пустынный песок наверняка проник внутрь, и нам ещё предстоит с ним повозиться. Потом — дверь в переднюю камеру, вернее сказать, вертикальная каменная плита, играющая эту роль. Уверен, справиться с ней будет посложнее, чем с этой — работать придётся в тесноте и выволакивать плиту наверх вручную, по крутым ступеням… — В таком случае, я вас оставлю. — сделал вывод Греве. — Надеюсь вечером вы расскажете мне все новости? — Несомненно, барон, несомненно! — подтвердил археолог. — Сейчас вам здесь делать совершенно нечего. Так что — до вечера, а пока я советую вам прогуляться, осмотреть места прошлых раскопок. Уверяю, найдёте немало любопытного! Уже поздно вечером, после ужина и беседы с Габо -археолог, как и обещал, дал собеседнику подробнейший отчёт о результатах дневных раскопок; входной тоннель удалось расчистить без особых усилий, а вот с массивной каменной плитой, перегораживающей нижний его конец, возникли сложности, — Греве вернулся к себе в палатку и стал разбирать почту. Несколько газет: александрийская, лондонская «Дейли Телеграф», «Петербургские ведомости» недельной давности (российская газета попала в Египет на военном корабле, идущем с Балтики на Тихий Океан, и задержавшемся в Александрии для бункеровки), а так же три иллюстрированных европейских издания. Поверх стопки лежал конверт с подписью, в которой он узнал почерк секретаря российского консульства — его-то он и вскрыл в первую очередь. Вскрыл, прочёл раз, потом другой — и, опрокинув стул, опрометью выскочил из палатки. Зычный голос барона, привыкшего перекрикивать рёв океанских штормов, и несколько выстрелов из револьвера в воздух переполошили весь лагерь, и не прошло и четверти часа, как Греве, погрузившись на двуколку в сопровождении слуги (Габо, вышедший проводить барона был изрядно раздосадован тем, что гость не удосужился хотя бы объяснить причины внезапного отъезда) уже мчался по укатанной повозками дороге к к Нилу. На левом, западном берегу реки, на маленькой пристани, сооружённой напротив древнего города Луксор, дожидался нанятый бароном паровой катер. IV Германская империя, Штеттин. …В мире сменялись расцвет и паденье. Сто превращений — и все быстротечно. Знатность, богатство — прихлынут-отхлынут, Слава ж достойных осталась навечно! Думал я долго: в чем смысл мирозданья? Сел, и вздохнул, и промолвил, вздыхая: "Если бы, как у реликвии древней, Жизнь долговечною стала людская!… — п рочёл нараспев мужчина, стоящий у края помоста. Он был высок, лицо имел худощавое, носящее признаки особого, чисто прусского аристократизма, с тонкими прямыми губами, закрученными вверх усиками и золотым пенсне, украшающем длинную костистую переносице. Костюм его составляло пальто из дорогой английской шерсти, брюки, а так же весьма дорогие и лаковые туфли, смотревшиеся на решётчатом, тронутом ржавчиной настиле несколько чужеродно. Как и стихи, продекламированные мужчиной, мало вязались с царством стали, угля и машинного масла, заполонившем причалы верфи «Вулкан» — одного из крупнейших судостроительных предприятий Германии. — Не думал, герр Шольц, что вы интересуетесь китайской поэзией… — негромко произнёс его спутник. Он был в военной форме с погонами корветтен-капитана. Нашивка на рукаве кителя указывала на принадлежность к инженерному корпусу Кайзермарине. — Принято считать, что романтизм есть прерогатива университетских профессоров и недоучившихся студентов-филологов. — отозвался господин в пенсне. — Однако, смею вас заверить, что это не так. Никогда ещё тяга немцев к литературе, особенно к поэзии, не достигала такого накала, как теперь. И для подлинных ценителей нет ничего слаще, нежели сравнивать вершины творчества разных народов, пусть и разделённых океанами и веками… — Мои познания в культуре Поднебесной не настолько глубоки, чтобы сравнивать Гейне и поэтов периода пяти Царств. — С вашего позволения — эпохи Империи Сун, это с 960-го по 1279-й годы по христианскому летосчислению.– Признаться, я и сам невеликий знаток китайской литературы, просто представитель заказчика преподнёс мне по случаю заключения контракта подарок, роскошно изданный сборник китайской поэзии, на шёлковой бумаге, с выполненными вручную миниатюрами. Одно из стихотворений, принадлежащих перу некоего Су Ши мне особенно запомнилось. — Насколько мне известно, древние китайцы писали не перьями а особыми палочками, на манер стилосов древних римлян. — заметил корветтен-капитан. — Впрочем, это не имеет значения. Надо полагать китайский чиновник, преподнесший вам этот подарок, теперь сожалеет об этом. — Как и я сам. — собеседник моряка покачал головой. — Поверьте, мне вовсе не улыбалось принимать участие в столь грандиозном и беспардонном обмане — как и остальным членам правления верфей «Вулкан». Китайцы одни из крупнейших наших заказчиков, всегда аккуратно платили по счетам. Ито, что у них, фактически украли уже готовые корабли — вина не наша, а берлинских политиков. — Вы сомневаетесь в мудрости кайзера? — сощурился моряк. — Нет, только в порядочности его советников и министров. Хотел бы я знать, что посулили каждому из них из Парижа за это возмутительное принуждение к отказу от контрактных обязательств! Я уж не говорю об убытках, которые может понести верфь, ведь заказ так и не был оплачен целиком! — Насколько я слышал, фирма уже нашла другого покупателя? — Да, и это не менее возмутительно! Формально броненосцы остаются собственностью первоначального заказчика, мы лишь задерживаем поставки до урегулирования франко-китайского конфликта. Однако берлинские крючкотворы нашли какую-то юридическую лазейку, которая позволяет провернуть такой трюк. И теперь оба судна отправится в Кальяо — вместо порта Вэйхайвей, главной базы Бэйянского флота, или, скажем, Циньчжоу, где китайцы держат боевые корабли для защиты побережья провинции Фучжоу и Тонкинского залива. — Держали. — усмехнулся моряк. — До тех пор, пока эскадра адмирала Курбэ не пустила их на дно. — Не надо было принимать бой на реке, где китайские калоши стали лёгкой добычей французских катеров с шестовыми минами. Те же перуанцы никогда бы не сделали такой глупости! — Это потому, что ни в Перу, ни в Боливии нет крупных рек, в которые могут заходить морские суда. Но вы правы в одном: перуанцы очень неплохо показали себя. Их победы в недавней войне с чилийцами войдут в военно-морские учебники. — Рад за них… — сухо ответил господин в пенсне. — Однако, это не повод, чтобы подрывать деловую репутацию нашей фирмы! — Но хотя бы кошельки ваших акционеров, не пострадают, не так ли? — Да, и мне удивительно, откуда у нищей республики нашлись деньги на выкуп столь дорогостоящего контракта. Я слышал, они взяли кредит в одном из швейцарских банков — и это тем более странно, что правила финансовых операций весьма строги, и без солидного поручительства никто бы такой кредит Перу не предоставил. А вот кто этот загадочный поручитель — это-то я и хотел бы знать… — Ничего не поделаешь, коммерческая тайна. — моряк развёл руками. — Впрочем, нашлись же у них поручители в прошлый раз, когда они заказали корабли в Североамериканских Штатах? А ведь без них перуанцам не видать бы этой победы, как своих ушей! — Есть мнение, что им помогли русские — в пику англичанам, которые в этой войне поддерживали чилийцев. — сказал господин в пенсне. — Полагаю, рано или поздно и история с китайским кредитом прояснится, но сейчас нам с вами остаётся только гадать. — Вынужден с вами, согласиться, герр Шольц. — моряк сделал паузу, рассматривая стоящий возле достроечной стенки броненосец. Приземистый, массивный, он тяжко лежал на поверхности Даммского озера. Воды его, питаемые Одером, вдохновляли своей чистотой и хрустальной прозрачностью не одно поколение поэтов — но теперь, когда на берегу раскинулся один из крупнейших промышленных центров Второго Рейха, об этих временах можно было лишь вспоминать. Илистая муть, поднятая со дна винтами, колёсами многочисленных буксиров и пароходов, масляные пятна на воде, пустые бочки, мусор, и висящие над всем этим угольная пыль и лязг машин и механизмов. Но беседующих нисколько не угнетало это торжество германской индустрии над природой — наоборот, оно грело им души, напоминая о военной и экономической мощи германской нации, ежеминутно воспроизводимой этой индустрией. — Скажите, а что, эти броненосцы действительно так хороши? — спросил корветтен-капитан. Собеседник покосился на него с удивлением. — Я полагал, что офицеры Кайзермарине в курсе всего, что строится на наших верфях. — Несомненно, так и есть, герр Шольц. Однако мне хотелось бы услышать и ваше мнение. Из первых рук, так сказать… — Ну, уж и из первых… — господин в пенсне пожал плечами. — Я ведь только руководил строительством, а к проектированию не имел прямого отношения. — И, тем не менее, мне любопытно было бы узнать, что вы думаете о плодахсвоих трудов. — Что ж… — господин снял пенсне, протёр его извлечённым из кармана пальто платком и вновь водрузил на переносицу. — С вашего позволения, начну издалека. Репортёры обычно отсылают читателя к первым в мире судам, имеющим подобную архитектуру — итальянским эскадренным броненосцам типа «Кайо Дуилио». В определённом смысле, так оно и есть, тем более, что наши броненосцы заложен всего через четыре года после спуска на воду первого корабля этого типа. Однако же, вернее будет сказать, что «Динъюань» — так китайцы собирались назвать первый броненосец — имеет прямыми своими предшественниками наш цитадельный «Саксен» и британский башенный «Инфлексибл». От «Саксена» были взяты обводы корпуса, форма таранного форштевня в виде равнобедренного треугольника, а так же общая схема бронирования. От британца же — башенное размещение артиллерии главного калибра, такое же, как и на «Кайо Дуилио» — но при этом орудия, в отличие от итальянского и британского прототипов казнозарядные, производства Круппа, и имеют калибр триста пять миллиметров или двенадцать дюймов. При этом длина цитадели составляет сорок четыре метра, а толщина укрывающей её компаундной брони — до трёхсот пятидесяти шести миллиметров. Кроме того, палуба по всей длине покрыта железными плитами толщиной в три дюйма. — Что ж… — моряк усмехнулся. — можно посочувствовать китайцам, лишившимся таких прекрасных кораблей. А заодно и удивиться неповоротливости наших морских чиновников, отказавшихся приобрести их для Кайзермарине. — Полагаю, по этому поводу сокрушаться не стоит. — отозвался господин в пенсне. — Характеристики «Динъюаня», как и его систершипа, впечатляют — но всё же это вчерашний день военного кораблестроения. Если вы соизволите пройти за мной в контору — я покажу вам чертежи броненосца, который будет заложен на нашей верфи в ближайшее время. Это совершенно новый для нашего флота корабль, ничем не уступающий британскому новейшему британскому «Коллингвуду». — Буду весьма признателен, герр Шольц. — моряк коротко кивнул и вслед за собеседником зашагал к стоящему неподалёку заводскому зданию. * * * Тихий океан, Остров Ява. В Батавии, столице голландской Ост-Индии, «Смоленск» задержался на неделю для текущего мелкого ремонта, и пассажиры, кто побогаче, предпочли провести это время на берегу. Те, кто ночевал в своих каютах, тоже не стали пренебрегать прогулками по городу и окрестностям, дегустацией местной кухней и, конечно, посещением рынков. Казанков не упустил случая повысить эрудицию своего подопечного. Ещё на подходах к Яве он заставил Матвея перечитать всё, что было в корабельной библиотеке, по истории, географии, животному и растительному миру острова, а так же о нравах и обычаях малайцев, коренных обитателей архипелага, а потом сопровождал его в долгих прогулках по городу. Батавия произвела на юношу сильное впечатление. Центральная часть города с ратушей, особняками европейцев, магазинами, а так же складами и пакгаузами порта, были заключены, словно портрет в раму, аккуратно прокопанными каналами; центральный же канал, отходящий от акватории гавани, перерезал город пополам и был столь широк, что туда могли заходить большие пароходы. Берега, подобно набережным Амстердама или Брюгге, были облеплены мелкими судами — шхунами, баржами, малайскими джонками и портовыми буксирами. Многочисленные рабочие-малайцы обитали в туземных кварталах, состоящих из халуп, крытых пальмовыми листьями и стенами из циновок и стеблей бамбука. Визит в туземную часть Батавии оставил по себе память в виде купленной в лавочке национального малайского кинжала «крис» — с волнистым сужающимся лезвием и поверхностью, словно изъеденной крошечными червячками. Как объяснил портовом «пиджине» торговец, в этих углублениях содержался яд, который малайцы помещали в ножны своих крисов. Оказывается, с такими вот отравленными клинками они не боятся ходить даже на тигров, которые, водятся на Яве в изобилии, но заметно уступают размерами своим бенгальским сородичам. Но всё когда-нибудь заканчивается — закончился и этот краткий отдых на пути через океан. «Смоленск» прощально взвыв гудком, покинул гавань; голландский колониальный крейсер, несший брандвахтенную службу, ответил двумя гудками, желая, согласно морскому этикету, счастливого пути и положенных семи футов под килем. В течение следующих нескольких дней пароход обогнул большой остров Калимантан, прошёл извилистым Макасарским проливом и, оставив за кормой, острова Лусон, Самар и Миндао, затерялся в просторах Филиппинского моря. Дальше маршрут лежал в японский порт Нагасаки, где зимовали усталые русские клиперы и полуброненосные фрегаты, и где «Смоленск» так же должен был сделать короткую остановку перед тем, как, оставив за кормой Корейский пролив, выйти в Японское море — и дальше, к конечному пункту плавания, во Владивосток. — Решили подтянуть немецкий? — осведомился Казанков. — И правильно, чего время-то терять… Раз уж вы так увлечены химией и собираетесь связать своё будущее с этой наукой, то без немецкого никак не обойтись. Они с Матвеем сидели на прогулочной палубе в раскладных парусиновых стульях, называемых «паровыми стульями» или «шезлонгами». С недавних пор подобные предметы меблировки появились на многих пассажирских пароходах, особенно тех, что имеют каюты первого класса. На палубе было шумно — компания молодых людей, офицеров и чиновников какого-то казённого ведомства, затеяли играть в чехарду. Разделившись на две группы по четыре человека, они выстроились один за другим и принялись скакать через спины: тот, что стоял последним, перепрыгивал через троих стоящих впереди и, оказавшись во главе этого «ордера», в свою очередь сгибался, подставляя спину для следующего прыгуна. Побеждала та из команд, которая первой добиралась до конца прогулочной палубы — к восторгу дам, наблюдавших за этой забавой, позаимствованной, у пассажиров британских пароходных линий. Матвей положил газету на стоящий рядом низкий столик плетёный из малайской лианы ротанг. Заголовок, набранный готическим шрифтом, гласил: «Allgemeine Zeitung». — Да вот, «Альгемайне Цайтунг» пишет о спорах в Рейхстаге насчёт военных судов, которые Китай заказал в Германии — но заказа своего не получил из-за давления французов. Многие депутаты усматривают в этом национальное унижение, даже подрыв репутации германской промышленности — мол, если сочли возможным разорвать в угоду политике заключённый и даже частично оплаченный контракт — то кто же теперь им поверит? — Право же?.. — моряк взял газету и пробежал глазами несколько строчек. — Что ж, любопытно, весьма любопытно — тем более, что упомянутые корабли собирались отправить в регион, куда мы с вами сейчас идём. Так что, может статься, статейка эта имеет прямое касательство к нашему с вами, Матвей, ближайшему будущему. — Это как? — молодой человек сделал удивлённые глаза. — Россия собирается помогать Китаю в войне против Франции? Так китайцы, вроде, и сами неплохо справляются –отразили нападение на Формозу, да так, что французы принуждены были улепётывать оттуда, имея разбитую физиономию в кровавых соплях! Или… И замолк — до него дошёл, наконец, смысл сказанного собеседником. — Так значит мы с вами, тоже отправимся в Китай? — произнёс он севшим до полушёпота голосом. — А как же Вениамин Палыч — он что, во Владивостоке к нам присоединится? Казанков покачал головой. — Должен вас огорчить, друг мой: Вениамина Палыча во Владивостоке нет, и вряд ли он скоро там появится. В Батавии я получил через наше консульство депешу от нашего общего друга, теперь не вижу смысла скрывать от вас цели этой нашей поездки. Он извлёк из-за обшлага кителя конверт, достал листок дорогой веленевой бумаги. — «По прибытии во Владивосток капитану второго ранга Казанкову следует принять под команду вооружённый транспорт „Манджур“, приписанный в настоящее время к Владивостокскому порту в качестве таможенного крейсера…» Не приходилось слышать о таком? Матвей помотал головой. — Оно и неудивительно. Кораблик этот скромный, не из тех, что попадает в петербургские газеты. Парусно-винтовой барк, трехмачтовый с плоским дном, для облегчения действий возле необорудованных побережий, «Манджур» был, заказан ещё в конце пятидесятых годов, на верфи в Бостоне. Его карьера началась с. Судёнышко оказалось надёжное, хотя и неброское; первым своим рейсом оно доставило из Североамериканских штатов в Николаевск-на-Амуре два паровых молота, землечерпалку и пятьсот пудов машинного масла. Дальше «Манджур» исправно тянуло лямку военного транспорта — возил по всему дальневосточному побережью и на острова грузы, солдат, переселенцев и строителей, снабжал воинские посты и поселения. Две его медные десантные десятифунтовки и двадцатичетырёхфунтовая карронада, снятые для усиления обороны военного поста в гавани Новогородская, очень пригодились при отражении отряда Хунь-Чуньского фудутуна Цинской империи — полсотни солдат и казаков попросту не продержались бы без этих пушек против шести сотен вооружённых китайцев. Казанков поворочался, устраиваясь в шезлонге поудобнее. Матвей молча внимал. — Но самой славной страницей в службе «Манджура», которая, несомненно, войдёт и анналы флота Российского, стало основание Владивостока. Что, неужели и об этом не приходилось слышать? Матвею оставалось лишь помотать снова головой. — И чему вас только учат в гимназиях? — удивился офицер. — А ведь событие это наиважнейшее! Второго июля 1860-го года «Манджур» под командованием капитан-лейтенанта Шефнера высадил на северном берегу бухты Золотой Рог отряд солдат третьей роты 4-го Восточно-Сибирского батальона. С этого и началась история поселения Владивосток, впоследствии разросшегося до города и главного порта России на Тихом Океане. И когда в августе 1861-го в бухту вошел британский корвет «Энкаунтер», его команда увидела на берегу бревенчатые срубы, блокгаузы с орудиями и главное — развевающийся на высоком флагштоке российский флаг. Находившийся на борту «Энкаунтера» вице-адмирал Хоуп сказал тогда своим офицерам: «Увы, джентльмены, мы опоздали», признавая наше, российское первенство. Матвей опустил голову — щёки его горели от стыда. Он ровным счётом ничего не знал ни о «Манджуре», ни о Николаевском посте. Об освоении Дальнего Востока ему, правда, кое-что приходилось слышать –на уроках географии, которая никогда не относилась к его любимым предметам. — Ну да не беда, успеется, ещё изучите. — смилостивился Казанков. — Вот прибудем во Владивосток, сейчас же в библиотеку! Хотя, времени на чтение у нас, считай, не будет вовсе… Он снова развернул телеграмму Остелецкого. — Вениамин Палыч сообщает, что на «Манджуре» к нашему прибытию должны будут закончиться ремонтные работы. Так что принимаем судно, грузимся — и в море! Хорошо, если недели две на берегу у нас выйдет… — Выходим в море? — Матвей справился с приступом самобичевания и снова обрёл способность воспринимать что-то новое. — Что же, и мне с вами плыть? — Идти, юноша, идти. — назидательно произнёс моряк. — Плавает сами знаете, что… Да, с этой минуты вы переходите в моё полное подчинение — если, конечно, не передумаете. Человек вы вольный, присягой и приказами не связаны. В тех краях, куда мы направляемся, толковые, образованные люди на вес золота — если захотите, найдёте себе дело по душе. Но если всё же сочтёте возможность продолжать в том же духе, что и до сих пор — то, пока мы не прибыли к пункту назначения, займёмся вот чем… V Египет, Александрия. Барон Греве всегда пользовался репутацией человека вспыльчивого, но отходчивого и, в общем, не злого. Слуги в имении и парижском доме его супруги, как и те, кому пришлось в разное время служить под его началом, барона не боялись, зная, что если он и обматерит кого в запале — будет это за дело, и тем кара и ограничится. После чего обруганный мог рассчитывать если не на прямое извинение, то на некий знак внимания, выполняющий роль такового. Но сегодня все — может, за исключением капитана и старшего помощника «Луизы-Марии», быстроходного грузопассажирского судна, использовавшегося четой Греве в качестве роскошной яхты, старались держаться от судовладельца подальше. Среди команды ползли шепотки — скрыть такое происшествие, как похищение супруги барона, случившееся в Александрии, было немыслимо. Болтали о трупах, оставленных налётчиками, о зарезанной служанке баронессы. По счастью, это была не Лиззи, горничная-мулатка, повсюду сопровождавшая баронессу ещё со времён её первого замужества. В вечер перед нападением на особняк, снятый Греве в европейском квартале Александрии, мадам Камилла отправила Лиззи на «Луизу-Марию», отобрать для хозяйки кое-что из обширного гардероба, и при госпоже оставалась лишь служанка, нанятая на время, для ухода за жилищем. Она-то и пала жертвой убийц — как и сторож, взятый по рекомендации сотрудников бельгийского консульства. Сам барон категорически отказывался говорить на тему ужасного происшествия, сделав исключение лишь для секретаря консула (тот доставил на «Луизу-Марии» записку с выражением сочувствия от своего патрона) да троих чинов александрийской полиции, расследующих прискорбное происшествие. Но и тут не обошлось без коллизии — стоило одному из гостей задать неделикатный вопрос касательно частной жизни супружеской четы, как барон рассвирепел настолько, что едва не скомандовал выбросить наглеца за борт. Тем контакты с внешним миром и ограничились, если не считать маленького конверта, доставленного на борт на следующий день после прибытия барона на судно. Вскрыв его, Греве потемнел лицом, непечатно выругался по-русски и заперся в каюте. Малое время спустя он отправил с вахтенным матросом депешу в российское консульство с указанием передать лично в руки посланнику, коллежскому советнику Ахтиярову — а буде того не случится на месте, его доверенному секретарю, непременно истребовав расписку в получении. А через час после возвращения посланца шкипер Бувилль скомандовал выбирать якоря и разводить пары. Судно проследовало к выходу из гавани, обменялась прощальными гудками со старым клипером «Всадник», оставленным от активной службы и несущим в Александрии, стационерную службу. На вопросы о курсе и месте назначения мсье Бувилль молчал, недовольно поджимая тонкие губы. Вестовой, прибиравшийся в каюте старшего помощника, по совместительству выполнявшего обязанности штурмана, сообщил по секрету всей команде что видел на столе карты с курсом, проложенным к архипелагу Южные Спорады, и далее, через Ионическое и Адриатическое моря в крупнейший на Адриатике австро-венгерский порт Триест. Что понадобилось барону во владениях императора Франца-Иосифа, и почему он счёл возможным отправиться туда, не предприняв ничего для поисков похищенной супруги — эти вопросы не давали покоя всем, на борту «Луизы-Марии», от шкипера до последнего трюмного матроса. Что касается Греве, то он за время перехода так ни разу не показался на палубе. И только вахтенные матросы, несущие службу на полуюте (на яхте были заведены строгие порядки, позаимствованные из корабельного устава Российского Императорского Флота) видели, как открывалась время от времени крышка иллюминатора баронской каюты и оттуда вылетала бутылка, чтобы кануть бесследно в волнах Средиземного моря. * * * — Из-за вас, дорогой барон, мне пришлось проделать изрядный крюк, причём под чужим именем и по чужим документам! — проворчал Остелецкий. — И что же — в Париже меня уже дожидалось ваше письмо: «так мол, и так, планы изменились, встречаемся в Вене». А это, между прочим, тысяча с гаком вёрст с теми же, заметьте, липовыми бумагами! Кстати, ну и местечко вы выбрали для встречи — не могли отыскать что-нибудь поскромнее? Впрочем, у вас, аристократов свои причуды… Остелецкий имел все основания для недовольства: получив первую, мало что объяснившую телеграмму из Александрии, он немедленно отправился во Францию, в Париж, где остановился в заранее оговоренном месте — в частном пансионе, в предместье Понтуаз. На этот раз посещение Парижа не затянулось — не успев погрузиться в неповторимую атмосферу столицы «ля белль Франс», он уже на следующий день получил на почтамте письмо «до востребования». Штемпель указывал на то, что депеша была брошена в почтовый ящик в Триесте два дня назад. Вскрыв конверт, Остелецкий выругался по-французски и принялся собирать свой невеликий багаж. Не прошло и часа, как он катил на фиакре к Лионскому вокзалу, откуда отправлялся поезд до Мюнхена. Там Вениамин сделал пересадку на венский экспресс, и вскоре уже входил в роскошно отделанный вестибюль отеля «Стефания», самого фешенебельного в столице Австро-Венгерской Империи. Греве не принял предложенного шутливого тона. От его обычной весёлости и жизнерадостной манеры держаться не осталось и следа. Не подозревай Остелецкий, что случилось нечто очень скверное — полученная корреспонденция ясно на это указывала, обходя, однако, подробности, — он решил бы, что барона подменили. В гостинице они не задержались — спустились из номера в вестибюль, барон велел портье вызвать экипаж, и два приятеля четверть часа колесили по венским бульварам, пока не остановились перед воротами парка Фольксгартен. По-имперски солидный служитель в ливрее (в парк, несмотря на название, «Народный сад», пускали не всякого) почтительно склонился перед посетителями; друзья неспешно проследовали по центральной аллее, свернули на боковую дорожку, где в этот час не было посетителей — и только там барон заговорил о том, ради чего спешно вызвал собеседника в Вену. Рассказ занял не менее получаса, и всё это время Остелецкий слушал, не перебивая. Греве в деталях описал, как прибыл на «Луизе-Марии» в Триест, как остановился в гостинице, как прожил там три дня, терзаемый самыми чёрными подозрениями — пока, наконец, посыльный не принёс в номер конверт. В содержащейся в конверте записке ему предлагалось вечером того же дня прогуливаться по набережной –в одиночестве, иначе встреча, в которой он заинтересован, не состоится. Барону оставалось только выполнить требования, изложенные в послании. В назначенный час он прогуливался по набережной — один, как и требовал анонимный автор, но отнюдь не с пустыми руками. В элегантной трости чёрного африканского дерева с набалдашником из слоновой кости скрывался острый, как бритва, клинок длиной в два с половиной фута. Кроме того, в протезе левой кисти (свою барон потерял несколько лет назад, во время морского боя у берегов Занзибара) была спрятана миниатюрная митральеза с несколькими стволами, заряженными револьверными пулями — подарок супруги, однажды спасший ему жизнь. Но сейчас интуиция подсказывала, что эти меры предосторожности излишни и служат для собственного успокоения — барона вызвали сюда отнюдь не ради покушения на его жизнь. — Назначенная встреча была обставлена в традициях авантюрных романов. — рассказывал он. — На набережной ко мне подошёл какой-то господин и протянул записку. В ней мне предлагалось следовать за подателем сего, не задавая лишних вопросов. Так я и поступил, и посланник проводил в кофейню неподалёку. Сам он туда не пошёл, передав на попечение гарсону, и тот проводил меня в отдельный кабинет. Помещение было затемнено — несмотря на вечернее время, лампы не горели, и лишь скудные отблески света проникали через щель между сдвинутыми занавесями. Его хватило, чтобы я разглядел маску на лице мужчины, сидящего между мной и окном — знаете, эдакое чёрное домино под низко надвинутым цилиндром, как у персонажа дешёвой оперетки… Но кое-что показалось мне знакомым, а именно — голос. Говорили мы по-французски, причём он обходился без малейшего акцента — но я голову готов заложить, что этот язык ему не родной. Кроме того, в середине беседы он встал и подошёл к окну, чтобы раздвинуть занавеси пошире — на улице стало совсем уж темно, — и мне показалось, что я узнаю эту мягкую, кошачью походку. — И кто же это был, вы сумели понять? — спросил Остелецкий. Слушая барона, он раз за разом убеждался, что свойственная старому другу жизнерадостность и юмор бесследно испарились. Впрочем, оно и неудивительно, при таких-то обстоятельствах… Греве развёл руками. — Не имею ни малейшего представления, мон ами, ни малейшего! — А записки его сохранились? Можно изучить почерк… — Да, все три — письмо, полученное в Александрии, записка из отеля и та, которую мне передали на набережной. Но поверьте, друг мой, вы только зря потратите время. Все три написаны разными людьми, это я совершенно точно установил. — И, скорее всего, ни одна не принадлежит перу человека в маске. — Остелецкий кивнул, соглашаясь с бароном. — Сукин сын осторожен, простите мой французский… Ну, хорошо, и что было дальше? В нескольких фразах Греве изложил суть условий, выставленных похитителем. Остелецкий, дослушав, удивлённо покачал головой. — Признаюсь, барон вы… вернее сказать, ваш таинственный знакомый сумели меня удивить! — Я и сам ушам своим не поверил. Отправиться в Россию, втайне набрать там людей для команд двух построенных в Германии броненосцев — тех самых, которые если верить газетам, были перекуплены правительством Республики Перу, — переправить «рекрутов» в Штеттин, принять корабли и уже в море передать их новым владельцам, китайцам! Не слишком ли замысловато? Остелецкий поискал глазами скамейку. — Давайте-ка присядем барон, такое лучше осмысливать, находясь в неподвижности. И держите, сейчас это, пожалуй, полезно… Он извлёк из кармана сюртука крошечную плоскую фляжку и протянул Греве. Тот отвернул крышку, понюхал — во фляжке был отличный шотландский виски. — Пожалуй… — барон сделал глоток и передал флягу товарищу. Тот последовал его примеру. — Вообще-то, идея с выкупом у Перу построенных в Германии броненосцев не так уж и плоха. Скажу сугубо по секрету: мы и сами подумывали о чём-то подобном, ведь получив эти корабли вдобавок к далеко не слабому Бэйянском флоту, китайцы могут устроить нашим французским… хм… партнёрам приличный сюрприз! Переспрашивать — кто эти «мы»? — барон не стал. Ему хорошо было известно, что старый друг сменил карьеру морского офицера на работу в разведывательном департаменте Адмиралтейства. — В самом деле, раз уж один раз удалось — то почему бы и не повторить? Уговорить перуанцев труда бы не составило, слишком многим они нам обязаны. Но Государь, когда мой патрон доложил ему план операции, согласия своего не дал, решив, что не стоит так уж откровенно дразнить французов — хватит с них той операции, что проводит сейчас наш друг Серёжка Казанков! — Что за операция? — немедленно насторожился Греве. — Стоп! — Остелецкий вскинул в предупреждающем жесте ладонь. — Пойми меня правильно, Гревочка, я и так сказал больше, чем следовало. В своё время всё узнаешь, и в подробностях, а сейчас — извини! Барон снова приложился к фляжке, крякнул — виски был хорош. Остелецкий наблюдал за ним с одобрением. — Между прочим, продукция старейшей в Шотландии винокурни. Она уже лет пятьсот, как поставляет виски шотландскому, а впоследствии и британскому королевскому двору. Это, чтобы ты, Гревочка, понимал, где-то между их Хартией Вольностей и нашей Куликовской битвой. Барон хмыкнул, сделал ещё глоток, потряс фляжкой и вернул опустевший сосуд владельцу. — Ну, хорошо, предположим, я соглашаюсь и перегоняю эти два корыта в Вэйхайвэй. Но, насколько я помню — а я нет-нет, да и слежу за газетами, — Бэйянский флот не выделил ни единого корабля, чтобы помочь защитникам Формозы или Фуцзяньскому флоту, призванному оборонять Тонкинский залив! С чего же вы решили, что теперь, после разгрома при Фучжоу, они поступят иначе? Адмирал Дин Жучан, командующий Бэйянским флотом, если верить тому, что пишут о нём в Европе — хитрый лис, с чего ему таскать каштаны из огня для наместников южных провинций Китая? Остелецкий проводил глазами двух конных жандармов, процокавших копытами по аллее — за порядком в Фольксгартене и спокойствием его посетителей следили неукоснительно. — Насчёт хитрости Дин Жучана ты прав, но не следует скидывать со счетов и честолюбие — как самого адмирала, так и его покровителя, Ли Хунчжана. Герой подавления восстания тайпинов, он сейчас занимает пост наместника столичной провинции Чжили, что в Империи Цин является высшей государственной должностью. Но если адмирал вдобавок к прежним заслугам запишет на свой счёт ещё и победу над «ян гуйцзы», «заморскими дьяволами», то сможет подумать и о возвышении — особенно, если кто-то нашепчет ему на ухо о такой возможности. Мало, что ли, в истории Китая примеров, когда удачливые полководцы свергали императора и занимали трон? Так что, передав Дин Жучану в дополнение к его и без того немаленьким силам два германских броненосца, англичане убивают сразу двух зайцев: получают нового правителя Поднебесной, обязанного своим положением им, и публично обвиняют Россию в том, что она приложила руку к тайной помощи Китаю. В этом случае отношения между Парижем и Петербургом будут испорчены надолго. Только на этот раз господа с Даунинг-Стрит просчитались, игра пойдёт по нашему сценарию. — А они сумеют… обвинить? — барон нахмурился. — То есть, обвинить-то могут, для этого большого ума не надо, а вот доказать свои обвинения? — А зачем англичанам, по-твоему, понадобилось твоё участие, и вообще русские моряки в командах этих германских калош? У Китая и своих хватает! Барон поцокал языком. — Значит, ты считаешь, что мне следует пока действовать в соответствии с планами похитителей баронессы? Я всё понимаю, но… уж больно неохота уступать этим мерзавцам! Кстати, ты не догадываешься, кто бы это мог быть? Остелецкий пожал плечами. — Ясно, что за столь сложным и масштабным замыслом стоит держава — частное лицо, хотя бы и с возможностями графа Монте-Кристо, на такое не способно. Я бы подумал о китайцах, но это уж совсем немыслимо. Несмотря на имеющиеся в Поднебесной богатые традиции шпионажа — об организации агентурной разведки писал ещё Сунь Цзы, — у них полностью отсутствуют какие-либо возможности на европейском континенте. Да и модус вивенди нашего неведомого контрагента наводит на мысли… Барон согласно кивнул. — Да, образ действий человека в маске — будем пока считать, что он и есть главный организатор и похищения и операции с броненосцами — подозрительно знаком. А уж то, как решительно он расправился с наёмниками-арабами… Остелецкий прищурился. — Я всё думал, Гревочка, заметишь ты это или нет? Обратил внимание на способ, которым они были убиты? — Ножом, как ещё? Троим перерезали глотки, а третьему проткнули печень. По крайней мере, так мне говорили в Александрии… — Вот именно, печень! Арабы предпочитают вскрывать своим жертвам гортань, а такой удар, да ещё и снизу вверх, наискось, явно из нижней стойки… ничего не напоминает? Греве задумался на миг, потом щёлкнул пальцами. — Мексиканская школа ножевого боя! Знавал я одного знатока и любителя… — В корень зришь, дружище. — подтвердил Остелецкий догадку собеседника. — О нём я и подумал, причём сразу, как только ознакомился с докладом, полученным из Александрии — наши сотрудники, состоящие в штате консульства, расстарались и раздобыли материалы расследования. Недавно мне пришлось пересечься с этим господином в краях не столь уж далёких. В Абиссинии, если тебе интересно. — Инцидент в Таджуре? — барон хлопнул себя ладонью по колену. — Я так и думал, что ты имеешь к этому отношение!.. — Как видишь, не я один. — Я только вот чего понять не могу. Ну, хорошо, поножовщина в Вальпараисо, потом резня в Александрии… — Прибавь сюда ещё и парочку трупов в Новой Москве. — добавил Остелецкий. — Этот господин себя не ограничивает. — Пусть так. — барон помотал головой. — Всё это дело, в общем, обычное. Но похищать подданную бельгийской короны, аристократку, со связями при всех дворах Европы? — Как будто в первый раз! Помнишь, как Серёжка в семьдесят восьмом потерял свою невесту? А ведь взрыв, убивший её, Государя и ещё немало народу как раз англичане и устроили! Вот теперь и до Камиллы твоей дотянулись… — Типун тебе на язык! — барон, обычно не слишком религиозный, перекрестился на католический манер слева направо. — Накаркаешь ещё… баронесса, слава богу, жива и, надеюсь, живой и останется! — Ну, извини! — Остелецкий развёл руками. — Кстати, помнишь такую поговорку: 'Джентльмен к западу от Суэца не отвечает за то, что делает джентльмен к востоку от Суэца? Уверяю тебя, любой из начальников нашего общего знакомого, узнав о том, что он вытворяет, возмутится и заявит, что Британия не имеет к этому отношения. Но на самом деле… — Англичанка гадит? — Как обычно. Стравить благодаря истории с броненосцами Париж и Петербург — задумано, что и говорить, талантливо, а что ради этого придётся закрыть глаза на пару-тройку гнусностей — что ж, политика вообще дело грязное, а теневая, тайная, так и тем более. А что касается баронессы — даю слово, я сумею найти её и вырвать из лап этих мерзавцев, кем бы они ни были! VI Российская Империя, Владивосток Матвей надавил отвёрткой на пружину и щелчком вдвинул вместе со штифтом-сердечником на своё место. Сам штифт при этом вошёл в зацепление с бойком; теперь достаточно будет взвести пружину, передвинуть рычажок регулятора на одну из четырёх позиций — «10», «15» «30» и «45» — и по прошествии назначенного срока (цифры обозначали интервал времени в минутах) ударник высвободится и пружина толкнёт его вперёд — туда, где в бронзовом дырчатом цилиндре будет находиться пробирка с кислотой. Ну а дальше — всё, в точности так, как в адской машине террориста-народовольца Кибальчича, копию которой Матвей по дурости своей и младости лет собирался изготовить в Москве, для изничтожения идейного врага, смотрителя казённой гимназии коллежского советника Скрынникова. В этой бомбе, точнее подводной буксируемой мине, вместо динамита содержался заряд отличного французского пироксилина. Выбор взрывчатого вещества тоже был не случаен — в распоряжении Матвея и мичмана Новосельцева, минёра с канлодки «Бобр», взявшегося обучать бывшего гимназиста премудростям взрывного дела, имелся и русский пироколодийный порох, и даже динамит. Однако, Казанков особенно оговорил, чтобы они как можно меньше пользовались компонентами, способными указать на российское происхождение устройства — благо, пружина, сердечник и прочие детали взрывного механизма были изготовлены здесь же, во Владивостоке, мастером-часовщиком, переведённым по такому случаю, на казарменное положение. Белый же порох, как иначе называли нитроцеллюлозу, изобретённую французским химиком в 1884-м году, широко применялся армией и флотом Третьей Республики, в том числе и для начинки морских мин — а, следовательно, подходил для их целей как нельзя лучше. О целях этих Матвей узнал ещё до прибытия во Владивосток — во время памятного разговора, когда Казанков показал ему депешу Остелецкого, полученную в Батавии. Узнал — и не сразу поверил тому, что всё это происходит с ним на самом деле. Действительно, после африканский приключений, после жестокой битвы с французской эскадрой и иностранными легионерами — отправиться на другой конец света, в Индокитай, в джунглях которого малорослые желтокожие люди в соломенных конусообразных шляпах уже который год сопротивляются со своими копьями и мечами французским колонизаторам, оснащённым по последнему слову истребительной техники. Об этом регулярно сообщал читателям еженедельный журнал «Нива», сопровождая публикации рисунками и дагерротипами. Матвей и его одноклассники частенько рассматривали их — и мечтали однажды отправиться туда, на край света, помогать справедливой борьбе несчастных аннамитов. Выходит, секретная военная разведка Российской Империи (так для себя Матвей определил ведомство, в котором состоял «штабс-капитан») решило исполнить мечту вчерашнего гимназиста и отправило его за казённый счёт в этот самый Индокитай? Ну, хорошо, поправил себя Матвей, пока ещё не в Индокитай а во Владивосток — но ведь не зря капитан второго ранга Казанков в спешке снаряжает старый военный транспорт «Манджур» — и не зря он сам с мичманом Новосельцевым готовят адские машины? Да, стоило бы сказать спасибо Аверкию Горасевичу, сыну проворовавшегося петербургского полицейского чина, завербованного британским агентом и по его наущению отправившемуся в Абиссинию. По заданию англичанина Бёртона тот взорвал на рейде Новой Москвы французский авизо, прибывший для переговоров — и для взрыва использовал подводную мину, изготовленную из украденных у Матвея реактивов. Такую мину они с Новосельцевым и воспроизвели, попутно устранив главный дефект кустарных динамитных бомб, так любимых террористами всех мастей — капризность и ненадёжность. Новая конструкция должна во-первых, выдерживать долгую транспортировку под водой, во-вторых, позволять установку взрывателя с задержкой по времени, чтобы дать возможность «морскому пластуну», установившему заряд, убраться восвояси. Сам Горасевич поступил проще — прицепил свою «адскую машину» к винту «Пэнгвэна» в расчёте на то, что когда он начнёт вращаться, лопасть ударит по бомбе и взрыватель произведёт нужное действие. Но им-то было необходимо нечто более предсказуемое удобное в обращении. Такое устройство мичман и спроектировал (не без помощи Матвея) ещё на борту «Смоленска», на пути к Владивостоку — и вот, пришло время испытать его в деле. * * * Кожаная маска водой прилегала к лицу недостаточно плотно — вода просачивалась тонкой струйкой. Это было не страшно — ноздри был заткнуты парой гуттаперчевых заглушек, во рту помещался гуттаперчевый же загубник. От него шла изогнутая, изготовленная из бамбука и кожи трубка — через неё «морские пластуны» могли дышать, когда подвсплывали к поверхности, не показываясь над водой. Сам процесс плавания облегчали приспособления из арсенала «морских пластунов», так называемые «водолапти» — кожаные башмаки, снабжённые перепонками из железных прутьев и тонкой кожи, отчего ноги походили на лягушачьи лапки. Изобретение было опробовано во время Дунайской кампании 1877-го года; в дополнение к «водолаптям» имелись и перчатки с такими же перепонками. Но сейчас приходилось обходиться без них — для работы пловцам необходимы свободные кисти рук. Осадчий учил Матвея пользоваться всеми этими премудростями — учил строго, не за страх и за совесть, поскольку устанавливать механические взрыватели буксируемых мин и приводить их в действие предстояло именно ему. Но вчерашний гимназист был только рад — наука «морского пластуна» показалась ему захватывающей, не похожей на всё что, как он полагал до сих пор, входило в обычную военную подготовку. Но ведь и подразделение, возглавляемое бравым унтером, нельзя назвать обычным — Казанков как-то обмолвился, что другого такого нет ни в одном флоте… Вчерашние испытания «холостого» образца прошли успешно. Вместо полтора пудов пироксилина, в корпус мины заложили всего четверть фунта взрывчатки и вдобавок к ней — две бутыли с карминовой краской, купленные в москательной лавке. Мощности слабенького заряда как раз и хватило на то, чтобы корпус лопнул, и краска из разлетевшихся в стеклянную пыль бутылей образовала у борта «условно подорванной» шхуны огромное красное пятно. Мичман Новосельцев, наблюдавший за испытаниями со шлюпки, остался доволен, и назначил испытания полноценного боевого образца на следующий день. К цели подходили с расстояния в три кабельтовых, и, как убедился Матвей, самым трудным оказалось выдержать в непроницаемо-тёмной воде правильное расстояние. Для этого они испробовали разные способы, включая, например, такой: к поясу Осадчего был привязан кончик шнура, который разматывал сидящий в лодке матрос. Задумка была такова — если не удастся сразу выйти точно на цель, они дождутся, когда шнур натянется (длина его была отмеряна в три с половиной кабельтова, немного больше расстояния, которое предстояло преодолеть под водой), следовало подвсплыть, оглядеться и, обнаружив шхуну, смутно вырисовывающуюся на фоне ночного неба, скорректировать курс. Но в итоге от ухищрений решено было отказаться — пловцы через небольшие промежутки выставляли из воды головы — ровно настолько, чтобы видеть происходящее — и уточняли направление. Сегодня они сумели подойти к шхуне, потратив на это полчаса — плыть пришлось медленно, без малейшего всплеска. Осенняя водичка в бухте Золотой Рог не слишком-то тёплая, и Матвей успел изрядно окоченеть, прежде чем ткнулся головой в осклизлый, обросший водорослями и бугристыми ракушками борт. Дальше всё прошло, как по маслу. Осадчий куском тонкого троса прикрутил мину к перу руля и уступил место напарнику. Матвей, обмирая от ответственности, нащупал рычажок установки взрывателя, медленно досчитал до десяти и вырвал чеку. Хлопнул по плечу Осадчего и они, загребая воду водолаптями, поплыли прочь от обречённой посудины. Тело Матвея покрылось липким потом — полтора пуда пироколлодия не шутка, и если не отплыть достаточно далеко, то всплывёшь, как глушёная рыба, кверху брюхом. К счастью, всё обошлось благополучно. Механизм был выставлен на максимальную задержку в тридцать минут, направление на поджидающую «диверсантов» шлюпку указывал яркий фонарь. Они успели не только взобраться на борт, но и стянуть осточертевшие маски, когда пенный столб взрыва приподнял несчастную шхуну из воды и расколол пополам. А спустя малое время на берегу, верстах в двух от места испытания, замелькали огоньки фонарей, послышались крики, звон сигнальных колоколов. — Просил же я Сергея Ильича предупредить полицию, что мы будем опытовые взрывы производить — чтобы зазря не поднимали паники… — с досадой прошептал мичман. — Так нет же, устроили тревогу по полной программе, ещё и палить начнут! И точно — один за другим ударили выстрелы — стреляли, кажется, в воздух. Мичман выругался. — Ты, братец, правь к берегу подальше от этого вселенского хая, — сказал он, обращаясь к старшине, сидящему у румпеля, — А то как бы сдуру в нас не пальнули! По берегам лодочные сараи да сети развешаны, а их по ночам стерегут от воров. У сторожей всегда или берданка или ружьишко там с дробью имеется… * * * Серёже ещё не приходилось терять корабли. Видеть — да, случалось, и не раз, и даже содействовать их гибели, особенно если речь шла о неприятельских судах. Но вот самому — нет, Бог миловал пока от этой участи — не довелось ему, подобно морякам Королевского Флота, провожать судно, по палубам которого сам недавно ходил, цинично-горьким «У короля много». Впрочем, оно как бы и не принято в Российском Императорском флоте, здесь в обычае другое — «Погибаю, но не сдаюсь». Его самое первое судно, монитор «Стрелец», избитый английскими снарядами во время прорыва к Свеаборгу, когда отряд броненосных судов береговой обороны под началом вице-адмирала Брюммера вступил в бой со всей Эскадрой Специальной Службы, уцелело, было капитально отремонтировано и теперь продолжало службу на Балтике. Второй свой корабль, вспомогательный крейсер «Москва», он привёл в родной порт после дальнего океанского похода, закончившегося стычкой с британскими крейсерами у берегов Занзибара. И даже в ходе авантюрной южноамериканской кампании он сумел избежать потерь. И вот теперь капитан второго ранга Казанков готовил к выходу в море «Манджур», зная, что тому уже не суждено вернуться в родную гавань. Год назад транспорт был по изношенности исключен из списков флота, отчислен к Владивостокскому порту, где и находился на хранении. Скорее всего, «старичка» попросту затопили бы в одном из проливов Босфор Восточный — портовое начальство принимало меры предосторожности в связи с обострившейся международной обстановкой — и перспектива закончить карьеру в море, при выполнении ответственного задания казалась Казанкову куда более подходящим для заслуженного ветерана. Ещё на борту «Смоленска» он подробно изложил предстоящее своему «штабу», состоящему из Матвея, унтера Осадчего и мичмана-минёра Новосельцева. Казанкову и раньше случалось предпринимать «диверсии» — взять хотя бы высадку в Капской колонии для уничтожения маяка, указывавшего путь британским судам, идущим вокруг мыса Доброй Надежды. Но там десантные команды высаживались с парохода — и возвращались на него по завершении миссии; на этот же раз рейс старичка «Манджура» был запланирован в один конец. Транспорт, подвергшийся некоторой переделке с целью затруднить его опознание (фальшивые реи на бизань-мачте, вторая бутафорская труба), следовало посадить на камни на побережье Тонкинского залива, близ устья реки Хонгха или Красная, которую китайцы называли на свой манер, Юаньцзян. После этого груз — оружие, боеприпасы и воинское снаряжение, включая богатый арсенал «морских пластунов» — снять с судна следовало, пользуясь помощью повстанцев-аннамитов — они должны будут ожидать русское судно на берегу. Дальше команда «Манджура» отправится вглубь страны и будет оказывать помощь аннамитам в их борьбе с французскими колонизаторами. Операция была, разумеется, насквозь секретной, и Казанков, как и остальные члены его «штаба», рассматривали её как своего рода плату по счетам за кровь, пролитую у Сагалло. Впрочем, сам Казанков нисколько не сомневался, что у Остелецкого (в депеше которого и был изложен этот коварный план), как и у его петербургского руководства, имелись свои резоны, имеющие мало общего с банальной местью. Что ж, тем лучше — его дело выполнить приказ, а последствия пускай расхлёбывают политики, дипломаты… и шпионы. * * * Франция, Шербур Капитан-лейтенант Пьер-Жан Ледьюк, прибыв во Францию, с огорчением узнал, что вожделенного отдыха на этот раз не будет. Уже в Марселе, где отшвартовался доставивший его из Обока пароход, капитан-лейтенанта ждало предписание: немедленно, не теряя ни дня, прибыть в Шербур, где принять под командование новенькую, только что принятую в состав флота броненосную канонерскую лодку «Ахерон». Судно было построено в Шербурском Арсенале на основе спешно переработанного проекта канонерок типа «Гренаде», чтобы хоть как-то закрыть зияющие дыры, образовавшиеся в рядах флота после потерь, понесённых у берегов Французской Гвианы. «Ахерон» вошёл в строй одновременно с другой канонеркой, «Стикс». Ледьюку предписывалось возглавить отряд из двух этих боевых единиц и отправиться с ним обратно, к берегам Индокитая, на соединение с эскадрой адмирала Курбэ. Известие это вызвало у Ледьюка противоречивые чувства. С одной стороны, радоваться было особо нечему– он-то надеялся получить под команду корабль посерьёзнее. Да и возвращаться в трижды опостылевший Тонкинский залив не хотелось. Но — к новому назначению прикладывался долгожданный чин капитана второго ранга, да и перспектива возглавить пусть и немногочисленное, но всё же соединение боевых кораблей, вызывала у него неподдельный энтузиазм — как и возможность принять участие в капании против не раз уже битого китайского флота. После победы (а как иначе?) наверняка обломится очередное звание… капитан первого ранга Пьер Жан Ледьюк — чем плохо? А там и до адмиральских эполет недалеко… Смущали названия канонерок — Ледьюка, суеверного, как и все моряки, не слишком радовала перспектива служить на судах, носящих, согласно древнегреческой мифологии, имена рек обозначающих границу царства мёртвых — но тут уж ничего не поделаешь, не он придумывал, не он давал кораблям эти имена. К тому же «Ахерон» оказался не совсем даже и канонеркой. Новое судно, как и его близнецов («ситершипов», как говорят по другую сторону Ла-Манша) правильнее было бы называть малыми броненосцами береговой обороны или мореходными мониторами — вроде американских типа «Амфитрид», спешно достраиваемых сейчас на верфи «Харланд энд Холлингсуорт». С водоизмещением в 1640 тонн, низкобортные, как и полагается мониторам, «Ахерон» и «Стикс» несли полный броневой пояс из брони компаунд, высотой восемьдесят сантиметров, в носовой (таранной) части доходивший до метра двадцати и толщиной до двухсот миллиметров. Защиту дополняли броневая башня, так же обшитая двухсотмиллиметровыми листами, и выпуклая карапасная палуба из катаных листов толщиной пятьдесят миллиметров. Главный калибр в виде 247-ти миллиметрового орудия и дополнявшие его три стамиллиметровых орудий составляли солидную огневую мощь. Противоминные плутонги были укомплектованы двумя сорокасемимиллиметровыми пушками «Гочкис» и четырьмя пятиствольными митральезами калибра тридцать семь миллиметров. Венчал всё это великолепие огромный, в традициях французской кораблестроительной школы, шпирон, способный на полном ходу расколоть пополам деревянную колониальную посудину вроде старичка «Вольты». Старый крейсер остался в Обоке — Ледьюк, прежде чем отправиться во Францию, сдал командование старшему офицеру. Но разлука эта ненадолго — «Вольта» вскоре покинет Обок и отправится в Индокитай, для присоединения к эскадре Курбэ и, несомненно, окажется там раньше своего бывшего командира. Конечно, хотелось бы присоединить крейсер к «Ахерону» и «Стиксу» и явиться к Курбэ командиром соединения из трёх боевых единиц — но и так неплохо, верно? Горн в руках матроса-сигнальщика пропел короткую трель. Вышколенные фалрепные в отутюженных рубахах и бескозырках с кокетливыми помпонами на макушках вытянулись в струнку возле парадного трапа пришвартованного у заводской стенки «Ахерона», и капитан второго ранга Пьер Жан Ледьюк не торопясь, с подобающей новому чину важностью, вступил на борт своего флагмана — своего первого флагмана!. Похоже, Фортуна в самом деле повернулась к нему лицом — теперь главное не упустить её, оседлать, и полным ходом двигаться к сверкающим высотам карьеры. Во время боевых действий офицеры быстро растут по службе, а ведь он ещё при Сагалло неплохо себя проявил. Во всяком случае, на фоне катастрофически опозорившегося адмирала Ольри, чья карьера после этого инцидента закончилась — на него повесили всех собак и с позором выгнали в отставку. Ледьюк вскинул руку к кепи и отдал честь развевающемуся на кормовом флагштоке трёхцветному, с вертикальными красно-бело-синими полосами, штандарту Третьей Республики. И тут же с кормы ударила пушка, приветствуя нового командира, будущего адмирала, а может — чем чёрт не шутит, морского министра прекрасной ля белль Франс? Конец первой части Часть вторая I Индокитай. Французский Тонкин. Близ устья Красной реки — Если не секрет, мсье Ренар — в чём смысл отказа от водорода? Помнится, когда вы отстаивали свой проект перед господами из Военного Министерства, вы упоминали, что аэростату придётся действовать в районах, примыкающих к побережью Тонкинского залива с одной стороны, и ограниченного всхолмьями и невысокими горными хребтами с другой. В подобной местности нередки сильные и крайне изменчивые воздушные течения — а значит, способность аэростата управляться, а так же размер баллона будет иметь решающее значение, не так ли? Двое мужчин беседовали они на краю поляны, над которой на высоте в десять футов колыхалось в воздухе в десятке футов над грунтом огромное веретено — несущий баллон управляемого аэростата. На эту техническую новинку военные Третьей Республики возлагали немалые надежды в борьбе с назойливыми, как москиты, и такими же неистребимыми аннамитскими партизанами. Дирижабль — специалисты предпочитали это наименование, лишь недавно вошедшее в оборот, привычному «аэростат» — был доставлен из Франции, и сейчас его спешно приводили в рабочее состояние. Создатель воздушного корабля и был одним из собеседников — среднего роста, плотный мужчина с простоватой круглой физиономией. Одет он был в гражданское платье — высокие шнурованные башмаки с жёсткими крагами, кожаная куртка, полотняные бриджи. Обязательный в этих краях тропический пробковый шлем с прикреплённой к нему вуалью от москитов, инженер держал в руках, заложив их за спину. — Да, разумеется, мой капитан, кубический метр водорода способен поднять килограмм с четвертью полезной нагрузки, тогда как светильный газ — вдвое меньше, от четырёхсот до шестисот граммов. И это, конечно, сказывается на объёме несущего баллона и, как следствие, на эффекте парусности даже при самом слабом боковом ветре. Но с другой стороны: если заполнять баллон водородом, понадобится не менее шести тонн концентрированной серной кислоты и пяти — железных стружек. И это не считая громоздкого оборудования для получения газа, охлаждения и очистки от вредных примесей вроде мышьяковистого водорода! Вместе это составит четыре большие, два метра в диаметре и два с половиной в высоту, железные бочки, выложенные изнутри свинцом — и их пришлось бы доставлять по частям и собирать на месте! Кроме того, нужно не меньше полусотни сорокавёдерных железных бочек, чаны, лужёные соединительные трубы и много ещё чего… Да и сам процесс получения водорода весьма сложен: американцы во время своей Гражданской войны изрядно с ним намучились, пока не решились перейти на светильный газ. За каждым из привязных аэростатов приходилось таскать обоз из трёх дюжин пароконных фургонов и повозок, в сумме не меньше пятнадцати метрических тонн разнообразных грузов! А теперь представьте, каково было бы перемещать это в этих проклятых богом джунглях, выгружать на болотистые берега рек! А крайняя взрывоопасность водорода, которая может послужить прямым приглашением аннамитским повстанцам для диверсии? — Ну, положим, об опасных свойствах водорода здешние желтолицые дикари понятия не имеют. — собеседник Ренара пожал плечами. — Но вы меня убедили — хотя и со светильным газом возни тоже хватает… — И всё же, с процессом промышленного получения водорода не сравнить. — Я усовершенствовал оборудование для передвижного газодобывательного завода, сделал его намного легче и меньше размерами. Действует это, чтобы вы знали, так: водяной пар пропускается в перегонном кубе над раскаленным добела коксом, в результате образуется смесь оксида углерода с водородом, которую и называют «водяным газом». Он легче светильного газа — один кубический метр поднимает до восьмисот граммов полезной нагрузки. Собеседник Ренара слушал и кивал — по выражению лица было ясно, что он вполне понимает объяснения. Его мундир украшали знаки различия артиллериста, а так же значок выпускника Инженерной Школы, приколотый к правой стороне груди — а это учебное заведение с самого начала века исправно снабжало французскую армию превосходными артиллеристами и военными инженерами. Традиционно артиллерия считалась самым «научным» из всех родов войск, так что неудивительно, что все технические новинки находили применение именно здесь. В полной мере это относилось и к воздухоплаванию — привязные и обычные аэростаты широко использовались ещё во время франко-прусской войны для разведки и наблюдения за позициями неприятеля, а так же для корректировки огня артиллерии на дальних дистанциях. Воздухоплавательное подразделение в составе четырёх привязных аэростатов, полусотни солдат, трёх офицеров, дюжины техников и необходимого (и весьма громоздкого) оборудования было оправлено в Индокитай, и уже успело принять участие в действиях против повстанцев-аннамитов и войск Империи Цинь. И вот теперь высокие чины в Париже решили, что пришла пора испробовать на войне очередной продукт технического прогресса — управляемый аэростат, способный не просто подниматься в воздух и плыть по воле ветра, а выбирать и произвольно менять направление полёта, отдаляясь от точки вылета на десятки миль. Воздухоплавательное хозяйство Ренара было развёрнуто тут же, на краю поляны, на которой готовился к вылету дирижабль. Посмотреть тут было на что: на краю поляны попыхивали паром и угольным дымом трубы передвижного газодобывательного завода, пульсировали под напором газа гуттаперчевые шланги. Оболочка аэростата, заключённая в прочную сеть — позже к ней будет прикреплена длинная решётчатая гондола, которую как раз сбирали из стволов бамбука — медленно набухала, покачиваясь на привязи. Два техника, прибывшие из Франции вместе с изобретателем, возились с паровой машиной, а десяток солдат под присмотром сержанта-сапёра крепили дополнительные канаты, удерживающие воздушный корабль на грунте. — Надо распорядится, чтобы выставили дополнительные секреты на отдалении от поляны — скажем, по окружности в полмили радиусом… — заметил офицер. — Конечно, светильный газ — это не водород, но и он горит за милую душу. Достаточно какой-нибудь косоглазой макаке забраться на дерево и удачно пустить горящую стрелу — тут будет настоящий огненный ад! Офицер знал, что говорил: год назад ему довелось стать свидетелем того, как в считанные секунды сгорел армейский привязной аэростат, наполненный светильным газом. Это произошло в мирной Франции, на учениях, где о дикарях с луками и стрелами, обмотанными подожжённой паклей и слыхом не слыхивали. Не то, что в проклятом богом и людьми Тонкине, где только за вчерашний день в окрестностях их воздухоплавательной базы изловили трёх аннамитских лазутчиков — и немедленно расстреляли, разумеется… Нет, как хотите, воздухоплавание, конечно, дело полезное, но заниматься им посреди этой отвратительной, варварской страны — удовольствие ниже среднего. Тут, будь ты хоть самый ярый сторонник прогресса — проклянёшь всё на свете, включая науку и любые технические чудеса конца девятнадцатого века от Рождества Христова. * * * Индокитай, Тонкин Долина реки Красная. «…осведомлённый сотрудник Военного Министерства сообщил нашему корреспонденту о готовящейся отправке в Индокитай управляемого аэростата изобретателя Шарля Ренара. Аэростат снабжён электрическим двигателем новейшей, самой передовой в мире конструкции, позволяющим совершать полёты протяжённостью в десятки километров. Напомним, что ранее для участия в Тонкинской экспедиции был отряжена воздухоплавательная команда, укомплектованная привязными аэростатами, превосходно зарекомендовавшая себя на этом непростом театре боевых действий…» Матвей зашуршал бумагой, отыскал титульный лист с заголовком и датой выхода. — «Ле Монитьёр», издано в Париже месяц назад. — прочёл он. — Вы что же, Сергей Ильич, из самого Владивостока везли эту газетёнку? Они сидели в бамбуковой, крытой пальмовыми листьями хижине, и убогость обстановки вполне могла бы заставить пожалеть о сравнительно налаженном быте Новой Москвы. Во всяком случае, климат тут уж точно был нездоровый, почти непереносимый для русского человека. Постоянная сырость, жара, тучи летучих, ползучих, даже плавающих кровососов (пиявок в мутных водах реки Красной была уймища), кишащие в траве и на деревьях полчища змей… Всё это, а более того, постоянные желудочные недуги от непривычной пиши и скверной воды заставили Матвея с тоской вспоминать о жарком, сухом воздухе Абиссинии, о её песчаных, поросших верблюжьей колючкой и редкими купами деревьев нагорьях. Но ничего не поделаешь: раз уж занесла нелёгкая в джунгли — приходится как-то привыкать. — Газетёнку… — фыркнул Казанков. — эк ты, братец, неуважительно! Как-никак официальное печатное издание правительства Франции, а не листок бульварный какой-нибудь. Впрочем, ты прав — именно из Владивостока, и как раз из-за этой вот самой статейки. И ведь не наврал автор — Ренар, и правда, прибыл, и свою воздухоплавательную машину с собой привёз! Он закрыл тетрадку, в которой вычерчивал карандашом какие-то схемки, и помахал ею перед лицом. Москиты одолевали почти невыносимо, и они отчаянно завидовали унтеру Игнату Осадчему, которого кровососы почему-то игнорировали. «В донецких плавнях комарья тучи. — объяснял казак. — Мы к им с детства привычные, вашсокобродие, да и духа табачного оне не шибко любят…» — Тут дальше написано, что Военное министерство Франции выделило инженеру Шарлю Ренару четыре тысячи франков с условием как можно быстрее закончить достройку и испытание аппарата. — сообщил Матвей, ещё раз пробежав глазами статью. — Похоже, он справился. Вот что значит — энтузиаст своего дела! Я ведь читал о нём ещё лет десять назад, когда учился в Морском Корпусе. Ренар тогда только что основал Центральный институт военного воздухоплавания в парижском пригороде Шале-Мёдон. А двумя годами позже, в семьдесят девятом, добился от казны средств на строительства ангара для оснащения и хранения воздушных шаров и аэростатов — и с тех пор работает в этом направлении. Год назад Ренар совершил несколько успешных полётов на аэростате с электрическим двигателем, об этом тоже писали во французских газетах. Военные тогда положили проект под сукно — но теперь вот, оказывается, проявили интерес. Видимо, до высоких кабинетов в «Отель Де Бриан» — а там, если вы, Матвей, не запамятовали, располагается Военное Министерство Третьей Республики, — наконец дошло, что мир меняется очень быстро, и не последнюю роль в этом будут играть технические новшества. Вот и решили дать Ренару денег на его изобретение — благо, в области воздухоплавания французы обгоняют прочие нации. Матвей, впервые в жизни услыхавший о парижском пригороде Шалё-Медон, как и о загадочном «Отель Де Бриан» — виду, тем не менее, не подал. Не хотелось выглядеть в глазах наставника деревенщиной, понятия не имеющим о цивилизованной Европе. Казанков же, угадав его мысли, сдержал усмешку — глаза б его не видели ту Европу вместе с её цивилизацией… — Понять бы ещё, чем это «новшество» обернётся для нас и наших аннамитских союзников. — сказал бывший гимназист. — Да и нам не мешает подумать, как с ним, если что, бороться. Можно из пушки обстрелять, или, к примеру, поджигательными стрелами… Глаза юноши были устремлены вдаль — перед его взором наверняка плыл сейчас дирижабль француза Ренара, окружённый облачками шрапнельных разрывов и летящими аннамитскими стрелами с привязанными к наконечникам пучками горящей просмоленной пакли. Казанков спрятал газету в матросский, обтянутый просмоленной парусиной сундучок — в джунглях, сырость была похлеще морской — всепроникающей, въедливой. — Думается, пока опасность невелика. Когда ещё французы наладят воздушный корабль, пока испытают, освоятся с применением — техника-то новая, незнакомая… Так что, друг мой, охота за аэростатом — это вопрос не ближайших дней, даже недель. У нас и текущих проблем по самые ноздри — вот их и обсудим. Только не сейчас, а то мне надо кое-какие дела закончить. Намёк был прозрачен, и Матвей поспешил откланяться. Дождь, не утихавший уже третьи сутки, стих; облака понемногу расползались, открывая в прорехах бледно-голубое, совсем не тропическое небо. Под ногами хлюпало — почва в лагере мгновенно превращалась в жидкую грязь, стоило только закапать, и теперь группки аннамитов сновали туда-сюда с охапками тростника и пальмовых листьев, устилая ими дорожки. Матвей не очень понимал, зачем они это делают –большинство обитателей лагеря ходило босиком, вовсе не обращая внимания на грязь. Разве что это жест вежливости по отношению к гостям из России? А что, аннамиты на такое вполне способны… Из-за круглых хижин, с коническими, похожими на аннамитские соломенные шляпы крышами, ударил нестройный ружейный залп. Там располагалось стрельбище — и Матвей, которому совершенно нечем было заняться в ближайшие часа полтора, поспешил на звуки пальбы. Стрелять он любил, а инструктора из подчинённых Осадчего получились превосходные — недаром пластуны дни напролёт возились с повстанцами, обучая тех владению огнестрельным оружием. Это было слабым местом аннамитов — прирождённые воины (поневоле станешь такими, если страна считай, полтысячи лет воюет без перерыва!), они привыкли обходиться архаичными видами оружия вроде копий, мечей, примитивных арбалетов, стреляющих бамбуковыми стрелками, и даже луков. В бою они были, по словам Осадчего, поучаствовавшего вместе с ними в нескольких вылазках, абсолютно бесстрашны и столь же безжалостны, с потерями не считались и пощады поверженному врагу не давали. Недаром французские солдаты предпочитали покончить с собой, лишь бы не попасть в плен — они-то на своей шкуре узнали, насколько изощрены и по-восточному изобретательны туземцы в пыточном ремесле, не уступая в этом своим северным соседям, китайцам. Подобная жестокость россиян не радовала, и Казанков даже пытался увещевать союзников — пока Осадчий, отведя его в сторону, не посоветовал ему бросить безнадёжное занятие. «Оне, аннамиты, иначе не умеют. — объяснял унтер. — Здесь спокон веку так воевали, и деды их, и пращуры. А лягушатников сюда никто не звал — вот пусть теперь и не жалятся…» Особенно хороши были повстанцы в тайных, скрытых действиях в джунглях, демонстрируя непревзойдённое мастерство и коварство в устройстве всяческих хитрых ловушек — капканов, потайных ям с кольями, деревянных колод, утыканных бамбуковыми остриями, обрушивающихся подобно маятнику, на идущих по тропе солдат. Кроме того, аннамиты вовсю используют подземные тоннели — узкие, тесные, в которые едва-едва мог протиснуться европеец, эти кротовьи норы позволяли партизанам прятаться при появлении врага и внезапно возникать у него в тылу, нанести удар и так же бесследно исчезнуть. Французы, сколько ни старались, ничего не могли противопоставить этой тактике. Потери их росли день ото дня, вынуждая сидеть в укреплённых лагерях, выходя наружу лишь крупными отрядами с артиллерией. Когда Матвей явился на стрельбище, пальба уже прекратилась. Дюжина ополченцев-аннамитов под руководством Осадчего расстелила на покрытой тростником земле парусиновые полотнища и, усевшись вокруг него на корточки, постигали премудрости сборки-разборки и чистки оружия. Унтер ходил вокруг, время от времени склоняясь, чтобы продемонстрировать ученикам очередную операцию, не забывая подбадривать их оборотами специфической флотской лексики. К удивлению Матвея, аннамиты понимали — улыбались и мелко, как китайские куклы болванчики кивали в ответ. Винтовки у аннамитов были французские — однозарядные, игольчатые, системы Шасспо, лет десять, как снятые с вооружения в армии Третьей Республики. В своё время Матвей под руководством Осадчего изучил разные образцы французского оружия, почитал взятые у Казанкова брошюрки– и знал, что винтовка Шасспо неплохо проявила себя во время франко-прусской войны, продемонстрировав явное преимущество перед прусскими, системы Дрейзе. Теперь же, когда на смену ей пришла новая винтовка Гра — однозарядная, с продольно-скользящим затвором, под металлический, в отличие от прежнего, картонного, патрон — французы отправляли старые винтовки в колонии, вооружая ими «армии» местных царьков. Именно это и проделывали власти Французской Кохинхины, вооружая союзные племена. Старые винтовки они раздавали кохинхинским стрелкам, местному ополчению, в лояльности которого они были уверены. И напрасно — если судить по тому, где эти винтовки в итоге оказались, нередко вместе с владельцами. На это ясно указывали мелькающие среди повстанцев чёрные хлопчатобумажные куртки и шаровары — униформа, которой французы снабжали вспомогательные «туземные» части. Пострелять на этот раз не пришлось — закончив чистку оружия, аннамиты построились в нестройную колонну и, повинуясь командам Осадчего, покинули стрельбище. Было видно, что даже такая жалкая пародия на строевые упражнения даётся им с немалым трудом. Матвей от нечего делать встал на линию огня, обозначенную невысоким бамбуковым забором (стреляли аннамиты стоя, или с колена, не желая ложиться на землю, где кишели ядовитые змеи и прочие кусачие гады), вытащил из-за пояса «бульдог» и прицелился в плетёную из тростника мишень. Надо бы обзавестись более серьёзным стволом, подумал он — кургузое изделие бельгийских оружейников годится для города, а здесь стоит раздобыть нечто помощнее. Скажем, револьвер «Галан», с диковинной системой перезарядки, при которой движением укреплённого под стволом рычага револьвер как бы раздвигался, открывая доступ к каморам «пятиместным» барабана. Пара десятков «Галанов», списанных с флотской службы, входила в перечень воинских грузов, доставленных в Тонкин в трюмах «Манджура». Высадка прошла гладко. Транспорт вошёл в дельту реки Красная — аннамиты называли её Хонгха; Казанков отправил шлюпку производить промеры, а когда та вернулась — обречённое судно, дав «малый вперёд» выползло на заболоченную отмель и там застряло. Проделано это было в прилив, когда уровень воды в устье реки поднимается до наивысшей отметки, так что снять «Манджур» с мели представлялось задачей трудновыполнимой. Да это и не входило в планы — на берегу их уже поджидал отряд аннамитских повстанцев, и после разгрузки, длившейся меньше суток, отряд двинулся вглубь материка — потом по воде, в туземных лодках-сампанах. Шли по ночам, поскольку днём река патрулировалась речными канонерками и паровыми катерами, вооружёнными лёгкими пушками и митральезами), перетаскивали тяжело гружёные сампаны через илистые отмели и завалы из затонувшими деревьев и кустов — такие постоянно возникали из-за половодий в сезон муссонов. Несколько аннамитов погибли — от укусов ядовитых змей и нападений крокодилов, отвратных чешуйчатых гадин длиной в полторы сажени с пастями, вооружёнными рядами острейших зубов. Такое чудище чуть не утащило за борт одного из матросов, и если бы не Осадчий, бросившийся на помощь и уже в воде вонзивший в гребнястую башку рептилии пластунский нож, переточенный из обломка казачьей шашки — стать бы бедняге крокодильим обедом. Но вместо этого на обед попала сама злобная тварь — туземцы-проводники вытащили тушу в сампан, а на ближайшем привале разделали и зажарили на тонких бамбуковых палочках. Матвей никак не мог заставить себя отведать это блюдо, но когда всё же решился — съел свою порцию с удовольствием и попросил ещё. Крокодилье жаркое, приправленное местными специями, от которых слезились глаза и пылал рот, оказалось совсем недурным на вкус — пожалуй, от такого не отказались бы и в ином московском ресторане… Матвей вздохнул и убрал «бульдог». Кроме револьвера, за поясом торчали засунуты ножны с крисом, приобретённым в Батавии. Юношу околдовало это экзотическое, волнистое — «пламенеющее», как называли такие клинки в Средневековой Европе, — лезвие, и он упорно игнорировал призывы унтера Осадчего «бросить баловство и обзавестись нормальным ножиком, которым и хлеб можно порезать, и щепок настругать, и супостату печень вскрыть, ежели придётся…» Конечно, кинжал и револьвер — это здорово, вздохнул Матвей, поправляя ножны, но главное его оружие лежит сейчас в хижине, завёрнутое в промасленную тряпицу и упакованное от всепроникающей сырости в кожаный кофр. Винчестеровский магазинный карабин со скобой Генри, снабжённый прицельным телескопом из латуни — прощальный подарок Остелецкого, который ему так до сих пор и не пришлось испытать. Нет, пострелял-то он из него вволю — и здесь, на стрельбище, и раньше, на палубе «Манджура», во время перехода из Владивостока к берегам Тонкина. Но это всё баловство, мало отличающееся от пальбы по пустым бутылкам и воронам из ружья «монтекристо», которой он с гимназическими приятелями развлекался в Москве. А вот настоящего дело, для которого изготовлено это произведение оружейного искусства, всё не было. Но ничего, ещё успеется — партизанская война в джунглях не раз ещё предоставит ему такую возможность. II Российская Империя Санкт-Петербург. «… на рассвете, под проливным дождём колонна полковника Буэ направилась к дамбе, идущей вдоль берега Черной реки к деревне Фонг. Деревня эта „оседлала“ дорогу в Сонг-тай; спереди и слева её прикрывали отряды „жёлтых флагов“, а так же тонкинские и кохинхинские туземные стрелки. Одновременно канонерки поднялись по Красной реке. „Плювье“ и „Фанфара“ остались возле Палана, „Мушкетон“, „Эклер“ и „Аше“ двинулись вверх по реке Чёрная, чтобы огнём своих орудий поддержать атакующие колонны…» В трех километрах от Палана войска вступили в перестрелку с «черными флагами», причём силы Лю Юнфу, вооруженные современными магазинными карабинами «винчестер» оказывали французам упорное сопротивление, сбить их с позиций оказалось непросто. Аннамиты, наоборот, суетились, орали, размахивали флагами, колотили в барабаны — но реальной пользы в бою от них не было. Спустя малое время французы пробились к основанию дамбы и заняли пагоду и устроили на ней наблюдательный пункт. Китайцы вынуждены были отойти к бамбуковой изгороди, над которой с равными промежутками развевались символы, давшие название этой вооружённой группировке — семь больших чёрных флагов, расшитых серебром. Прямо за этим укреплением располагался штаб Лю Юнфу, а свою немногочисленную артиллерию «черные флаги» разместили слева и в центре линии — так, чтобы иметь возможность обстреливать переправляющихся через дамбу французов. Сами «черные флаги» были на этой позиции почти невидимы и не могли поражаться ружейным огнём. Их «винчестеры» в свою очередь сеяли в рядах атакующих смерть и опустошение, причём больше всего доставалось кохинхинским стрелкам. В свою очередь, французы попытались подавить огонь неприятеля. Канонерки перешли на Красную Реку и заняли позицию для обстрела «чёрных флагов» с тыла. К канонаде присоединилась и полевая батарея, но особых результатов французские артиллеристы не добились — из-за непрекращающегося ливня взрывчатая начинка снарядов отсырела, многие попросту не взрывались. Тем не менее, Буэ решился бросить войска в атаку на позиции Лю Юнфу в лоб. Две роты морских пехотинцев при поддержке кохинхинских стрелков сумели, наконец, преодолеть изгородь, в то время, как ещё две французские роты прижимали китайцев к земле плотным ружейным огнём…' Юлдашев отложил журнал. Огромный, «адмиральский» кабинет, расположенный в левом крыле здания Адмиралтейства, — утопал в тишине, и лишь тиканье напольных часов — резных, из чёрного ореха, в виде готического собора — рассыпалось по кабинету едва слышным медным эхом. Стрелки показывали половину седьмого — к этому времени большинство чиновников от Адмиралтейства, давно не слышавший звона корабельных склянок и стука босых пяток по тиковым доскам палубы, уже разошлись домой. Сам граф был человеком сугубо сухопутным — хоть и состоял при морском министерстве, в разведывательном его департаменте. А значит, хочешь — не хочешь, а приходилось быть в курсе происходящего в мире. В особенности, в тех регионах, которые, так или иначе, попадают в сферу интересов Российской Империи. Газетная статья, которую он только что прочёл, не относилась к разряду горячих новостей. Сентябрьский номер «Морского сборника» (его выпуски, вышедшие с момента основания в 1848-м году, занимали в монументальном книжном шкафу три полки), содержащий большой очерк о действиях французских войск в Тонкине, вышел из печати около года назад. В настоящий военно-морская разведка проводила в этом регионе многоходовую операцию, и Юлдашеву, как главе этого ведомства, приходилось постоянно держать в голове массу деталей, так или иначе связанных с происходящим. В том числе — и предысторию разворачивающихся событий. Граф сделал маленький глоток из стоящего на столе стакана в массивном серебряном подстаканнике, и поморщился — чай, обильно сдобренный ароматным ямайским ромом, успел остыть. Он потянулся к колокольчику, вызвать адъютанта и потребовать горяченького, но передумал и снова раскрыл «Морской сборник». «…атакующим французским ротам пришлось по грудь в воде преодолевать восемьсот шагов по затопленному рисовому полю, держа винтовки с патронными сумками над головами. 'Черные флаги» дали им приблизиться ровно настолько, чтобы можно было отличить чёрные куртки к кохинхинских стрелков от тёмно-синих мундиров морских пехотинцев — и сосредоточили огонь на последних. Передовая рота за считанные минуты потеряла пятерых убитыми и вдвое больше ранеными; в числе убитых были два лейтенанта. Но это их не остановило — в трёх десятках шагов от дамбы рожки протрубили атаку, и морские пехотинцы кинулись в штыки. Решительный удар принёс успех: китайцы дрогнули и побежали. Одновременно рота капитана Ру нанесла удар с левого фланга, где оборону держали союзные «чёрным флагам» аннамиты. Впереди на этот раз шли «желтые флаги» и кохинхинские стрелки; морские пехотинцы подпирали их с тыла, не позволяя остановиться или кинуться в отступ. Это, впрочем, не понадобилось. Сопротивление на этом участке не было ни упорным, ни умелым — и когда защитники побежали, кохинхинцы вместе с «желтофлажниками» ринулись грабить оставленные брошенные позиции. Их добычей стала сотня брошенных винтовок — по большей части, старых, германских — семь штандартов и шестьдесят голов раненых и убитых китайцев, отрубленных до того, как французы успели прекратить кровавую расправу. Потери морских пехотинцев в этом бою составили шестнадцать человек убитыми и сорок три ранеными. Потери туземных стрелков неизвестны. «Черные флаги» оставили на поле боя шесть десятков трупов. Таким образом, бой при Палане стал несомненной победой Буэ — тактической, но отнюдь не стратегической, поскольку войска Лю Юнфу не было разбиты и сумели впоследствии быстро восстановить боеспособность. Не в последнюю очередь — благодаря тому, что Буэ вынужден был распустить отряды «жёлтых флагов» и кохинхинское ополчение из-за того, что те сразу после победы принялись грабить расположенные по соседству мирные деревни. Это был опрометчивый шаг, поскольку изгнанные не сдав оружие и амуницию, подались кто к «Чёрным флагам», кто к отрядам аннамитских повстанцев…' Юлдашев ещё раз пробежал окончание статьи и задумался. На память пришёл разговор, состоявшийся в этом кабинете почти год назад — тогда они с Остелецким, обсуждая предстоящую операцию в Абиссинии, затронули и события в Индокитае. Граф в тот раз принял во внимание мнение своего сотрудника о том, что в скором времени их ведомству придётся заняться этим регионом вплотную и со всем возможным вниманием выслушал рассказ о противостоянии китайских полубандитских группировок. Одна из них, именуемая «Чёрные флаги», совершали с территории Китая разбойные набеги на соседний Тонкин, отчаянно враждуя с «жёлтыми флагами» — по сути, такими же разбойниками, оказывающими приграничным деревням покровительство и собирая за это дань. У французов в Тонкине — как и в Аннаме, и в расположенной на южной оконечности полуострова Кохинхине — были свои интересы, и это приграничное противостояние стало поводом к разгоревшейся около года назад франко-китайской войне. И эпизод, описание которого он только что изучил, относился к раннему периоду этого конфликта. Да, похоже, его эмиссарам будет там нелегко, и очень большой вопрос, кто создаст им больше проблем — французы, которые не собираются сдавать позиции по берегам Красной реки, или повстанцы-аннамиты не имеющие, похоже, никакого понятия о воинской дисциплине. А ведь начальствующий над посланным отрядом капитан второго ранга Казанков даже языков местных не знает, и вынужден целиком полагаться на туземных толмачей. Остелецкого же, планировавшего операцию, нет, и неизвестно, когда он объявится в Индокитае — дело, которым он занят совсем в другом конце света, не терпит ни малейшего отлагательства… Юлдашев отодвинул журнал, покопался в ящике стола и извлёк на свет божий пакет — судя по надписи и казённому, с двуглавым орлом, штемпелю российского консульства, он был отправлен из Вены три дня назад. Да, заменить Остелецкого он сейчас не может, но вот оказать некоторую помощь — это другое дело. Юлдашев извлёк письмо из конверта, дважды прочитал его и позвонил в колокольчик. — Вот что, голубчик… — обратился он к вошедшему щеголеватому поручику, чей мундир украшали адъютантские аксельбанты. — Отыщите-ка ротмистра Кухарева — пусть бросает всё и срочно мчится сюда. И распорядитесь, чтобы доставили ужин из «Данона» — боюсь, сегодня я не смогу выбраться из кабинета… * * * Австро-Венгерская Империя, Город Триест. Состав остановился, лязгнув сцепками. Проводник — солидный, с унтер-офицерскими усами, в мундире с блестящими пуговицами и кепи, украшенном имперским орлом Габсбургов, открыл входную дверь в тамбуре — и сразу в вагон ворвалась какофония вокзальных звуков. Паровозные гудки, призывы носильщиков, звонкая трель полицейского свистка… Всё, как на Николаевском вокзале Петербурга или Москвы, подумал Вениамин, разве что гвалт, производимый толпой, заполнившей перрон — иной, не российский, но и не венский тоже, а носящий неистребимый балканский отпечаток. Таким же был и воздух: сквозь привычные вокзальные ароматы пробивался запах моря — но не холодного, серо-стального, как воды Финского залива, а тёплого, насыщенного запахами водорослей, рыбы, вперемешку с нотками буйной средиземноморской растительности. Дома, в России такую смесь можно встретить разве что, в Одессе или Севастополе. Николаев, Новороссийск — это уже не то, там слишком много заводов и верфей, слишком много угрюмых, занятых своими делами мужчин, которым некогда глазеть на окружающие красоты или наслаждаться запахами моря, каштанов, свежевыловленной рыбы. Их заботы — железо, пламя горнов, в которых калятся заклёпки для сборки на стапелях корпусов броненосцев и коммерческих пароходов, машинное масло, нефть — и, конечно, уголь, уголь, уголь… Выходя из вагона, Вениамин сунул угодливо склонившемуся в поклоне кондуктору серебряный двугривенный, кивнул в ответ и не спеша направился вдоль перрона к вокзальному дебаркадеру. Состав отправится дальше — «Восточный экспресс», всего пару лет, как курсирующий по маршруту Париж-Берлин-Вена-Константинополь после того, как некая бельгийская фирма протянула нитку рельсов через греческие Салоники до самой столицы Южной Славии — Юго-Славии, как окрестили газетчики государство, созданное трудами России на обломках европейских владений Блистательной Порты. И теперь, сев в вагон первого класса в полуверсте от собора Парижской богоматери, путешественник (достаточно состоятельный, чтобы заплатить за плац-карту в самом шикарном из поездов Европы) через двое с небольшим суток может любоваться православными крестами на куполе Святой Софии. Ещё недавно там красовались магометанские полумесяцы- но штыки русских гренадеров и храбрость русских моряков вернули древнему собору его изначальный статус. Вениамин припомнил разговор, состоявшийся между ним и нынешним его патроном по пути в Триест. Тогда он ещё раздумывал, стоит ли сменить мундир морского офицера на карьеру в департаменте разведки, и Юлдашев потратил немало сил, чтобы укрепить его в этом намерении. Между делом они обсуждали и перспективы строительства магистрали, призванной соединить рельсовую сеть Юго-Славии с европейской. А ведь именно тогда впервые прозвучало это «Восточный Экспресс» — из его, Вениамина, уст! Незначительный эпизод начисто вылетел из памяти, и всплыл двумя годами спустя — когда он, сотрудник разведывательного департамента Адмиралтейства, прочёл о только поезде с таким названием в петербургской газете. И вот — он сам шагает мимо зеркальных окон «Восточного экспресса», и впереди высятся кирпичные башенки вокзала, украшенные позолоченными орлами. А ведь не только о названиях будущих железнодорожных маршрутов они говорили тогда с Юлдашевым… '…Граф щёлкнул лезвием перочинного ножика. — Я не вполне понимаю… — сказал Вениамин. — Мне поручено произвести расследование связей Бёртона в Триесте… Но — с какой стати? Я в этом ничего не понимаю, я же не жандарм, а морской офицер, артиллерист… Именно это предписывало ему содержимое пакета, который вручил ему Юлдашев. — Чему? Воровать портфели с документами, резать людей потайными стилетами в подворотнях? Юлдашев иронически хмыкнул и оставил реплику собеседника без ответа. Да Вениамин и сам понял, что сморозил глупость. Тем не менее, ему отчаянно хотелось понять, что за должность ему предлагают — или уже, навязывают? Граф, видимо, уловил эту гамму чувств на его физиономии. — Привыкайте, друг мой. В вашей новой должности ещё и не тому придётся научиться. — Дело это секретное, и посвящать в него посторонних людей никак нельзя. Так что, кроме вас никого попросту нет. да вы не переживайте: всего-то надо опросить полдюжины человечков, за неделю справитесь. Вы ведь знаете итальянский и немецкий? — Немного. — вынужден был признать Венечка, и про себя проклял юношеское увлечение языками. — Вот видите! Кому же, как не вам? Тем более, что тело Бёртона так и не нашли… — Да, я в курсе. — кивнул молодой человек. — Подогнали водолазный бот, землечерпалку, обшарили обломки шхуны — ничего! — В этом-то всё и дело. И чтобы окончательно прояснить этого господина — а может и выяснить, куда он скрылся после того, как прикинулся так ловко погибшим — надо разобраться с его связями. Ведь помните, что рассказывал тот проходимец об их тёмных делишках в Триесте?..' Забавно, подумал Вениамин, он снова в этом городе — и опять для того, чтобы расследовать нечто, случившееся по ту сторону Средиземного моря. Конечно, вокзальная суета, паровозные гудки, толпа на перроне — не самая лучшая обстановка для того, чтобы предаваться воспоминаниям, о память подкидывает картинки с таким упрямством, что отмахнуться от них невозможно. Да и нужно ли отмахиваться? Вениамин привык доверять своей интуиции, и в особенности — в чрезвычайных ситуациях. '…пленник, выходец из Албании, профессиональный вор и взломщик с большим уголовным стажем, познакомился со сбежавшим бородатым господином семь лет назад, в Триесте. Тогда он попался при попытке ограбить здание британского консульства. Схвативший его англичанин, дипломат, против ожидания, не стал сдавать пойманного властям, а заставил подписать признание и сделал своим тайным агентом. С тех пор взломщик не раз выполнял его поручения — по большей части сомнительные, а то и откровенно преступные, нередко связанные и с кровопролитием тоже. «Это страшный тип, страшный! — захлёбываясь, повторял албанец. — Такому человека убить — что комара прихлопнуть, да вы и сами видели…» В воровском мире Триеста об «англичанине» ходили жуткие слухи: будто бы, он раньше жил на Востоке, в Аравии и Дамаске, и совершил там что-то такое, за что мусульманские владыки приговорили его к посажению на кол. Британские власти, узнав об этом приговоре, решили спасти ценного сотрудника и перевели его на второразрядную дипломатическую службу, в сонный Триест. Но там «англичанину» вскоре стало скучно — прожжённый авантюрист, он великолепно владеет любым оружием, свободно говорит на дюжине языков, знает Коран не хуже иного муллы, способен сойти за своего и в албанских трущобах, и в портовом кабаке и в мечети. Спустя несколько лет он исчез из Триеста, да и вообще с Балкан — и завербованный взломщик вздохнул с облегчением, надеясь, что страшная кабала осталась в прошлом. Но не тут-то было! Несколько лет «англичанин» действительно не показывался на горизонте, пока не появился две недели назад, и снова в Триесте. Отыскал бывшего своего агента и доходчиво объяснил тому, что придётся отправиться с ним. А в ответ на жалкие попытки спорить — продемонстрировал сначала пожелтевшую бумагу с подписью, а потом тонкую рояльную струну с деревянными ручками — жуткую гаротту, которой не раз на глазах албанца отрезал головы тем, кто имел неосторожность чем-то ему не угодить…' [1] Речь тогда шла о человеке, замешанном в истории с похищением дипломатический переписки из здания германского представительства — в далёком 1878-м году, в Порт-Саиде, где представители России, Турции, Франции и Германии собрались решить судьбу Суэцкого канала, выпавшего из-под железной руки Британской Империи. Случилось это после ряда унизительных поражений как на море, так и на суше, приведших к потере англичанами влияния в Египте. Влияния, за обретение которого они истратили столько золота и пролили столько крови — по большей части, чужой, — и «Владычица морей», хоть и потрёпанная, но не расставшаяся с амбициями, не могла с этим смириться. Диверсия в Порт-Саиде как раз и была инспирирована британской разведкой — а непосредственный её исполнитель, о ком рассказывал албанский взломщик, был тем человеком, из-за которого Вениамин Остелецкий уже во второй раз оказывается в Триесте.[2] Что ж, на этот раз хотя бы ясно, с чего начинать. Ниточек у него целых две — во-первых, Бёртон во время своего пребывания в городе не мог не наследить. Где-то он останавливался, с кем-то встречался, а значит — кто-то мог его запомнить. Понятная, знакомая из детективных романов работа сыщика… жаль только, у Вениамина нет в этом опыта. Вторая ниточка не столь очевидна, и тянуть за неё куда рискованнее. Албанец-взломщик, давший в тот раз наводку на Бёртона. Есть надежда, что удастся его разыскать — а, разыскав, навести справки в воровской среде и о самом Бёртоне. Но как местные уголовники отнесутся к явному «шпику», да ещё и иностранцу? Тут запросто можно получить нож в бок или пулю в затылок — а это в планы Вениамина не входит… Первая ниточка, как и следовало ожидать, оказалась пустышкой — чтобы убедиться в этом, Вениамин три дня метался по городу, разговаривал, расспрашивал. «Да, был такой господин, — отвечал владелец маленького пансионата. — внёс плату вперёд за неделю, а съехал через четыре дня, ночью, никого не предупредив. Нет, никто ему не угрожал — во всяком случае, сам гость ни о чём подобном не упоминал. И в гости к нему никто не заходил — да и когда бы, ведь в пансионе он почти не бывал, разве что ночью… Нет-нет, что вы, конечно не напутали, такую физиономию захочешь, а ни с кем не перепутаешь, один шрам чего стоит… да, конечно, спасибо, если что вспомним — обязательно сообщим…» Похожий разговор состоялся в кофейне, где Бёртон встречался с Греве. Владелец заведения вспомнил и визитёра со шрамом, и его гостя — русского или немца, судя по произношению — и даже показал отдельный кабинет, где эти двое уединились для беседы. На этом след оборвался — можно было, конечно, попробовать найти извозчиков, которые возили Бёртона по городу, а так же сделать попытку проследить иные его связи, но Остелецкий отдавал себе отчёт, что в одиночку он будет возиться с этим не одну неделю. Он совсем уже собрался потянуть за вторую ниточку, навестив некое сомнительное заведение, где собирается подобная публика — но неожиданно планы его были нарушены. Возвращаясь в гостиницу, чтобы подготовиться к вечерней вылазке (грим, револьвер в особой подмышечной кобуре, литой бронзовый кастет в кармане брюк, надетый под сорочку мужской корсет с пластинами из закалённой стали, защищающий от удара ножом) Вениамин заглянул на почтамт — и обнаружил там телеграмму до востребования на своё имя. Отправлена она была из Петербурга сутки назад, а указанное на бланке депеши имя отправителя, было псевдонимом графа Юлдашева, которым он пользовался исключительно для связи со своим самым доверенным сотрудником. Текст телеграммы был вполне нейтральным, но человек посвящённый мог узнать из него нечто, недоступное почтовым служителям. Вениамин как раз и был посвящён — а потому, прочтя несколько раз телеграмму, оставил мысль о визите в местный воровской притон, а напротив, оделся для посещения приличного заведения. Это было необходимо — полученное сообщение предписывало ему сегодня вечером быть в одном из ресторанов и ждать встречи с человеком, присланным из Петербурга. В нём же содержались сведения о паролях, которыми следовало обменяться с посланцем — во избежание недопонимания, а то и чего похуже. В ведомстве графа Юлдашева имелись разные «специалисты», и кое-кто из них, оказавшись в непростой — «острой», как говаривал граф, — ситуации, предпочитали сперва пускать в ход револьвер (свинцовую гирьку, сицилийский складной нож с подпружиненным лезвием, отравленный шип, хитро скрытый в перчаточном шве, или иные душегубские штучки из обширного арсенала департамента) — и только потом выяснять, с кем имеют дело. [1] Из второй книги цикла, «Следовать новым курсом» [2] Об этом подробно рассказано во второй книге цикла, «Следовать новым курсом» III Индокитай, Аннам, провинция Тонкин. Долина реки Красная. В кармане куртки звякнуло. Матвей вытащил часы — большие, в стальном корпусе и на цепочке, пристёгнутой за неимением жилетных пуговиц, к подкладке английской булавкой. Матвей приобрёл их во время стоянки в Нагасаки, где «Смоленск» сделал остановку перед тем, как идти во Владивосток, у боцмана с немецкого пакетбота, застрявшего в Батавии из-за повреждения гребного винта. Боцман неделю не вылезал из припортовых кабаков, пропился вчистую и пристал к Матвею с предложением приобрести часы по сходной цене. Торговля шла на пиджине — невообразимой смеси английских, голландских и ещё каких-то слов. В итоге высокие договаривающиеся стороны разошлись, довольные друг другом. Боцман отправился в таверну пропивать полученную горсть серебряной российской мелочи, Матвей же остался наслаждаться первыми в своей жизни «всамделишними», карманными часами. Голландец не обманул — механизм действовал исправно, отбивая тихим звоном «склянки» — каждые полчаса, не забывай только подзаводить пружину. Молодой человек быстро привык сверять свой режим со стрелками — вот и сейчас они недвусмысленно подсказывали, что пора поторопиться в «штабную» хижину. Матвей разочарованно крякнул — он-то рассчитывал всё же пострелять, благо очередная команда стрелков уже явилась на стрельбище. Аннамиты шли, построившись в колонну по два. Свои «Шасспо» они волокли кто на правом, кто на левом плече, а кто и вовсе перекинув через шею, как деревенские бабы носят коромысла. Инструктор, здоровенный русоволосый малый, подгонял своих подопечных, безуспешно пытаясь добиться, чтобы те хотя бы делали вид, что шагают в ногу. Юноша проводил процессию взглядом и пошёл прочь, на ходу запихивая часы в карман. Идти к «штабной» хижине предстояло через всё стрельбище; по дороге Матвей миновал воткнутые в землю длинные бамбуковые шесты. На шестах красовались узкие полотнища чёрного, белого и ярко-жёлтого цветы, изрисованные изображениями драконов. Разноцветная чешуя, оскаленные пасти, гребни, кроваво-красные устрашающие когти — всё это трепетало вместе с тканью на ветру так, что моментами казалось, будто драконы ожили и угрожающе извиваются, готовые броситься на проходящего человека. Матвей припомнил, как удивился, впервые увидав штандарты с драконами — он-то полагал, что подобные изображения характерны лишь китайской традиции. Казанков развеял это заблуждение: во-первых, говорил он, северный Тонкин граничит с китайскими провинциями, и влияние культуры Поднебесной ощущается здесь особенно остро. А во-вторых, и это главное, сами аннамиты, согласно древней легенде — потомки Дракона и Феи. Тысячи лет назад могучий сын Дракона по имени Лонг Куан поразил в поединке морское чудовище, обосновался на суше по соседству и взял в жёны прекрасную Фею Ау Ко. А от детей их пошёл народ, населяющий теперь и Кохинхину, и Аннам, и Тонкин — как и остальные страны Индокитая. Всё это было весьма увлекательно, но сейчас Матвею было не до древних мифов. У входа в «штабную» хижину он задержался — пришлось пропустить вперёд нескольких аннамитов, вооружённых мечами и старыми французскими винтовками. Они конвоировали европейца — судя по форменке, в прорехи которой проглядывала нательная рубаха в крупную бело-синюю полоску, французского матроса. Вид подконвойный имел самый жалкий: изодранная одежда, босые, черные от грязи, покрытые струпьями босые ступни, лицо в застарелых кровоподтёках и засохших струпьях. По всему было видно, что бедняга провёл в местной темнице (обыкновенной яме, вырытой в земле и прикрытой сверху решёткой из бамбуковых жердей) не одну неделю. Любопытно, подумал Матвей, зачем он Казанкову? Может, хочет допросить о французских канонерках, действующих на реке Красная? Что ж, в таком случае, он скоро узнает все подробности — скрывать их от своего помощника Казанкову нет никакого смысла. А пока можно и подождать. Казанков перебрал разбросанные по столу листы и откинулся на спинку стула. Стул был самодельный — его соорудил из расщеплённых бамбуковых стволов судовой гальванёр, переведённый за отсутствием работы по специальности в плотники. У местных жителей походная мебель отсутствовала, как явление, и это стало головной болью боцмана «Манджура», взявшего на себя обязанности коменданта маленького русского лагеря. «Порядок в кают-компании должен быть, — назидательным тоном объяснял старший офицер, — и неважно, где она находится, на судне или в халупе этой аннамитской! Ежели ты боцман флота российского — изволь обеспечить, а не кивать на местные условия!» Таких стульев в «штабной» хижине было полдюжины, и на одном из них устроился сейчас Матвей. Кроме него и самого Казанкова в хижине никого не было. — Сами посудите, друг мой, ну что такого мог этот тип рассказать о планах французского командования? В плен он попал далеко отсюда, при Фучжоу. Да и давно это было, несколько месяцев назад — а с тех пор много воды утекло. — Но всё же, не может быть, чтобы он совсем ничего полезного не знал? — продолжал допытываться юноша. — О чём-то ведь вы говорили с ним столько времени? Офицер пожал плечами. _ Ну, расспросил я его о французской эскадре: кто командиры, каково состояние кораблей, машин, орудий. Но проку от этого немного — то, что он знает, относится к эскадре Курбэ, из которой здесь, на реке только пара малых канонерок. — Так зачем тогда этот лягушатник вам понадобился? Или это военный секрет? Матвей прождал возле хижины часа полтора, не решаясь отлучиться на стрельбище, откуда снова загремели выстрелы — опасался, что Казанков тем временем закончит допрос француза и уйдёт по своим делам. И вот теперь никак не желал смириться с тем, что прождал напрасно. — Какие могут быть секреты! — Казанков пододвинул собеседнику стакан в серебряном подстаканнике — остатки былой роскоши, спасённые из кают-компании погибшего «Манджура». — Да вы пейте, чай чёрный, китайский, заварен отменно. Самое подходящее в здешнем-то климате… Офицер понимал настойчивость своего юного протеже. Отряд уже вторую неделю торчал в лагере аннамитских повстанцев, и у всех руки чесались по настоящему делу. — Штука в том, что этот унтер — кстати, прозвище его «Шассёр», запомните, — согласился нам служить. — Служить? Нам? — Матвей поперхнулся чаем и закашлялся. — Кх-х… как это? Это тип, хоть и пленный — а присягу давал своей Франции! Офицер пожал плечами. — Э-э-э, дюша мой, где Франция, а где Тонкинский залив! На таком расстоянии многие вещи выглядят иначе даже и для офицеров, чего уж говорить об унтерах и нижних чинах! Вообще-то, винить их за это трудно — воевать на краю света, неизвестно с кем, неизвестно за что… В таких условиях легко забыть не только о присяге, но даже и об элементарной дисциплине. И, судя по тому, что мы знаем о наших французских друзьях — как раз с дисциплиной у них дела обстоят неважнецки. На крупных кораблях ещё ничего, а вот на судах речной флотилии, а так же среди пехотных солдат творится полнейший декаданс. Это ведь не Иностранный Легион, и не зуавы! Рядовые, унтера водку банановую хлещут почём зря, за девками аннамитскими бегают — а в караулах мух считают, винтовки грязью да ржой заросли. К тому же, Россия с Францией сейчас не воюют, так что этот… — Казанков справился со своими записями — … этот Клод Мишо, строго говоря, никакого предательства не совершает. Ну, попал в плен, ну поступил, чтобы аннамиты не прирезали, к нам на службу пошёл матросом-волонтёром — какая в том беда? Его даже в дезертирстве не обвинят! — То есть он теперь нашу, российскую присягу примет? — спросил Матвей. Из прочитанных книг он твёрдо усвоил, что доверять перебежчикам нельзя — что бы там ни говорил Казанков, оправдывая французского унтера. — Не обязательно. У меня, как у командира судна, находящегося в заграничном плавании, есть право брать в команду вольнонаёмных матросов — при особой необходимости, разумеется. Сейчас именно такая необходимость и есть. — И в чём она? Вы же сами говорили, что он мало что знает! — Специальность у него полезная, вот в чём. Машинист, механик и рулевой на малых паровых судах и минных катерах. Юноша удивлённо вздёрнул брови. — У нас разве своих нет? Трюмные механики, машинисты с «Манджура», морские пластуны, опять же… Осадчий говорил, что они все этому обучены! — Обучены-то они обучены… — не стал спорить Казанков. — Но одно дело уметь управлять паровым катером, а другое — знать его машину до винтика. К тому же, премьер-старшина — это унтер-офицерское звание, соответствует нашему главному корабельному старшине — не один год ходил по реке Красной и знает её, как свои пять пальцев. — Но… — что-то тут не сходилось по понятиям Матвея. — Но ведь аннамиты знают реку не хуже, чем этот Шассёр? — Разумеется, куда ему до местных жителей? Они тут каждую мель, каждый островок, каждый топляк только что не облизали! Анамиты на реке как у себя дома — да это и есть их дом… Они ловко управляются со своими лодчонками, сампанами и парусными джонками, пригодными для плавания по морю — но вот беда, с техникой не дружат. В лучшем случае за кочегаров на паровом катере, сойдут да и то, за ними глаз да глаз, иначе дров наломают… Казанков усмехнулся неожиданно образовавшемуся каламбуру. — … да, без присмотра с ними никак. Дикари-с, хоть и нехорошо так говорить… Матвей озадаченно крякнул. Собеседник прав, конечно, но… — Но ведь, Сергей Ильич, у нас паровых катеров нет! Один был, но его расколотили! Паровой катер, доставленный из Владивостока на борту многострадального «Манджура», не пережил аврала при разгрузке — напоролся на камни в полосе прибоя и в считанные минуты превратился в груду обломков. Старший механик транспорта порывался снять с разбитой посудины машину, но Казанков категорически это запретил. В любую минуту на горизонте могла появиться канонерка или колониальный крейсер — и тогда им всем пришлось бы солоно. На узкой полосе песчаного берега, заваленной снятыми с транспорта грузами, укрыться было решительно негде. — Будут у нас катера, будут. — Казанков многообещающе улыбнулся. — Всё будет, дайте только срок. Если верить аннамитским лазутчикам — а у них во французском лагере полно своих глаз и ушей, — неприятель готовит вылазку вверх по реке. И нам это очень даже на руку. Он расстелил на столешнице потрёпанную, всю в карандашных пометках, карту. — Вот, извольте видеть, господин гимназист, как оно интересно получается…. * * * Скоба «Винчестера» холодила ладонь. Матвей осторожно, стараясь двигаться как можно медленнее, — левый бок, на котором он лежал, давно затёк, но если Осадчий заметит, что отрядный снайпер решил немного размяться, то подзатыльником он не ограничится. Рожу набьёт, к гадалке не ходи, и не посмотрит, что провинившийся ходит у начальства… нет, не в любимчиках, разумеется, но уж точно в доверенных лицах. Именно Казанков и назвал Матвея этим словом — снайпер, «бекасинник» по-английски. Случилось это после того, как вчерашний гимназист продемонстрировал на лагерном стрельбище отменную точность стрельбы из своего американского карабина… И дело было не в трубке-телескопе, прикрученной к карабину поверх ствола. У Матвея будто проснулось дремавшее раньше чувство, которое позволяло попасть в цель, словно пальцем ткнуть — почти не целясь, навскидку. Однако от гнева Осадчего это не спасёт, и даже если он сумеет хорошо проявить себя в предстоящем деле — унтер не спустит ему такой оплошности. И правильно сделает, между прочим: если французы или их проводники заметят на берегу хоть малейшее шевеление — плохо будет всем. На двух паровых катерах, сопровождающих караван лодок с пехотой и лёгкими орудиями, стоят пехотные митральезы системы Монтиньи. Вместе с винтовками сидящих в лодках стрелков эти «перечницы» способны нашпиговать прибрежную зелень таким количеством свинца, что живых там попросту не останется. Над рекой разнёсся звук, похожий то ли на детский плач, то ли на вопль ужаса — кричала птица, названия которой на аннамитском Матвей так и не смог выучить. Осадчий называл её выпью и уверял, что точно такие создания, похожие на некрупных цапель с желто-бурым оперением во множестве водятся в его родных донских плавнях. В данный момент никакой выпи поблизости не было — кричал один из пластунов, засевших за поворотом реки, в дозоре вместе с тремя аннамитами. Матвей подобрался и осторожно, чтобы не шелохнуть ни одну из низко нависающих веток, протёр окуляр телескопа. Так… расстояние до секрета — верста с четвертью, пронзительный звук еле слышен, а стука машин французских катеров и вовсе не разобрать, его начисто съедает растительность по берегам и поворот реки. Но скоро караван покажется — и вот тогда придётся сидеть тихо, как мышка. От поворота до маленького островка, образованного унесёнными течением деревьями, поверх которых нанесло ил, ветки и прочий речной мусор — шагов триста. Французы пойдут по правому, руслу, левое наглухо закупорено топляками и илистыми наносами. Этот завал повстанцы-аннамиты ещё и укрепили вбитыми в дно заострёнными стволами бамбука — против слонов, которых французы тащат с собой. Животные идут прямо по воде, благо река неглубокая по всей протяжённости. И когда караван натыкается на такое вот препятствие — серые гиганты прокладывают путь, растаскивая брёвна и кустарники своими хоботами. А если этого оказывается мало — берут лодки и катера на буксир. Слонов специально для этой цели доставили с юга, из Кохинхины, позаимствовав в частях колониальной артиллерии, где их использовали в качестве гужевой тяги; без них подобная экспедиция вообще была бы невозможна. А потому Казанков особо предупредил пластунов не стрелять в животных — пригодятся, когда отряд нанесёт французам ответный визит. Что касается Матвеева «Винчестера» — главными целями для него определили не слонов и даже не погонщиков, а расчёты митральез. Дальше в дело вступят пластуны и аннамиты, которые засели не на берегу, а на островке, по пояс в воде, в ожидании, когда караван втянется в узость между берегом и островом. Кроме слонов, предстояло захватить оба паровых катера — и, желательно, без повреждений, а так же взять хотя бы одного языка. «И постарайтесь офицера. — говорил Казанков, ставя подчинённым Осадчего боевую задачу. — Рядовые и унтера мало знают, а без надёжной информации строить планы — всё равно, что гадать на кофейной гуще…» До слуха донесся новый звук — на этот раз не птичий крик, а ровное пыхтение и металлический перестук, И из-за поворота реки показался форштевень парового катера. Посудина была выкрашена в серый цвет; на носу, на вертлюге было закреплено орудие с очень толстым стволом — вместо одного жерла в нём была целая россыпь мелких отверстий. Митральезы Монтиньи — в отличие от знакомых Матвею систем Гатлинга и Гочкиса, стволы её не вращались, а были жёстко закреплены в общем кожухе. Зарядка происходила посредством вставляемой сверху рамки-обоймы, а для стрельбы следовало провернуть рукоять в казённой части, отчего все тридцать семь стволов либо давали залп, либо выстреливали по одному, очередью. Сейчас митральеза была направлена на противоположный от засады берег; Матвей, затаив дыхание, поймал в перекрестье телескопа грудь наводчика и стал ждать, когда караван втянется в узкую протоку между островком и засадой. Французы, однако, не торопились. Караван остановился, матрос на головном катере принялся прощупывать дно длинным полосатым шестом. Матвею пришлось ещё трижды переводить дыхание, прежде чем офицер, стоящий рядом с рулевым, не махнул пробковым шлемом, подавая сигнал к продолжению движения. Катер медленно пополз вперёд. За ним, с интервалом в два десятка шагов слоны тащили тяжело гружёные лодки — по бортам первой топорщились винтовки стрелков, вторая же доверху была нагружена мешками и ящиками. Остальные суда — три лодки, так же влекомые слонами, и ещё один паровой катер только-только показались из-за поворота. Но Матвей на них не смотрел — он вёл стволом, выцеливая наводчика, и когда нос катера поравнялся с шестом, заранее воткнутым у берега, плавно потянул спусковой крючок. «Винчестер» грохнул, лягнул владельца в плечо. Наводчик выпрямился, схватился за грудь, и повалился за борт, подняв большой всплеск. Одновременно берег оделся дымом — у аннамитов, в отличие от пластунов Осадчего, патроны были снаряжены чёрным порохом, так что караван сразу затянула белёсая пелена. С лодок почему-то не стреляли, видимо, не успели опомниться от внезапного нападения — и когда Матвей, решивший, что прятаться более смысла не имеет, и встал на колено, ловя в прицел заряжающего, стрелять было уже не в кого. И катер, и лодки захлестнула волна аннамитов — они, словно чертенята, сигали из кустов, заскакивали в лодки и беспощадно орудовали своими кривыми мечами и ножами. Пластуны атаковали хвост каравана — первый же залп выбил прислугу митральезы, а французские солдаты, ошеломлённые внезапностью нападения, бросали в воду винтовки, задирали руки и вопили, прося пощады. Офицер на одной из лодок выхватил револьвер и стал палить по атакующим — но кто-то из солдат толкнул его в спину, так, что бедняга вылетел из лодки, после чего его скрутил насевший сверху, словно медведь, Осадчий. Всего пленных взяли десятка три с половиной, и почти всех — с концевых лодок и катера. Из тех, кто был в голове каравана, не уцелел ни один. Всего в живых остались два офицера, капитан и су-лейтенант, тринадцать рядовых и унтеров, остальные же — проводники, носильщики и погонщики слонов из местных. Эти жили недолго — аннамиты, дорезав раненых (плевать они хотели на призывы Казанкова к христианскому милосердию) взялись за своих соотечественников и прикончили всех до единого. Матвей, видевший кровь и смерть ещё при Сагалло, не выдержал и малодушно сбежал. Казанков отыскал его на соседней поляне — юноша сидел, привалившись к стволу дерева, и вытирал губы и подбородок. — Ну-ну, друг мой, всё уже позади… — офицер вытащил из кармана плоскую оловянную фляжку, открутил крышку и протянул молодому человеку. — Глотните-ка, вам сейчас не помешает… Матвей благодарно кивнул и поднёс фляжку к губам. Внутри оказался ром, но он, хоть и не привык к напиткам такой крепости, даже не почувствовал, как жидкость смыла рвотный привкус, обожгла гортань и хлынула расплавленным свинцом в пищевод. Перед глазами стояли жуткие картины расправы над пленными, раскачивались насаженные на острия пик отрезанные головы, в ушах, заглушая все прочие звуки, звучали вопли смертного ужаса и страдания. Тошнота снова подкатила к горлу — спас очередной глоток рома, прикончивший содержимое фляжки. — Так уж тут принято — Азия-с, дикий народец, хоть и наши союзники… — увещевал Казанков, помогая ему подняться на ноги. — А что вы, дюша мой, от них хотели? Китайцы ещё не так пленных терзают, не приведи Бог вам это увидеть… Да и господа лягушатники хороши — голов они, правда, не режут, а вот вешать или расстреливать захваченных туземцев — за милую душу. Или, скажем, штыками переколоть, на предмет экономии боезапаса — было такое, наслышаны… Он подхватил с травы «винчестер», пучком травы стёр с приклада остатки Матвеева завтрака. — Ну что, пришли в себя? Вот и хорошо, пойдёмте тогда. Вам бы сейчас поспать, а то с непривычки, да на пустой желудок с ног свалитесь…. А потом — за работу, друг мой, у нас ещё уйма забот. IV Австро-Венгерская империя. Триест. В ресторане Остелецкого встретил пышноусый швейцар. Поинтересовался фамилией гостя и проводил на второй этаж, в отдельный кабинет, где его ждали. День выдался жаркий, к вечеру на город словно спустилось душное покрывало, и окно в кабинете было распахнуто настежь. За ним, по другую сторону мощёного дворика виднелась плоская крыша дома; на ней грелся большой полосатый кот. Стоящий возле окна мужчина повернулся к вошедшему, и Вениамин испытал облегчение, узнав в нём сослуживца. Николай Симагин пришёл в разведку не из флота, а из гвардии. Выпускнику Пажеского Корпуса и поручику Кавалергардского полка приелась и служба с её парадами, караулами и сопровождением августейших особ, и столичная светская жизнь с балами и приёмами, которым его товарищи по полку отдавались со всем возможным рвением. Прибегнув к своим многочисленным связям, поручик добился перевода в ведомство графа Юлдашева — решение, мягко говоря, неожиданное и отнюдь не встретившее понимания со стороны многочисленных петербургских знакомых. Но Симагину, вообще склонному к авантюризму и независимости в поступках, было плевать на мнение света. Свободно говоря на трёх европейских языках, владея многими видами оружия, он быстро сделался доверенным сотрудником графа и по совместительству курьером для особых поручений. Поручик колесил по всей Европе, обычно под чужими именами; он передавал депеши тайным агентам и получал от них ответные послания, которые требовалось доставить в Петербург, перевозил похищенные документы, а так же выполнял некоторые щекотливые поручения. Случалось ему сопровождать коллег, отправленных с теми или иными целями за границу. Иногда это сводилось к, обеспечению безопасности и, при необходимости, скрытности; в других случаях требовалось доставить человека в определённое место, передать его с рук на руки третьему лицу (не обязательно сотруднику их ведомства) — и забыть обо всём как можно скорее. Симагин впервые встретился с Остелецким как раз при выполнении подобного задания. Вениамина тогда требовалось скрытно переправить в одну европейскую страну — и так, чтобы об этом не узнала ни единая живая душа. Тогда они под видом охотников двое суток блуждали в горах, намёрзлись и успели довольно близко познакомиться. Видимо, решил Остелецкий, именно из-за этого поручика и прислали сейчас — пароли паролями, а всегда полезно, когда посланец и адресат знают друг друга в лицо. Тем более, что посланец на этот раз был не один. Оглядевшись (Симагин предусмотрительно прикрутил газовый рожок, и в комнате царил полумрак, слегка рассеиваемый отсветами из камина), обнаружился ещё один персонаж. Незнакомец — в отличие от рослого красавца Симагина невысокий, коренастый с простоватым круглым лицом, украшенным пышными пшеничного цвета усами — встал с кресла и шагнул навстречу гостю, протягивая ладонь для рукопожатия. Проигнорировав лёгкий укол подозрительности (раз явился с эмиссаром Юлдашева — значит, так и нужно) Остелецкий ответил на рукопожатие. Ладонь у незнакомца оказалась сухая, горячая и твёрдая, как деревянная дощечка. Они сухо поздоровались, сделали по шагу назад — и остались стоять один напротив другого. В кабинете стало тихо, лишь потрескивал в камине огонь (кому пришло в голову развести его в такую-то теплынь?) да неслись из окна пронзительные голоса уличных разносчиков. — Ну-ну, не смотрите букой, дружище… — прервал Симагин затянувшуюся паузу Симагин. — Позвольте представить: Кухарев Дмитрий Афанасьевич, ротмистр. Шеф распорядился вас познакомить, все подробности тут. Прочтите прямо сейчас, а потом… И протянул собеседнику конверт из плотной тёмно-коричневой бумаги, не забыв показать на пылающий камина. Вот и разгадка, подумал Остелецкий, и чересчур исполнительный коридорный тут ни при чём — поручик сам его и разжёг именно для этой цели. Обычно за границей сотрудники Юлдашева пользовались чужими именами или конспиративными кличками — граф особо настаивал на неукоснительном соблюдении этого правила. И то, что поручик представил своего спутника его собственной фамилией, говорил о многом. Например, о том, что послан тот с расчётом на долгую совместную работу, и Юлдашев, таким образом, подталкивает их к некоторой откровенности. Что ж, начальству виднее… Остелецкий отодвинул от круглого стола, стоящего в середине комнаты, стул, сел, и жестом предложил собеседникам занять два других места. Кухарев уселся напротив, положив на столешницу руки — большие, грубые, в мелких рыжеватых волосках. Симагин же отошёл к окну и встал к нему спиной. — Вы беседуйте, Вениамин Палыч, а я с вашего позволения, тут постою. Духота, знаете ли, жара, будь он неладен Триест этот… Он дёрнулся, вскрикнул, ухватился за плечо и рухнул на пол. Кухарев, вскочил, с грохотом опрокинув стул, и кинулся к упавшему; мгновением позже к нему присоединился Остелецкий. Поручик корчился в жесточайших судорогах, выгибался дугой, упираясь затылком в паркет. Изо рта у него шла пена, глаза закатились так, что видны были одни белки. — Челюсти, челюсти разожмите! — крикнул ротмистр, прижимая бывшего кавалергарда к полу. — И вставьте между зубов что-нибудь, пока он язык себе не откусил! Там, на столе, чайные ложки — и скорее, не стойте столбом! Остелецкий вскочил на ноги. Над ухом свистнуло, и на створке входной двери возник крошечный металлически поблёскивающего цветок. «Ложись! — заорал Кухарев. — он, гад, через окно бьёт, с крыши напротив!» Вениамин откатился к стене, дополз, извиваясь ужом, до окна и, не поднимаясь, задёрнул занавеску. Снова свист, в плотной ткани возникло отверстие с рваными краями. Он обернулся — ещё один стальной цветок распустился на дверном косяке, дюймах в трёх от первого. — Вслепую бьёт, сволочь… — прокомментировал происходящее ротмистр. — А а вы, голубчик, ложку-то несите, да пригнитесь, а то как бы не зацепил вас ненароком. И давайте-ка этого бедолагу перенесём, он, вроде, кончился… Остелецкий склонился к телу поручика. Оно уже обмякло, глаза начали стекленеть, пена на губах и подбородке высыхала клочьями. Вениамин перехватил мертвеца за плечи и, вместе с Кухаревым уложил его на диван, стоящий вдоль стены — так, чтобы оставаться недоступными для стрелка за окном. Кухарев выругался и двумя пальцами ухватился за что-то, торчащее из плеча. — Вот ты где… — и продемонстрировал Остелецкому тонкую, в палец длиной, стальную оперённую стрелку. — Изволите видеть, Вениамин Палыч, это его и убило. Только осторожнее, не наколитесь. — добавил он, когда Остелецкий протянул руку за метательным снарядом. — Голову положу, наконечник смазан сильным ядом. Что-то вроде кураре — картина смерти такая же. приходилось иметь дело, Вениамин едва не спросил, где именно новому знакомому приходилось видеть смерть от экзотической южноамериканской отравы, но Кухарев уже поднялся на ноги — в руках у него тускло, воронёной сталью блеснул «бульдог». — Убийца не мог уйти далеко. Если поторопимся — можно попробовать перехватить… И на ходу крутанул барабан револьвера, проверяя, все ли шесть камор заняты тупоносыми, в медных гильзах, патронами калибра четыре с половиной линии[1]. Спустившись на первый этаж, Кухарев в сопровождении Вениамина выскочил на улицу. Ресторанная прислуга и посетители, которых в этот вечерний час (ходики в гостиничном холле только отбили десять) было немало, шарахались при виде прилично одетых мужчин с револьверами в руках. Кто-то кричал: «Убийца!» и «Держи!»; метрдотель, вовремя сориентировавшийся в обстановке, отправил швейцара за полицией. Кухарев, послав Остелецкого в обход дома, откуда велась стрельба, забрался по приставной лестнице на крышу и принялся там шарить. Всё оказалось напрасно — убийца как в воду канул, не оставив никаких следов, сколько ни обшаривали квартал Остелецкий с добровольными помощниками. Полиция в лице вахмистра и двух капралов прибыла спустя полчаса и решительно взяла дело в свои руки — для начала арестовав с полдюжины зевак и бдительного метрдотеля. Они бы и Кухарева с Остелецким задержали, но взглянув на их документы, поумерили свой правоохранительный пыл. С некоторых пор авторитет владельца паспорта Российской империи взлетел на Балканах (да и по всей Европе) на небывалую высоту, и полицейские чины предпочли грозно орать на соотечественников, но не ввязываться в то, что могло обернуться международным скандалом. Тем не менее, пришлось ответить на множество вопросов и пообещать зайти потом в участок, чтобы в присутствии чиновника российского консульства в Триесте заново дать показания и оформить, как положено, все бумаги. Прибывший полицейский врач (труп к тому времени уже начал коченеть) произвёл положенный осмотр, подписал протокол и увёз то, что совсем недавно было кавалергардским поручиком Симагиным в морг. Полицейские изъяли документы погибшего и тоже удалились, опечатав номер, где произошло убийство. Оставаться в ресторане Кухареву с Остелецким было незачем, и они направились в гостиницу, где Вениамин остановился после прибытия в Триест. Нужно было перевести дух, успокоиться и помянуть, как положено, безвременно усопшего коллегу — после чего обсудить в спокойной обстановке все детали трагического происшествия. А заодно — договориться о том, что делать дальше. Кухарев успел только представиться, и даже письмо от Юлдашева так и лежало нераспечатанным в кармане у Остелецкого. — Необычная штучка… — Вениамин повертел в пальцах короткую, дюймов пять в длину, трубку. Она была сделана из латуни, вбок из узкой щели — в точности, как у винтовочного затвора — торчала маленькая рукоятка. Сверху имелся рычажок, и когда Вениамин поднял трубку на уровень глаз, направив в сторону воображаемой цели, большой палец лёг точно на него. Он надавил — в трубке звонко щёлкнуло. Остелецкий подул в отверстие на торце и вернул трубку Кухареву. — Из этого Симагина, значит, и подстрелили? Никогда не видел ничего подобного. Там внутри сильная пружина, верно? — Точно так-с… — подтвердил ротмистр. — Китайская штучка для стрельбы отравленными стрелками, называется «сюцзянь». Вот, видите — шпенёк сбоку, им взводят пружину, а потом вставляют стрелку прямо в ствол. Он забрал оружие у Остелецкого, взвёл пружину, щёлкнул. — «Сюцзянь» придумал лет триста назад какой-то то ли министр, то ли военачальник — он боялся наёмных убийц, и сделал такое приспособление в кисточку для письма,чтобы убийца не застиг его в библиотеке, когда под рукой не будет другого оружия. — И что, помогло? — Остелецкий прикинул размеры кисточки, способной скрывать опасную диковину. Получалось что-то слишком крупно. — Увы. — Кухарев развёл руками. — В библиотеке его, правда, не убили — ворвались без затей в загородный дом и вырезали всех, кто там находился. Но изобретение осталось, как видите. Для шпиона и тайного убийцы — чрезвычайно удобная штучка, особенно, если стрелять в упор. Стрелка-то может лететь и дальше, но без мушки и прицельной прорези целиться неудобно. — В поручика стреляли с крыши дома напротив, а это шагов тридцать. — прикинул Вениамин. — На выстрел в упор не похоже. — Вывод — убийца меткий стрелок и прекрасно владеет этим оружием. — И, тем не менее, он его бросил там, же на крыше. Кстати, как вы решились забрать её с собой? Если бы эти петухи нашли её при вас — так просто мы не отделались бы. Свободно могли и в убийстве обвинить! «Петухами» в империи Габсбургов неуважительно именовали полицейских чинов — из-за чёрных шляп, украшенных пучками петушиных перьев. — Да куда им… — отмахнулся Кухарев. — Они, как узнали, что мы из России — только что во фрунт не вытянулись, не то, что обыскивать. Штучка эта мелкая, в рукаве спрятать — так и не заметишь. Именно так, полагаю, её и принёс убийца. А стрелки отравленные — вот! И протянул собеседнику узкий кожаный футляр, напоминающий портсигар. Вениамин открыл — в одном из четырёх узких кармашков лежала знакомая стрелка. — Одна досталась поручику, ещё две убийца выпустил по нам, но не попал, к счастью. Эта — последняя, он бросил футляр на крыше, вместе со стреломётом. Остелецкий пригляделся — острие стрелки покрывал слой тёмной то ли смолы, то ли мази. — Вы понюхайте… — предложил ротмистр. — У кураре характерный запах, ни с чем не спутать… Вениамин осторожно втянул в себя воздух. Пахло незнакомо, но достаточно сильно. — Китайцы тоже применяли кураре для своих стрелок? Я-то полагал, что эта дрянь родом из Южной Америки. — Так и есть. — кивнул Кухарев. — У них свои яды, ничуть не менее эффективные. И это, кстати, загадка — почему владелец стрелок предпочёл проверенным рецептам заокеанскую экзотику? — Вижу, вы хорошо в этом разбираетесь — Остелецкий, вернул футляр со стрелкой. — Есть немного. — не стал спорить ротмистр. — А вам, насколько мне известно, приходилось бывать к югу от Панамского перешейка? Остелецкий испытующе глянул на собеседника «Ну да, разумеется, граф должен был рассказать, с кем придётся иметь дело…» — Приходилось. — ответил он. — И я знаю ещё одного господина, который разбирается в тамошних способах убийства — а заодно и в разнообразных восточных душегубских штучках. Но об этом, с вашего позволения чуть позже, а мне сейчас надо кое-что сделать. А вы, голубчик, не сочтите за труд, скажите коридорному, чтобы принесли кофе. И побольше, цельный кофейник — разговор предстоит долгий… Сел в кресло, дождался, когда Кухарев закроет за собой дверь, потянул из кармана нераспечатанный конверт. …Итак, Кухарев Дмитрий Афанасьевич. Тридцать девять лет от роду, православный, из мещан, родился и вырос в Белостокском уезде Гродненской губернии. Отец — учитель, преподавал естественную историю в реальном училище города Белосток; он с супругой перебрался на жительство в Царство Польское из родного Смоленска ещё до рождения сына. Закончив казённую гимназию в возрасте семнадцати лет, Кухарев поступил на юридический факультет университета в Варшаве, но через три года оставил учёбу и записался в Гродненский гусарский полк вольноопределяющимся. В армии не задержался — дослужившись до поручика, вышел в отставку и поступил в полицию. Службу начал в Радомской губернии Царства Польского… Остелецкий вернулся к предыдущей странице (всего их в конверте было полдюжины) перечитал и озадаченно нахмурился. Так и есть: о причинах внезапной отставки Кухарева в бумагах ни слова. Карточные долги? Какая-нибудь неприглядная история, после которой сослуживцы подвергли его остракизму — вроде отказа принять вызов на дуэль? Банальные денежные затруднения, вынудившие искать местечко подоходнее? Что ж, раз Юлдашев не счёл возможность упомянуть об этом — значит, оно не стоит внимания… …Начав службу исправником, Кухарев вскорости сменил место службы, перебравшись в Варшаву, где поступил в сыскную полицию и за восемь лет дослужился до чина ротмистра. За это время он приобрел репутацию непревзойдённого знатока криминального мира Царства Польского, а заодно и сопредельных Германии и Австро-Венгрии. Остелецкий отложил бумаги и задумался. Вот, значит, из-за чего Юлдашев прислал к нему в помощь именно Кухарева! А что, вполне разумно — знакомство и связи, которые тот успел завести в империи Габсбургов, наверняка пригодятся в поисках. Он вздохнул — что-то долго не несут кофе! — и снова взялся за чтение. …Варшава, заслуженно считалась одной из криминальных столиц Российской Империи — и как раз в этом городе пересеклись однажды дорожки сыскного ротмистра уголовного сыска и одного из сотрудников ведомства графа Юлдашева. Тот приехал в Царство Польское по сугубо служебной надобности, и оказавшись невольно замешанным в некую криминальную историю, запомнил ловкость и профессионализм полицейского ротмистра, который помог ему выпутаться из неприятностей. И отблагодарил, конечно, но на особый манер — перспективный кадр был взят на заметку в Петербурге. Папка с личным делом Кухарева встала на полку в кабинете Юлдашева, и когда графу понадобился специалист специфического профиля, причем не случайный человек, нанятый за деньги, или вор, которому обещано снисхождение, а некто, безусловно надёжный и, желательно, связанный присягой — тот вспомнил о ротмистре из Варшавской сыскной полиции. И ни разу с тех пор об этом не пожалел, поскольку специалистом бывший поручик Гусарского гродненского полка оказался уникальным. Кроме прямой своей полицейской специальности он в совершенстве владел несколькими воровскими «профессиями» — освоил ремесло карманника, умел подделывать документы, вскрывал замки и сейфы не хуже матёрого медвежатника. А уж в способах сбыта и реализации краденого разбирался так, что не уступал любому скупщику — «каину» на воровском жаргоне. Владея, кроме польского и русского, ещё немецким, чешским и французским языками, Кухарев говорил на них с выраженным польским акцентом. Это позволяло, находясь в Европе, выдавать себя, например, за гастролирующего варшавского карманника, взломщика сейфов из австрийского Лемберга. Или, наоборот, за сыщика из германского Данцига — и то, и другое, и третье он, судя по присланным Юлдашевым сведениям, проделывал неоднократно и с неизменным успехом. На столе исходил ароматным паром кофейник. Кроме него, коридорный принёс большое глиняное блюдо, наполненное кусочками рахат-лукума, пахлавы и прочими образчиками восточных сладостей. Обозрев это приторное великолепие, Вениамин извлёк из буфета початую бутылку коньяка. Кухарев, увидев это, одобрительно хмыкнул и потянулся за рюмкой. — Помянем, что ли, поручика? — предложил он. — хороший был малый, жаль… — Все мы под Богом ходим… — Остелецкий набулькал ароматной жидкости на пол-пальца. — Ну, земля пухом… Выпили — как водку, единым духом, не чокаясь и не закусывая. — Значит, будем работать вдвоём, Дмитрий Афанасьич? — Должны были втроём. Но, раз уж так получилось — придётся справляться. С чего думаете начать, Вениамин Палыч? — Для начала, ввести вас в курс дела. — Остелецкий разлил по второй. — Или, лучше завтра, на свежую голову? — Чего уж там… — ротмистр сделал маленький глоток, отщипнул кусочек рахат-лукума — Рассказывайте, зачем время терять? А обсудим, и вправду, завтра. Я, знаете ли, серьёзную информацию стараюсь ночью обдумать. Просыпаешься –глядишь, и мыслишки какие-нибудь созреют… — Тогда ограничимся кофе. — Вениамин закупорил бутылку и убрал её обратно в буфет.– Соперник у нас, Дмитрий Афанасьевич, будет весьма серьёзный… — Видал я серьёзных. — Кухарев проводил сосуд задумчивым взглядом. — На всяких насмотрелся, и по уголовной части и по иной-прочей. — Таких не видали. С сэром Фрэнсисом Бёртоном я впервые встретился в семьдесят восьмом, в Порт-Саиде. Я тогда состоял при нашей дипломатической миссии на международной конференции по статусу Суэцкого канала, и этот господин… Он вкратце поведал Кухареву историю знакомства с британским разведчиком. Потом перешёл к южноамериканским приключениям, потом к событиям в Абиссинии и закончил похищением жены барона Греве. Кухарев внимательно слушал и не перебивал, лишь качал время от времени головой. — Беру свои слова назад, Вениамин Палыч. — сказал он, когда Остелецкий завершил повествование. — С таким матёрым зверем мне иметь дело ещё не приходилось, куда до него варшавскому ворью или их венским, с позволения сказать, коллегам… Есть, правда, личность схожего калибра: некий Адам Уорт — не приходилось слышать о таком?[2] — Нет, ни разу. И что, настолько опасный тип? — Опаснее некуда. Он, вообще-то американец, во время Гражданской Войны сражался на стороне северян, был ранен шрапнелью при Манассасе. Долго лежал в госпитале, а когда вышел, то придумал весьма оригинальный способ заработка: стал вербоваться в различные полки под вымышленными именами, чтобы получать положенные добровольцам деньги. В конце концов на его след вышли люди из бюро Пинкертона, занимавшиеся розыском дезертиров, и Уорт сбежал в Нью-Йорк. Там он сколотил шайку и занялся делами посерьёзнее — организовывал бандитские налёты, грабил банки и ростовщиков и особо прославился тем, что не только не применял оружия сам, но и не советовал это делать подельникам. «Человек с мозгами — говорил он, — не должен таскать в кармане револьвер, Всегда есть способ, и гораздо лучший, добиться того же самого, просто хорошенько подумав». — И что же, добивался? — Как правило — да, хотя всякое, конечно, случалось, в том числе и неудачи. Самое громкое его дело — ограбление Бойлстоунского национального банка в Бостоне, в шестьдесят девятом. Уорт и его компаньон, взломщик Буллард, которому он годом раньше устроил побег из тюрьмы, сняли дом по соседству с банковским хранилищем, разобрали стену, взломали сейф и вынесли миллион долларов наличными и в ценных бумагах, после чего сбежали в Англию. Там Уорт взял имя покойного редактора «Нью-Йорк таймс» Генри Раймонда и вскоре сделался некоронованным королём преступного мира Британии и, заодно, половины Европы Дело он поставил на широкую ногу — планировал грабежи банков, железнодорожных касс, почтовых отделений, просто богатых домов. За полтора десятка лет Уорт создал в Лондоне настоящую уголовную империю; рядовые воры, которых находили для очередного дела через цепочку посредников, никогда ничего о нём не знали и, даже попавшись с поличным, не могли выдать ни самого Уорта ни его ближайших помощников, даже если бы и хотели. — Н-да, интересный господин… — Остелецкий встал, прошёлся по комнате. — Признайтесь, вам приходилось иметь с ним дело? — Было пару раз. Уорт и его преступная сеть работают и по заказу третьих лиц, и не только одних преступников. Вот, скажем, нужно вам подкупить банковского служащего? Проще простого: свяжитесь с Уордом, и он найдёт к нему подход. Для некоего дельца требуется опытный взломщик, или фальшивые документы? У Адама Уорта найдётся всё, что нужно и в любой точке Европы. любой вкус. Вот и мне понадобились однажды услуги подобного рода. Уорт всё устроил в лучшем виде — правда и денег взял немало… Какие именно услуги понадобились Кухареву (а значит, ведомству графа Юлдашева) Остелецкий уточнять не стал. Доверие-доверием, но в ведомстве действовало непреложное правило: каждый знает только то, что необходимо для работы. Сочтёт нужным — сам расскажет, а пока не стоит проявлять излишнего любопытства. — Я к чему это всё рассказываю… — продолжал меж тем Кухарев. — Бёртон, как я понимаю, довольно хорошо известен у себя на родине? Вот я и подумал — что, если мне тряхнуть прежние свои связи и обратиться к Уорду? Не может быть, чтобы он совсем не слыхал о Бёртоне! Заплатим ему, сколько попросит — глядишь, и поможет, по знакомству-то? Вениамин задумался. — Мысль, конечно, интересная. Только цена может оказаться выше, чем вы думаете… если этот ваш Уорт вообще согласится. За Бёртоном стоит военно-морская разведка Британии, а связываться с этими джентльменами рискнёт далеко не всякий, будь он даже король лондонского преступного мира. Но… — Остелецкий отхлебнул из чашки остывший кофе, — … но может статься, Дмитрий Афанасьич, что у нас с вами не останется иного выхода. [1] Соответствует калибру 11,43 мм. [2] Бытует версия, что Адам Уорт стал прототипом профессора Мориарти, криминальном гении из рассказов о Шерлоке Холмсе. V Индокитай, Аннам, провинция Тонкин. Долина реки Красная. Лагерь бурлил, как закипающий на костре котелок. Или как муравейник, в который ткнули палкой. Проходили в разных направлениях группы вооружённых людей, некоторые в форме кохинхинских стрелков; сновали посыльные, пару раз проволокли старые китайские пушки на деревянных лафетах. Их доставили в лагерь из разных мест — пушки должны были поддержать нападение на французский укреплённый лагерь Йенбай, защищающий речные подступы к Ханою. Времени терять нельзя, объяснял Казанков своему «штабу», состоящему из старшего офицера «Манджура», Осадчего и Матвея. Французы пока не знают о разгроме речного каравана и уверены, что им ничего не угрожает. Но стоит им получить эти сведения — ощетинятся стволами, штыками, удвоят, утроят караулы, и тогда о внезапности можно будет забыть. Если и бить — то сейчас, и бить изо всех сил, наотмашь. На успех замысла работало ещё и то обстоятельство, что несколько дней назад три мореходные канонерки, стоявшие возле французского лагеря на якорях и прикрывавшие своими орудиями подходы к нему, снялись с якорей и ушли вниз по реке, к Ханою. Почему, зачем? Это как раз и есть самое интересное: пленный французский офицер рассказал, что это сделано в опасении появления Курбэ китайского флота. Откуда китайцы возьмут для этого корабли, пленник не знал. По всему выходило, что неоткуда — разве что Бэйянский флот нарушит, наконец, нейтралитет — а это для любого, хоть сколько-нибудь разбирающегося в политических раскладах империи Цин, представляется крайне маловероятным. По сложившейся давным-давно традиции чиновники китайских провинций отнюдь не рвались оказывать друг другу помощь и поддержку, когда в этом возникала необходимость. Вот и сейчас история повторялась — и в самых неприглядных деталях. Несмотря на то, что в распоряжении адмирала Дин Жучана в главной базе флота, гавани Вэйхайвей имеется не менее девяти боевых кораблей — до сих пор его участие в боевых действиях свелось к отправке одной-единственной канонерской лодки, на которой адмирал посетил порт Циньчжоу в Тонкинском заливе. Возможно, Дин Жучан (безусловно, талантливый адмирал, известный личной храбростью) поступал так по наущению своего покровителя, Ли Хунчжана. Курбэ же уступать не намерен и собирается одним ударом покончить с китайским присутствием на море. Этот шаг позволил бы перейти к осуществлению следующего этапа адмиральского плана: установить «рисовую» блокаду, с целью поставить Китай — весь Китай, не только воюющие провинции! — на грань голода. Итак, разведчики-аннамиты наблюдали уход французских канонерок. Наблюдение за постами и караулами вокруг французского лагеря подтверждали расчёты Казанкова — там ещё пребывают в безмятежном расположении духа, несут службу через пень-колоду и не помышляют о нависшей опасности. Имелась лишь одна загвоздка — и чтобы решить, что с ней делать, Казанков собрал заседание своего маленького штаба. — Вы говорили, Сергей Ильич, аннамиты сносились со своими соглядатаями в лагере? — спросил Осадчий. — А как они туда попадали, коли вокруг караулы? Или лягушатники совсем уж мышей не ловят? Казанков разгладил ладонями расстеленную на столе карту — трофейную, взятую у пленного французского офицера, на которую он сам нанёс сведения, добытые разведчиками. Были здесь отмечены и маршруты пеших патрулей, и расположение постов, караулов и секретов. — Караулы у них, и правда, неважнецкие. — подтвердил он. — Но всё же они есть, и если сунуться в лагерь — вполне можно и попасться, и тогда пощады не жди. Нет, аннамиты слишком хитры для этого. А ещё — они непревзойдённые мастера устраивать всякие подлые ловушки и рыть тоннели, по которым пробираются в тыл врага и наносят внезапные удары. — Видал, как же… — проворчал Осадчий. — Даже залезть пробовал. — И как? — осведомился Казанков. Матвей посмотрел на пластуна с удивлением — тоннели копали для щуплых, малорослых аннамитов, а бывший унтер с клипера «Яхонт» отличался шириной плеч и гренадерским ростом. — Куды там… — Осадчий безнадежно махнул рукой. — Сажени три прополз и застрял. Потом замаялся назад вылезать– ногами вперёд, чисто покойник! — Придётся снова попробовать. — Казанков убрал усмешку и взял карандаш. — Правда, на этот раз не тебе, Игнат Егорьич. Вот, смотрите: сюда идёт тоннель, по которому аннамиты лазают в гости к французам, чтобы забрать сведения от своих лазутчиков. Это, кстати, ответ на ваш вопрос… Он прочертил линию от опушки леса к группе построек в стороне от казарм. — Здесь провиантские склады и кухни. — Многие аннамиты как раз тут и работают, и пригляда за ними почти нет, зачем, в самом центре лагеря? А вот это — грифель упёрся в просторную поляну на противоположном краю лагеря — поле, приспособленное для полётов дирижабля мсье Ренара. Вот этот огромный навес из жердей и парусины — для сбережения аппарата от дождя, ветра и прочих капризов погоды. А в сарае — газодобывательная станция. — А пробраться туда никак не получится? — осведомился Осадчий. — Не нам, конечно, мои ребята в нору ихнюю не протиснутся, а самим аннамитам? Переправят в лагерь по тоннелю бутыль керосина абы пару шашек динамитных, заложат, где нужно — и амба, нету больше никакого дирижопеля! Матвей, услыхав, как непочтительно пластун назвал творение инженера Ренара, хихикнул. — Пустой номер. — Казанков покачал головой. — Туземцев к полётному полю, не подпускают, а если кто сунется сдуру — хватают и без разговоров ставят к стенке. — Тогда придётся снаружи. Взять караулы в ножи, вот здесь, поближе к полю. — Осадчий он ткнул в карту заскорузлым грязным пальцем. — А пока в лагере не опомнились — пробиться к сараям и навесу, и всё там разнести к нехорошей маме. Ещё бы аннамиты в лагере учинили что-нибудь для отвлечения — пожар там, или пальбу, всё легче будет, и потери меньше… Казанков сделал на схеме несколько пометок и черкнул что-то в записной книжке. — Вариант годный, его мы оставим на крайний случай. А пока вы со своими людьми будете его готовить… Матвей, поправьте, если я ошибаюсь — у вас ведь были успехи в минном деле? Юноша кивнул. Что было, то было — не зря же он ещё в Сагалло не вылезал из палатки, сутками просиживая над книгами по минному и гальваническому делу, а потом вычерчивал схемы взрывных галерей и камуфлетов под руководством мичмана-минёра с канонерки «Бобр»? — Вот и займитесь. Задача — проложить ответвление от основного тоннеля к полётному полю. Даже не одно, а два — под стоянку дирижабля и под газодобывательную станцию. В каждом следует соорудить минный горн, а потом взорвать оба разом. — Но как же я… — сердце Матвея ухнуло в ледяную пустоту. Ему, вчерашнему гимназисту — и устраивать минные подкопы, как инженер Тотлебен во время осады Севастополя? — Но… я ведь никогда… там же расчёты… Он запнулся, замолк. Казанков молчал, не сводя с собеседника взгляда — серьёзного, ожидающего… непреклонного. — Я не справлюсь, Сергей Ильич! — решился, наконец, юноша. — Я… я никогда такого не делал! — Я тоже. — мягко сказал Остелецкий и улыбнулся — от этой улыбки на сердце у Матвея потеплело. — И никто из нас не делал. Но надо же когда-то и начинать? А кому, как не вам, дюша мой? Минному делу вы, в отличие от нас, хоть сколько-нибудь, а обучались, сложения подходящего, не застрянете под землёй, как… И покосился на Осадчего. Пластун отвернулся, сделав вид, что к нему это не относится. — Времени у нас нет совершенно. Копают аннамиты быстро, кроты, и те позавидуют. Три дня вам на всё, уж постарайтесь успеть! А о расчётах не переживайте — прикиньте потребное количество взрывчатки и размеры забивок для минных горнов и покажите мне, вместе перепроверим, уточним. Ошибиться нам с вами никак нельзя, надо сделать всё правильно и с первого раза. И не сомневайтесь вы в себе, друг мой, тогда всё у вас получится! Матвей замялся, — говорить, не говорить? — но всё же решился. — Да я и не сомневаюсь, Сергей Ильич. Просто удивительное дело получается: мы при помощи помощью подземной галереи собираемся уничтожать воздушный корабль, один из тех, о которых раньше только литераторы-футуровидцы писали, вроде мсье Жюля Верна, повествуя о будущем. А вот же оно, будущее, оказывается, уже наступило! — Э-э-э, друг мой, нашли, чему удивляться…. — усмехнулся Казанков и потрепал собеседника по плечу. — Войны нынче такие пошли, что мы много ещё чего увидим… и век бы его не видеть!.. * * * В галерее было тесно. Нет — очень тесно. И сыро. И темно — подземный мрак едва рассеивал тусклый огонёк «летучей мыши» — лампу приходилось держать в вытянутой вперёд руке и ползти, извиваясь всем телом. А ещё очень, очень страшно, до того, что у Матвея спина покрывалась холодным потом, стоило только вспомнить о тысячах пудов грунта над головой. Конечно, это и не каменистый грунт Малахова кургана, и не тяжкие громады бастионов какой-нибудь европейской крепости — но червяка, которому он сейчас уподобился, раздавит и мокрого места не оставит… Наука о подземной войне требовала позаботиться, прежде всего, о том, чтобы минная галерея не обрушилась раньше времени. Для этого Матвей решил использовать «голландские рамы», — нехитрые приспособления из четырёх досок с прямоугольными вырезами на торцах. Изготовление этих штуковин в потребном количестве он планировал наладить в лагере повстанцев, доставлять в галереи по частям и там, по месту собирать и устанавливать для укрепления стен и сводов. Но очень быстро бывший гимназист убедился, что аннамиты знают своё дело и в рекомендациях, составленных европейскими инженерами, не нуждаются. Да, прокопанные ими тоннели, хоть и годились, в лучшем случае, для субтильного подростка, но казались прочными, надёжными. И даже дышать в длинном тоннеле было чем, несмотря на отсутствие вентиляции — во всяком случае, от удушья туземцы не страдали. Чего не скажешь о самом Матвее. Он ловил спёртый воздух ртом, но это мало помогало — постоянно звенело в ушах, голова раскалывалась, перед глазами плыли кровавые круги. А вот аннамитам хоть бы хны — орудуют своими короткими деревянными совками, наполняют мешки землёй и передают их по цепочке, к входу в тоннель. И проделывают всё это с немыслимой скоростью, углубляясь в мягкий грунт на десятки футов за час. Матвей извернулся, переворачиваясь на другой бок, поставил возле стены масляную лампу и вытащил из кармана грязный листок с надписью «план минных работ» и схемой тоннеля и боковых ответвлений с указаниями длины и углов поворотов. Поначалу юноша беспокоился, сумеют ли туземные «минёры» вывести галереи куда намечено, и даже порывался произвести расчёты, пользуясь циркулем, линейкой и мотком просмоленной бечёвки. Но Казанков вовремя объяснил, что и в этом нет необходимости — копая основной тоннель, аннамиты сумели подвести его точно под барак, где обитала туземная прислуга, и ошибиться при этом не больше, чем на пару-тройку футов. Теперь схема, рулетка и прочие инструменты служили другой цели — предстояло придумать и изготовить устройство для подрыва зарядов на безопасном расстоянии. Кроме того, нужно осмотреть готовую камеру минного горна и прикинуть, как устроить забивку. Если ошибиться — ударная волна, произведённая взрывом, направится не вверх, а вбок, в галерею — и тогда нужного эффекта не получится. Но это всё потом, когда аннамиты прокопают тоннель до конца. А сейчас — Матвей выплюнул зажатый в зубах кончик бечёвки и крикнул аннамиту, помощнику, державшему в руках клубок. Тот должен был, получив сигнал, завязать на бечёвке узел, вплетя туда полоску ткани с цифрой. Потом, наверху, Матвей размотает бечёвку, отмеряет отрезки до каждого из пронумерованных узелков и нанесёт результаты на схему. Когда придёт время разрабатывать приспособление для подрыва минных горнов — эти сведения очень пригодятся. Поначалу он хотел использовать огнепроводный шнур. Средство проверенное, надёжное — однако здесь всплыло непредвиденное обстоятельство. Обе галереи были проложены рядом, и при подрыве одной, своды второй неизбежно рухнут от сотрясения. А если в ней будет на тот момент ещё гореть шнур –велика вероятность, что его затушит, перебьёт или как-то иначе выведет из строя, предотвратив таким образом второй взрыв. Выход, на первый взгляд, был очевиден: произвести подрывы одновременно. Чего проще, казалось бы? Отмерить строго одинаковые отрезки шнура, разом их поджечь и убраться подальше, пока не бабахнуло. В теории это выглядит просто, элементарно даже — но в процессе опытов выяснилось, что добиться одновременности взрывов практически невозможно. Дело было в самом шнуре, в его качестве: скорость горения разных участков хоть немного, но отличалась, что при такой длине неизбежно давало разбег по времени горения — и весьма, существенный, в десятки секунд. Изведя на эксперименты две сотни футов шнура из не такого уж богатого запаса, Матвей убедился, что из затеи ничего не выйдет. Можно было, правда, ограничиться дирижаблем, оставив в покое газодобывательную станцию — но это уже на крайний случай, если прочие варианты не сработают. Одним из таких вариантов был подрыв при помощи электричества. Матвей кое-что читал о работах, ведущихся в этой области — так, американец Самуил Кольт производил опыты по воспламенению пороха по гальваническому проводу ещё в 1842-м году, англичане же начали такие пятью годами раньше. Не отставала и Россия — в том же 1842-м академик Якоби сконструировал магнитно-электрическую батарею, служащую для произведения подрыва порохового по проводам, создав подрыва крепостных минных заграждений, защищающих Кронштадт, Свеаборг и другие морские твердыни Российской Империи. Увы, и от этой идеи пришлось отказаться, и по причине самой банальной: отсутствия необходимых материалов и, прежде всего, изолированных проводов. Перебрав ещё несколько вариантов поплоше, Матвей в итоге решил обратиться к собственному опыту. В самом деле: к чему гадать, если имеется проверенная конструкция детонатора –та самая, которую применяли террористы-народовольцы для убийства Царя-Освободителя. Такое же устройство Матвей собирался использовать в Москве, замышляя взорвать на воздух инспектора казённой гимназии Скрынникова. Тот затравил одного из гимназистов до такой степени, что несчастный полез в петлю — и Митяй с товарищами по «революционному» кружку решили, что негодяй должен ответить за свои злодеяния…. По счастью, «акт» тогда не состоялся, хотя готовился Матвей тщательно и даже собрал и испытал прототип детонатора, состоящего из стеклянной пробирки, свинцового грузика и кое-каких химических веществ. Все, приготовленное для «рабочего» образца он забрал с собой, отправляясь в Абиссинию. Но там случилась неприятность: агент английского шпиона Бёртона похитил компоненты адской машины и использовал их для устройства провокации — взорвал бомбой французское авизо «Пэнгвэн», что стало поводом для нападения эскадры адмирала Ольри на крепость Сагалло. А Матвей, признавшийся в своей оплошности, вместо ожидаемой суровой кары был отправлен осваивать азы минно-взрывного дела.[1] К счастью, агент Бёртона украл не всё. Оставшиеся материалы Матвей забрал с собой, отправляясь вместе с Казанковым на Дальний Восток; потом опасный груз перекочевал на «Манджур» и в итоге оказался здесь, в аннамской провинции Тонкин, в лагере туземных повстанцев. Суть конструкции заключалась в том, что химические вещества — соляная кислота, сахар и бертолетова соль — должны перемешаться, когда свинцовый грузик раздавит пробирку с кислотой, и воспламенятся, вызвав взрыв основного заряда. Всё необходимое было в наличии, в количествах, достаточных для изготовления нескольких детонаторов — трёх-четырёх «опытовых» и пары «рабочих». Необходимый опыт имелся, и Матвей, произведя нужные расчёты, взялся за эксперименты. Детонатор предстояло привести в действие, дёрнув за шнур. Существовала вероятность, что и в этом случае заряды не сработают одновременно, но это было не так страшно, как в варианте с огнепроводным шнуром. Даже если один минный горн взорвётся раньше, обвалив вторую галерею и перебив шнур — взрыв неизбежно вызовет обвал второй камеры, и детонатор сработает от кусков падающей глины. Матвей и Казанков даже не поленились произвести подобный опыт — аннамиты по их указаниям вырыли в джунглях тоннель длиной в сорок два фута (именно столько разделяло навес для дирижабля и сарай с газодобывательной станцией), после чего был произведён подрыв заряда, установленного в одном из концов тоннеля. Второй, расположенный в другом конце, при этом тоже сработал, подтвердив правильность расчётов. К исходу четвёртого дня работ галереи, и взрывные каморы были готовы. Оставалось перетащить туда динамит, соорудить забивки из обрезков брёвен, камней и глины, не забыв оставить в них отверстия для шнуров. В длину каждый из них имел около двухсот футов — чтобы при рывке что-нибудь не заклинило и не зацепилось, Матвей на всех поворотах галерей поставил деревянные блоки, изготовленные по его просьбе Осадчим. Эта система также была неоднократно испробована; шнуры предстояло протянуть по тоннелю до барака рабочих-аннамитов во французском лагере — именно там будет находиться Матвей, не собиравшийся уступать кому-то право произвести взрывы. Это моё устройство, рассуждал бывший гимназист, а значит, и рисковать буду я. Как и пожинать плоды успеха, в котором он ничуть не сомневался. Кроме трёх пудов динамита (Казанков не пожалел, отдал почти всё, что осталось от запаса, доставленного на «Манджуре»), Матвей велел запечатать в камерах по дюжине больших глиняных горшков, содержащих керосин, перемешанный с пальмовым маслом. Приготовленная из этих ингредиентов горючая смесь отличалась вонючестью, липкостью и, главное — не гасла, даже когда её засыпали землёй и песком. Юноша рассчитывал, что эта смесь полыхнёт — а много ли нужно взрывоопасной начинке обоих «объектов», чтобы добавить к подземными взрывам ещё и эффектный фейерверк? [1] Всё это детально описано в четвёртой книге цикла, «Флот решает всё». VI Австро-Венгерская империя, Город Триест — Это по-каковски он болбочет? — осведомился Кухарев. — на итальянский, вроде, не похоже. — По-турецки. Большая часть населения Триеста итальянцы, но хватает и других, — сербов, хорватов, албанцев, и почти все понимают язык блистательной Порты. — А вы, значит, тоже его знаете? — Не слишком хорошо. Но, чтобы объясниться с этим типом — достаточно. К тому же, он сам не турок. — А кто? — ротмистр сощурился, поигрывая кастетом. Пленник глядел на увесистую латунную штучку с опаской — именно ею Кухарев саданул ему по макушке, стоило только открыть дверь. — Морда, вроде похожа, чернявая… — Чернявых на Балканах — каждый второй, не считая каждого первого. Этот, скорее, араб, очень уж акцент характерный… И произнёс несколько фраз. Пленник дёрнулся, замотал головой. Вениамин повысил голос и сунул руку в карман. Пленник сжался и заговорил — торопливо, сбивчиво, глотая слова. Насколько мог понять Кухарев, на том же языке, на котором был задан вопрос. — Ну вот, я так и знал. — Остелецкий дослушал его до конца и удовлетворённо потёр ладони.- Самый настоящий араб, родом из Александрии. — Так вы и арабский знаете? — удивился Кухарев. «А так же китайский, испанский, итальянский, всего семь языков» — чуть не сказал Вениамин, но вовремя сдержался. Негоже начинать совместную работу с хвастовства. Вот потом, когда всё закончится, за рюмочкой… — Он говорит, что Бёртон нанял его как раз в Александрии, для похищения какой-то женщины. Белая, из Европы, богатая. — Богатая европейка? — Кухарев вздёрнул брови. — Постойте, это, часом не… — Супруга барона Греве, к гадалке не ходи. — подтвердил догадку напарника Вениамин. — Считайте, нам повезло. — И ещё как! А спросите-ка его вот о чём… На подручного Бёртона они вышли с подачи воришки-албанца, к которому Остелецкий собирался обратиться с самого начала. И — то ли действительно повезло, то ли сыграла свою роль жиденькая пачка купюр с изображениями женских головок и указанным номиналом в сто гульденов — но уже на следующий вечер албанец, явившись на встречу, назвал адрес, по которому следует искать убийцу. Что они немедленно и сделали — и вот теперь допрашивали его в комнатке на втором этаже дрянной припортовой гостиницы. — Уверяет, что англичанин с его помощью нанял ещё троих то ли бродяг, то ли воришек, а они уж похитили баронессу. — продолжал Остелецкий. Араб с кляпом во рту и связанными руками и ногами ворочался в углу, куда его швырнули после допроса, загородив для верности большим креслом. — После дела они с Бёртоном — имени его он, конечно, не знает, говорит -высокий, страшный, со шрамом на щеке, — прирезали исполнителей, а женщину отвезли на шхуне, которая ждала их в порту. Оттуда сразу направились в Триест. — Так значит, и баронесса, и англичанин здесь? — оживился Кухарев. — Вот и хорошо, разом покончим с этим поганым делом! Вениамин развёл руками. — Увы. То есть они были здесь, когда Бёртон вёл переговоры с бароном, но потом сразу уехали. Куда — он не знает. Говорит, что Бёртон велел дождаться некоего человека, а дождавшись убить, и его самого, и тех, с кем он будет встречаться. — То есть, поручика Симагина? Но откуда англичанин мог знать, что мы приедем? У Бёртона что, свой человек в Петербурге? Остелецкий пожал плечами. — Я бы этого не исключал. Но, думаю, убийца поджидал не вас, а меня. Бёртон знает о нашей с бароном дружбе — и мог просчитать, что именно ко мне он и обратится. — А трубку со стрелками ему тоже Бёртон дал? — Кто ж ещё? И дал, и стрелять научил, чтобы попадать в цель не с пяти шагов, а с двадцати! Кухарев матернулся. — Предусмотрительный, гад… Значит, говорите, сбежал? Не беда, отыщем, не впервой. А с этим что будем делать? И поглядел на араба. Видимо, тому взгляд не понравился — он замычал, заизвивался и постарался поглубже забиться в угол. — Вообще-то я обещал его не убивать… — неуверенно ответил Остелецкий. — Иначе никак было не добиться внятных ответов. Не пытать же его, в самом деле? — Если для дела нужно — почему бы и нет? А когда дело сделает — куда он должен был отправиться, Бёртон не сказал? — Велел послать телеграмму в Александрию и самому туда возвращаться. — Теперь Вениамин смотрел на напарника с нескрываемым подозрением. — Но я не думаю, что сам он туда отправится, да ещё с пленницей. Рискованно слишком, да и незачем…. — Что ж, значит, этот тип нам больше не понадобится. — Кухарев спрятал в карман кастет и вынул складной нож. Щёлкнул, высвобождая узкое, хищно блеснувшее лезвие. Пленник замычал громче, предчувствуя недоброе. — Вы, ступайте, Вениамин Палыч, я вас на улице догоню. А лучше постойте за дверью, а то коридорный сдуру сунется, выкручивайся потом… От протестов Остелецкого (надо признать, достаточно вялых) ротмистр попросту отмахнулся. — Я, в отличие от вас, ничего ему не обещал, так что ваша совесть может быть спокойна… и моя тоже. А оставлять этого типа в живых было бы с нашей стороны верхом глупости. Да и за поручика надо поквитаться — нехорошо, когда русских офицеров всякая арабская рвань ядом травит, словно крыс… * * * Ирландское море Траверз острова Холи-Айленд, 50 миль к западу от Ливерпуля. Колонна подавляла своей мощью. Не численностью — три эскадренных броненосца, не так уж и много для Королевского Флота, да ещё в море, спокон веку считающемся «домашним» для Британской Империи. Дело было в самих кораблях, приземистых, плоских, хотя и надводный борта и повыше чем у того же «Руперта» или его ровесника, «Инфлексибла». Этим двум не таким уж старым, но откровенно неудачным боевым единицам выпала незавидная участь: «Инфлексибл» ушёл на дно возле Александрии, поражённый таранным ударом другого британского броненосца, «Хотспура», который к тому моменту сражался под флагом османской Империи, но с русским экипажем. «Руперту» же, его прямому потомку в линейке броненосных таранов Королевского Флота, повезло чуть больше — выбросившись на берег во время боя при Свеаборге, он пролежал на мели почти два года, пока у русских не дошли, наконец, до него руки.[1] Покалеченный броненосец стащили с мели и отволокли на буксире в Кронштадт, а потом и в Петербург, где он встал на ремонт в эллинг Николаевского завода. Недавно «Руперт» вошёл в строй, но уже под новым именем, «Император Александр II-й». Остелецкий вполне одобрял этот выбор: всем известно, что Царь-Освободитель был взорван террористами по прямому указанию англичан, в отместку за разгром Эскадры Особой Службы под командованием адмирала сэра Эстли Купера Ки[2]. И то, что один из британских трофеев носил теперь его имя, было только справедливо. Но это был вчерашний, не самый славный день Королевского Флота. Сегодняшний же — вот он, движется тяжким ордером, угрожая всему миру своими чудовищными тринадцатью с половиной дюймами в бронированных барбетах. Их три, броненосца серии «Адмирал»: «Коллингвуд», «Родней» и Хоуп', и ещё два вот-вот сойдут со стапелей в Пемброке. Носящие имена флотоводцев, сделавших Британию владычицей морей, они знаменуют собой новую эпоху в военном кораблестроении — и готовы всей своей мощью оспорить попытки других держав и, прежде всего России, пододвинуть её с этого пьедестала. — Умеют всё же работать альбионцы… — пробормотал Кухарев. Он стоял рядом с Вениамином на полубаке, и вместе с прочими пассажирами рейса «Лиссабон-Ливерпуль» любовался броненосной колонной. — Кажется, вчера ещё лишились половины своих броненосцев — и вот, пожалуйста, уже наклепали новых, побольше и посильнее! — В «Таймс» мелькнула статья одного отставного адмирала. — отозвался Вениамин. — Так он доказывал, что эти поражения в некотором смысле оказали Британии услугу. Мол, Королевский Флот избавился от старых, негодных кораблей, которые проектировали и строили вразнобой, по разным проектам, многие с дульнозарядными, давно устаревшими орудиями. Но теперь этому пришёл конец — «Адмиралы» сильнейшие в мире броненосцы, и уж они-то вернут былую океанскую мощь Британской Империи! — Ну, мало ли что напишет какой-то отставник… — пробурчал ротмистр. — Хотя кораблики и правда, серьёзные… Остелецкий проводил взглядом один из «корабликов» — крайний в ордере «Хоуп». — Дело даже не в конструкции. Такие же проектируют и у нас, и во Франции и даже, насколько мне известно, в Германии. Штука в том, что англичане способны выпекать такие махины, как пирожки, и в этом их нет равных. — Не стоит сгущать краски, Вениамин Палыч… — обиделся за державу Кухарев. — мы тоже не лаптем щи хлебаем! Я, конечно, не моряк, мало в этом понимаю — но вижу, сколько после войны настроили боевых кораблей, в том числе и броненосцев. Утрём нос просвещённым мореплавателям! — Утрём-то утрём, кто ж спорит? — Остелецкий пожал плечами. — Но угнаться за англичанами будет непросто. У них не только купцы и промышленники — аристократы, природные лорды занимаются судостроением! Да и простых людей рыцарскими титулами за достижения в этой области жалуют. Возьмите хоть Джеймса Харланда — сын простого врача, получил образование, работал на верфях чертёжником, потом инженером и управляющим. Основал собственную верфь, «Харланд и Вольф» — и строит теперь пароходы, ходящие через Атлантику, за что удостоился титула баронета и места в парламенте. Вот бы и нашим аристократам пример с него брать — не всё же голубой кровью кичиться, да на петербургских балах жизнь прожигать! — Да вы, как я вижу, вольнодумец, Вениамин Палыч? — Кухарев спрятал усмешку в усах. — Ну-ну, не принимайте всерьёз, я же шутя… А вообще-то вы правы — пора бы князьям да графам нашим послужить отечеству не только на гвардейском плацу. Ну ничего, надеюсь, скоро многое изменится. Будут ещё у нас свои «Адмиралы», будут, дайте срок! Над морем прокатился протяжный, прерывистый рёв — приветствие адресованное посудинам Её Величества королевы Виктории. Стальные гиганты ответили, каждый двумя гудками, в строгом соответствии с морским этикетом, и вскоре «Юнион Джек» на корме концевого броненосца скрылся за пеленой угольного дыма. Волны, разведённые колонной, раскачали пароход, и Кухарев, который ещё в Триесте признался, что страдает морской болезнью, выругался и покрепче ухватился за леер. Вениамин покосился на напарника с сочувствием — плавание далось тому нелегко, в особенности, переход через Бискайский залив, когда «Ютландию» сутки, не меньше, валяло с борта на борт на пятибалльной зыби. Ротмистр пластом лежал в каюте, отказываясь даже от сухариков и куриного бульона, которые таскал ему из судового буфета стюард. А когда пришёл в себя настолько, чтобы выбраться на палубу — они уже миновали острова Силли, что лежат в полусотне миль к юго-западу от оконечности полуострова Корнуолл, прошли каналом Святого Георгия и оказались в Ирландском море. Судно, на котором путешествовали Остелецкий с Кухаревым, называлось «Ютландия» и совершало рейсы по линии «Лиссабон-Ливерпуль». Напарники взошли на его борт три дня назад — и теперь со скоростью девяти узлов (посудина была старая, приводящаяся в движение парой огромных гребных колёс) приближались к цели недолгого путешествия. Отправиться в Англию морем, в обход всей Европы, предложил Остелецкий — несмотря на то, что поездка по железной дороге, а потом через Ла-Манш, заняла бы вдвое меньше времени. Противник — Бёртон или его подручные — только того и ждут, доказывал Вениамин. Если уж они сумели выследить их в Триесте — то и в «Восточном экспрессе» наверняка расставят своих соглядатаев, а вот с морем этот номер не пройдёт. Из Триеста ежедневно уходят десятки судов в разные порты, в разных направлениях, и затеряться в этой сумятице особого труда не составит. Для пущей уверенности маршрут спланировали с двумя пересадками: сначала до Неаполя, оттуда в португальский Лиссабон, и уже там — на пакетбот небольшой судоходной компании, идущий в Ливерпуль. В Неаполе напарники провели три дня, ежедневно меняя отели, чтобы убедиться в отсутствии слежки. Ничего подозрительного не обнаружилось, и успокоенный этим обстоятельством Остелецкий дал телеграмму в Ригу, по заранее оговоренному адресу — с некоторых пор в их ведомстве стали крайне серьёзно относиться к возможностям британской агентуры. Получив эту телеграмму, граф спешно отправил дипломатической почтой в Лиссабон запечатанный пакет — там его и получил Остелецкий, опять-таки, строго соблюдая правила конспирации. Содержание конверта было таково, что он предпочёл оставить напарника в неведении. Правило «знать только то, что необходимо для дела» с некоторых пор стало обязательным для всех подчинённых графа Юлдашева. Молодая военно-морская разведка Российской Империи быстро училась — в том числе и на собственных ошибках. Кухарев же, при всём уважении и даже симпатии, которую испытывал к нему Вениамин, вряд ли был посвящён в сокровенные планы руководства. Самого же Остелецкого граф считал необходимым держать в курсе всего, резонно предполагая, что только так он сможет принимать верные решения. Одно из таких решений и отправило их к берегам туманного Альбиона — сначала морем в Ливерпуль, затем по железной дороге в столицу Британской Империи. Именно в Лондоне, они рассчитывали разыскать человека, который один мог помочь им выйти на след Бёртона — безнадёжно, казалось бы, потерянный в Триесте. Если, конечно, Кухарев сумеет дёрнуть за нужные ниточки, встретиться с нужными людьми, задать нужные вопросы — и не угодить при этом в неприятности. Что, если учесть, к кому они направляются, может оказаться не такой уж простой задачей. — Знаете, Вениамин Палыч, что-то меня снова мутит. Пойду в каюту, прилягу… Кухарев нетвёрдыми шагами направился к трапу, ведущему вниз, к пассажирским каютам. «Вот незадача… — посочувствовал Остелецкий. — Крепкий ведь мужик, а на тебе! Впрочем, гарантий от морской болезни не дают даже гренадерский рост и соответствующее здоровье. Ротмистру хотя бы повезло, что служба не требует от него частых морских поездок…» Кухарев сполз по трапу, держась за надраенный до солнечного блеска латунный поручень. Вениамин проводил его взглядом и вынул из внутреннего кармана куртки — клетчатой из наилучшего шотландского твида, он ещё в Триесте он обзавёлся приличествующим состоятельному путешественнику гардеробом — письмо Юлдашева. Граф сообщал, что Греве в Гамбурге, заканчивает принимать броненосцы. Набранные для них офицеры и матросы (все сплошь из отставников военного и торгового флота Российской Империи) прибыли в Германию двумя неделями раньше и уже осваиваются на своих кораблях. Выход в море намечен черед десять дней — «таким образом, писал граф, у вас ещё достаточно времени, чтобы справиться с возникшими затруднениями…» Остелецкий смял листок в ладони, склонился, опершись на леер,– и разжал пальцы. Проследил, как белый комочек достигнет воды и канет в пенных полосах, расходящихся от форштевня, сел в парусиновый шезлонг и развернул газету. Это была французская «Le petit parisien», приобретённая в Лиссабоне; половину третьей полосы занимала статья с театра войны против туземцев-аннамитов в провинции Тонкин. Корреспондент (в отличие от многих своих коллег побывавший на месте) с энтузиазмом расписывал действия приданного французским войскам вздухоплавательного отряда, и в особенности — новейшего управляемого аэростата конструкции инженера Шарля Ренара. Каковой, если верить автору статьи, неуязвим для оружия туземцев, превосходно зарекомендовал себя в деле и открывает новую эпоху в военном искусстве… К статье прилагался рисунок управляемого аэростата, сделанный, судя по нарядным, европейского вида зрителям на переднем плане, во Франции. Видимо у журналиста не было при себе фотографической камеры — вот и пришлось редактору взять первую попавшуюся, примерно подходящую по смыслу картинку из архива. Вениамин сложил газету, бросил на столик рядом с шезлонгом — и задумался. Любопытно, а Серёжке довелось уже встретиться с этим летучим дивом? Если судить по статье — Ренар совершает свои полёты как раз в тех краях, где действует русский отряд. Ладно, бог даст, встретимся, сам всё расскажет… А ведь французы, похоже, до сих пор находятся в неведении насчёт игры, которую ведёт против них Юлдашев — ту самую, идею которой Остелецкий изложил однажды графу в его кабинете, в Адмиралтействе. Вениамин сам должен был проследить за её ходом — но сейчас этим в джунглях далёкого Аннама занимается старый друг. А он, вместо того, чтобы воплощать в жизнь собственные коварные замыслы, вынужден гоняться по всей Европе за этим Бёртоном, который тоже затеял собственную игру — уже в интересах другой империи — и намерен довести её до конца. Но самое занятное, что и англичане, планируя свою китайскую интригу (которую они, между прочим, намеревались «повесить» на Россию) понятия не имели о миссии русского отряда в Тонкине. И теперь, наложившись одна на другую, эти операции могут дать эффект, который учёные математики и физики называют «суперопозиция». И результат этого наложения будет весьма далёк о того, на который рассчитывали на Даунинг-стрит и на соседней улице Уайтхолл, где в здании адмиралтейства размещается управление военно-морской разведки Британской Империи… Что ж, тогда ясно, почему граф Юлдашев не спешит срывать переброску броненосцев в Китай — предпочитает наблюдать издалека, дав событиям развиваться своим чередом, что, безусловно, не отменяет задания, возложенного на Вениамина и его напарника. И правильно: в какую сторону не свернули бы дальнейшие события — нельзя оставлять в руках противника такого способа давления на одну из ключевых фигур этой истории. Каковой, несомненно, является его товарищ по Морскому Корпусу, старший лейтенант Российского Императорского Флота в отставке, а ныне — крупный бельгийский судовладелец барон Карл-Густав Греве. [1] Подробнее эти события описаны в первой книге цикла, «К повороту стоять!» [2] Подробнее об этом во второй книге цикла, «Следовать новым курсом». VII Индокитай, Аннам, провинция Тонкин. Французский военный лагерь Йенбай. «…три…два… один!» — Матвей изо всех сил дёрнул за шнуры. С секунду ничего не происходило; потом земляной пол под ногами дрогнул, снаружи грохнуло. Юноша вмиг покрылся холодным потом — неужели второй заряд всё-таки не сработал? — и тут сотрясение земли и звук повторились. Он кинулся к приставной лестнице, ведущей на чердак, вскарабкался, огляделся, схватил стоящий в углу длинный свёрток. С улицы уже неслись испуганные крики, команды на французском, топот множества ног, босых, и обутых в армейские башмаки — и это заглушил орудийный залп. Ядро провыло над бараком, но он не обратил на это внимания — отодвинул доску, сунул в образовавшуюся прореху свёрток и на четвереньках выбрался на покатую крышу. Отсюда французский лагерь был, как на ладони. Матвей видел бараки, лодчонки на реке и пристани, мечущихся по лагерю солдат, вооружённых и безоружных, артиллеристов у северного фаса, торопливо разворачивающих пушку на тонких, высоких колёсах. За крайним рядом палаток вставали в небо два дымных клуба, подсвеченных изнутри багровым. 'Получилось! — возликовал Матвей и хотел, было, вскочить, полюбоваться на дело рук своих — но вовремя сообразил, что со всех сторон окружён врагами, и изображать из себя ростовую мишень было бы опрометчиво. Он покрепче вжался в доски крыши, заполз за жестяную трубу, курившуюся лёгким дымком, и принялся разматывать свёрток. Но не тут-то было: узлы, стягивающие парусину, не желали распускаться. Может, зубами? Жёсткая, просмоленная верёвка — Осадчий называл её «шкерт» — держала мёртво. Матвей едва не взвыл от досады — бой уже начался, а он безоружен!' Залп повторился, к грохоту пушек присоединилась ружейная трескотня. «Почему стреляют только снаружи? — мелькнула в голове стратегическая мысль. — Неужели нападение оказалось неожиданным настолько, что гарнизон до сих пор не может опомниться?» Узлы, наконец, поддались, сразу стало не до стратегических размышлений. Матвей торопливо содрал парусину, высвобождая «Винчестер». Так… теперь кусок ткани, в которую замотан телескоп — бережно, чтобы не сбить прицел, — клацнуть скобой, загоняя патрон в патронник… готово! Он вскинул карабин, выцеливая артиллеристов, развернувших, наконец, своё орудие. Там, куда смотрел ствол — за бруствером, сложенным из мешков с землёй и брёвен, на краю джунглей, отделённых от лагеря широкой поляной, вспухали дымки ружейных выстрелов. Матвей поймал в перекрестье спину наводчика, задержал дыхание, и… Пушечное ядро ударило в лафет. Полетели обломки, покатилось в клубах пыли колесо, наводчика и ещё двух канониров снесло прочь, прежде, чем Матвей успел нажать на спуск. Через бруствер уже лезли аннамиты в своих плоских шляпах из соломы, размахивая ружьями и изогнутыми мечами. Он стал выцеливать другую жертву, но этого уже не требовалось — повсюду кипела яростная рукопашная схватка, и в клубах пыли и порохового дыма решительно невозможно было отличить врагов от своих. Вот возник на миг французский офицер в синем кителе, красных шароварах и белом пробковом шлеме. Он яростно размахивал саблей и что-то кричал — за шумом схватки слова были неразличимы. Но не успел Матвей прицелиться, как на офицера уже насели три аннамита. Он проткнул одного клинком, другой, отскочив и злобно ощерясь (в телескоп были различимы малейшие чёрточки его физиономии) ткнул француза бамбуковым копьём в живот. Тот согнулся, выпустил саблю из рук, схватился за живот — и тогда третий туземец запрыгнул сзади на плечи и, оттянув голову, полоснул по горлу ножом. И тут же упал, пронзённый штыком в грудь — французский стрелок, здоровенный детина в распахнутом на голой груди мундире, выдернул своё оружие из мёртвого тела, перехватил за ствол, и заработал прикладом, как крестьяне на току цепами. Щуплые аннамиты разлетались от его молодецких взмахов; Матвей несколько секунд наблюдал за этим побоищем, потом, опомнившись, припал к телескопу. В его линзах он ясно видел, как перекатываются могучие мышцы под загорелой кожей стрелка, как брызгает кровь и ошмётки мозга с размозжённого о головы приклада. «Винчестер» лягнул в плечо, гигант опрокинулся на спину — как стоял, с занесённой над головой винтовкой. Матвей передёрнул зарядную скобу и повёл стволом, выискивая новую жертву — и тут снова провыло вверху, близко, пугающе близко! Он инстинктивно вжал голову в плечи — удар, оглушительный треск, острые щепки жалят в щёку и лоб. Барак затрясся, словно по бревенчатым стропилам прошла судорога, крыша перекосилась, встала дыбом. Матвей сполз к самому краю, вцепился в доски скрюченными пальцами в отчаянной попытке удержаться, но не смог — сорвался, полетел головой вниз с высоты в полтора десятка футов. «Винчестер» отправился следом, и последней мыслью его было — теперь хрупкой оптике телескопа точно конец… Матвей попытался пошевелиться — плечо пронзило острая боль. Пошарил рукой — похоже, он лежит на досках, застеленных то ли одеялом, то ли шинелью. Он разлепил веки — и увидел склонившихся над ним людей. Казанков, Осадчий… а третий кто? Аннамит? Не похоже — глаза слишком широкие, кожа светлее, и с желтоватым оттенком. Китаец? Да, скорее всего, так и есть — разбираться во внешних отличиях обитателей Поднебесной и провинции Тонкин он уже успел научиться. — Ну что, очнулся, герой? — спросил Казанков. — Потерпи немного. Господин Пу осмотрел тебя, пока ты без чувств валялся. Говорит: ничего страшного, только голову ушиб в кровь, да плечо вывихнул…. «Точно, и имя китайское…» Матвей поднял руку ко лбу — действительно, голова замотана марлей. Повязка сухая, следов крови или какой-нибудь лечебной мази на пальцах не осталось. Значит, не итак всё и плохо. Но как же болит плечо!.. — Только не надо шевелиться… — попросил Казанков. — Сейчас будет немного больно. Унтер, держи его, и смотри, крепче, чтобы не вырвался! Прежде чем Матвей успел спросить — с чего он, собственно, должен вырываться? — ручищи Осадчего прижали его к ложу. Китаец вцепился в предплечье, выкрикнул что-то на своём языке, наморщился — и вдруг, что есть сил, дёрнул. В плече сухо щёлкнуло, руку прострелила адская боль, в глазах стало черно — и Матвей потерял сознание. Когда он снова пришёл в себя, то первым делом выругался, а вторым — попытался пошевелить пострадавшей рукой. Боли к его удивлению, не было — так, ныло слегка, вполне терпимо. — Вот видите, Матвей, а вы боялись! — Казанков протянул ему круглую чашку. — Да вы пейте, пейте — мастер Пу велел, для головы полезно… — Этот мастер Пу что, китаец? — осведомился юноша и пригубил чашку. Жидкость была горьковатой и сильно пахла незнакомыми травами. — Он самый и есть. Врач, наипервейший в этих краях. Говорят — чудеса творит, аннамиты на него молятся, как на божка своего. — добавил Осадчий. — Сколько народу поранено во время штурма, а померло только трое. Господин Пу с подручными своими мазями какими-то раны пользует, отварами поит — и поди ж ты, облегчение выходит! Знающий человек говорил, будто наши учёные доктора китайским врачам в подмётки не годятся. А господин Пу в этих средствах, да всяких хитростях с иголками собаку, небось, съел… — А я-то думал, что собак только корейцы едят! — попытался пошутить Матвей. Унтер юмора не оценил. — А кто их разберёт? — он сплюнул на пол, устланный пальмовыми листьями поверх слоя тростника. — Болтают, будто, китайцы у себя дома всякую пакость жрут — и гусениц, и мышей летучих, птичьи гнёзда и даже какие-то морские огурцы! Одно слово — черти косоглазые, прости Господи… — Ну-ну, унтер, полегче… — Казанков глянул на пластуна с укоризной. — Как можно так неуважительно отзываться о наших союзниках? Хорошо, господин Пу не слышит, мог бы обидится! — Так он, вашсокородь, по-русски ни бельмеса не понимает! — возразил Осадчий, и тут же сообразил, что спорить с начальством вообще-то не положено по уставу. — Виноват, исправлюсь! И попытался, вытянувшись во фрунт, щёлкнуть каблуками. Матвей отвернулся, пряча усмешку. — Ладно, можете быть свободны. — Казанков кивнул, и Осадчий с явным облегчением выскочил из палатки, не забыв задёрнуть за собой парусиновый полог. _- А вы, юноша, встать сможете? Если да — то идите за мной, надо много чего обсудить. — В общем, штурм увенчался полным успехом. — рассказывал Казанков. — Мы даже серьёзных потерь не понесли — нет, совсем без них, конечно, не обошлось, на то и война. А так — взято много пленных, в том числе офицеры, оружие, огнеприпасы. Пушки тоже есть, целых пять, новые, нарезные, и к ним бомбы конические — сейчас наши артиллеристы с «Манджура» учат аннамитов, как с ними обращаться. — А мой «Винчестер», часом, не попадался? — спросил Матвей. Он вспомнил, что с момента падения с крыши не видел своего драгоценного карабина. — Да цел он, цел. — успокоил юношу Казанков. — Когда тебя подобрали — рядом валялся, на траве, в целости и сохранности. Осадчий прибрал, чтоб не спёрли ненароком, потом отдаст. Он, кстати, отличился — когда пластуны провались на полётное поле, он самолично захватил в плен Ренара, того, который воздухоплаватель. Тот форменную истерику закатил — вопил, слюной брызгал, расплакался даже. Не убивайте, кричал, пощадите! Ну, я и сказал, что сохраню ему жизнь, если согласится отправиться в Россию и строить там свои воздушные корабли. Согласился, куда бы он делся… — А если бы отказался? — спросил Матвей. — Неужто, убили бы? — Что я, варвар, дикарь? — удивился офицер. — Отпустили бы, конечно… потом, попозже. Всё же, учёный человек, изобретатель, таких беречь надо… Матвей склонился к карте, расстеленной на столешнице. Казанков уже успел отметить на ней новые позиции повстанцев — и захваченный Йенбай, и стоянку паровых катеров и малых речных судов ниже лагеря, и передовые отряды, выдвинутые вниз по долине Красной, в сторону Ханоя. — И что мы теперь? Назад, в свой лагерь уйдём, аннамитов обучать? — Ни боже мой. Стоит нам его покинуть Йенбай — не пройдёт и трёх дней, как неприятель вернётся, поставит гарнизон, пушки — и всё начнётся сызнова. Вожди аннамитов-повстанцев хорошо это понимают и собираются двигаться дальше, на Ханой. Пушки у них теперь есть, бойцы поверили в свои силы и распробовали вкус победы — так отчего ж не попробовать вышвырнуть французов? И я с ними согласен — ещё один-два крупных успеха, и восстание против колонизаторов вспыхнет по всему Аннаму и даже в Кохинхине, где французы до сих пор чувствовали себя спокойно. Но это вряд ли — пока на рейде порта Вунгтау стоит эскадра Курбэ, это всё пустые мечты… — И что же с ними делать? С эскадрой, я имею в виду. Может, попробовать напасть внезапно? Катера имеются, мины я сделаю, не впервой… После успеха с подземными взрывами Матвей по-настоящему уверовал в свои силы, и жаждал продолжения. Казанков покачал головой. — Нет, этот кусок нам не по зубам… пока, во всяком случае. Да и рано об этом думать — сначала надо как-то пройти по реке до моря, а это та ещё задачка. Мы, видишь ли, взяли здесь, в лагере, бумаги начальника гарнизона, полковника Ориньи. Сам он погиб, к сожалению, но и из бумаг можно много полезного узнать. Например: две канонерки из числа судов, ушедших на соединение с Курбэ, оставлены для защиты Ханоя. Тащить их в море французы не рискнули — плоскодонные, даже при слабом волнении могут опрокинуться — но вооружены они прилично. Митральезы по бортам, по паре шестифунтовых пушек на поворотных тумбах, полевые орудия на палубах, стрелки… Мы даже карту нашли, с обозначением якорных стоянок. Вот для этих канонерок и готовь свои мины — пока не избавимся от них, планы строить рано. — Я займусь. — пообещал Матвей.- Сколько всего мин надо? — Шести, думаю, хватит — по две на катер, и ещё две для пластунов Осадчего — не зря же их учили корабли из-под воды взрывать… И поторопись, времени у нас, как всегда, кот наплакал. Через три дня чтобы всё было готово, а я пока займусь подготовкой отвлекающего удара с суши. Пусть аннамиты подтянут трофейные орудия и ночью обстреляют оборонительные сооружения города с трёх сразу направлений. А пока французы будут соображать, что делать и где отбиваться — катера своё дело и сделают! А там, глядишь, и к морю пробьёмся, пока повстанцы будут французов из Ханоя выковыривать… — А зачем нам к морю? — удивился Матвей. — Вы же говорили, что о набеге на эскадру Курбэ е рано пока думать. Или… хотите всё же попробовать? Налёт на главную базу французского флота во всём Индокитае вдруг показался ему чрезвычайно привлекательным. Юноша представил, как подплывает под водой вместе с морскими пластунами, таща на буксире мину. Или в полной темноте стоит на корме катера, изготовившись замкнуть гальванические провода, ведущие к заряду пироксилина в медном бочонке на конце длинного бамбукового шеста… Да, это было бы настоящее дело — не то, что ковыряться во влажном грунте за компанию с тузенными землекопами! Казанков ответил не сразу. — Я и сам толком не понимаю. — признался он, как показалось Матвею, неохотно. — Не хотел говорить перед боем, чтобы голову не забивать посторонними сведениями, но вчера ночью прибыл курьер-китаец, пробрался тайно по реке с пакетом для нас из Владивостока. Нам предписано добраться до условленной точки на побережье и ждать. — Ждать? — Матвей покосился на карту. Провинция Кохинхина занимала всю южную оконечность полуострова, и бухта Вунгтау, главная стоянка французского флота, была обведена на ней красным карандашным кружком. — Чего? — Вот дождёмся — и узнаем. * * * Российская империя Санкт-Петербург Здание Адмиралтейства — Ваше сиятельство, доклады от агентов в Германии и Франции. — отрапортовал адъютант. — Получено вчера, дипломатической почтой. — Расшифровали? — осведомился Юлдашев. Адъютант вытянулся перед столом по стойке «смирно»; в правой руке он держал красную кожаную папку, из которой торчал уголок бумажного листа. — Так точно-с, сейчас только от криптографов. — Давайте. — граф взял бумагу и быстро пробежал глазами текст. — Так, барон Греве увёл броненосцы из Штеттина. Двумя днями позже они зашли в порт Брест, пополнили запасы угля и вышли в море, взяв курс на запад. Адъютант хранил почтительное молчание. Он привык, что граф делится с ними самыми важными новостями, но мнение своё высказывать не спешил. — Это всё? — Никак нет, ваше сиятельство. Ещё сообщение от Остелецкого. Из Лондона, так же дипломатической почтой, но не зашифровано. — С содержимым ознакомились? Так было заведено: если депеша составлена открытым текстом, в обязанности адъютанта входило прочитать её и, если потребуется, пересказать патрону. — Самую суть, пожалуйста. — Вениамин Павлович со своим напарником вышли на известное лицо. Тот взялся помочь — за солидное вознаграждение, разумеется. Но на это нужно время, а доверия контрагенту нет, да и проворачивать такие дела под самым носом у британцев рискованно. Договорились, что будут ждать сообщения в Париже, куда сейчас и направляются. — Спасибо, поручик. — Юлдашев кивнул. — Прикажите подать экипаж — у меня встреча на Литейном, у «Нового Палкина». Заодно и пообедаю — а то на нашей буфетной сухомятке что-то желудок стал побаливать, как бы язву не заработать от такой жизни… * * * Санкт-Петербург, Угол Литейного и Невского, проспектов Заведение Палкина-сына. А вы, Александр Евгеньич, вижу, верны себе. — морской министр пододвинул к себе книжку меню. — По-прежнему предпочитаете беседовать в ресторанах? Хотя, вроде и кабинеты у нас на соседних этажах… — В кабинете я работаю с документами и принимаю подчинённых. — Юлдашев в свою очередь раскрыл меню. — Рекомендую, Иван Алексеич, форель по-гатчински с о-блё, её здесь бесподобно готовят. И к нему божоле–нуво — вообще-то это вино обычно подают под мясную закуску и сыры, но в данном случае стоит сделать исключение. — Красное вино — и к рыбе? — удивился Шестаков, заслуженно пользовавшийся репутацией тонкого гурмана.- Только из уважения к вам, граф, решусь на такое святотатство! — Решитесь, Иван Алексеич, не пожалеете. А пока готовят форель — не поговорить ли о наших делах? — Отчего же, давайте… — министр отодвинул книжку меню к краю стола, откуда его немедленно подхватил официант. — Вы, как я догадываюсь, собирались поговорить о Казанкове и его людях? — Именно так. По моему мнению, они своё дело они сделали: помогли повстанцам заварить такую кашу, которую французы долго ещё придётся расхлёбывать. Может, пора подумать о том, как будем их забирать оттуда? А то ведь, неровён час, лягушатники прознают, что в Тонкине действует русский отряд — и не просто действует, а помогает аннамитам лупцевать их в хвост и в гриву, — международным скандалом тогда не ограничится! Да и государь будет недоволен — он особо настаивал, чтобы всё прошло тихо… Официант водрузил на стол монументальное серебряное блюдо, накрытое выпуклой, серебряной же крышкой. Приподнял, демонстрируя гостям форель в голубом соусе, обложенную овощами и веточками зелени. Запах был… умопомрачительный. Шестаков дождался, когда официант удалится, пригубил вино, кивнул одобрительно — и только тогда заговорил. — Насчёт пожеланий государя вы, конечно, правы, надо постараться. Что до вашего Казанкова — для него имеется ещё одно задание, и весьма важное. — Вашего, не моего. — уточнил Юлдашев. — Если мне память не изменяет, капитан второго ранга Казанков числится по штатам вашего ведомства? — Так и есть Александр Евгеньич. Но на время этой операции — он ваш подчинённый, так что не перекладывайте с больной головы на здоровую. Юлдашев ответил иронической улыбкой. — На вас, пожалуй, переложишь Иван Алексеич… — он подцепил на двузубую вилку кусочек рыбы. — И что за задание вы для него приготовили? Шестаков в свою очередь продегустировал форель. — А ведь недурственно, право же, и божоле очень кстати! Что до задания — во Владивосток сейчас стоит транспорт «Байкал». Командует им капитан второго ранга Макаров, о котором вы, полагаю, наслышаны… — Герой последней войны, прославился отчаянными рейдами на минных катерах. — кивнул Юлдашев. — Макаров заканчивает переоснащение «Байкала» в минный транспорт. Через две недели, самое большее, он сможет сняться с якоря. После чего отправится в Южно-китайское море, где заберёт с тонкинского берега Казанкова и его команду. А вот дальше… — он снова глотнул из рюмки ярко-красного вина, — дальше, Александр Евгеньич, начнётся самое интересное. — Всё-таки набег на бухту Вунгтау? — осведомился Юлдашев. — Риск отчаянный, но, в конце концов, почему бы и нет? А мы с вами давайте пока подумаем, как подогреть пыл обоих адмиралов, Курбэ, и Дин Жучана. А то, не дай бог, передумают, и тогда все наши планы отправятся псу под хвост! — Не передумают, граф, никуда они не денутся. Курбэ сейчас встревожен известиями о том, что творится на суше, и считает, что китайцы захотят закрепить успех ударом с моря. Что же касается Дин Жучана — полагаю, получив подарочек, который везёт для него барон Греве, он станет не в пример храбрее, и решится, наконец, вывести корабли из Люйшуня. Если, кончено, Курбэ не нанесёт удар первым, атаковав Бэйянский флот в его базе. Юлдашев задумался, играя серебряной вилкой. Министр терпеливо ждал. — Пожалуй, согласен с вами, Иван Алексеич. — заговорил наконец граф. — Если французская эскадра двинется к Люйшуню — это до некоторой степени развяжет руки аннамитским повстанцам и в Тонкине и на юге, в Кохинхине. Да и Казанкову с Макаровым будет попроще. — Значит, одобряете, Евгений Палыч? — улыбнулся Шестаков. — Вот и хорошо, вот и ладно. А теперь, пока ждём десерта, объясните, что там за свистопляска вокруг барона Греве? Слышал, какие-то неприятности с его супругой? Юлдашев выругался про себя — поистине, в Петербурге ничего нельзя удержать в тайне сколько-нибудь долго! — и приготовился рассказывать. Конец второй части Часть третья I Атлантика, к западу от порта Брест Стол в каюте был завален газетами. Стопки журналов с заголовками на немецком, французском и английском языках громоздились и на полках, потеснив томики устава корабельной службы и справочники Ллойда, а одна из стопок даже выглядывала из-под койки. Стюард с «Луизы-Марии», сопровождавший барона в качестве доверенного лакея, — пачками закупал по распоряжению барона европейские издания со статьями на тему франко-китайской войны, а так же внешней и внутренней политики Поднебесной. Времени изучать всё это не было совершенно — Греве дни и ночи напролёт проводил на новых броненосцах, осматривал доделки, принимал прибывающих из России офицеров и матросов и делал ещё тысячу разных дел, неотложных и важных. За неделю до выхода в море он приказал перенести свои вещи на борт флагманского броненосца — вот теперь пытался примириться с тем, что всё, без остатка свободное время (если оно вообще бывает у начальника отряда боевых кораблей во время океанского перехода!) будет потрачено на изучение периодики. Греве мрачно посмотрел на газетно-журнальные завалы. Вызвать бы вестового и приказать отправить всю эту макулатуру за борт — и пусть дельфины её читают! Но нет, нельзя — он, по сути, почти ничего не знает о том, что творится сейчас там, куда им предстоит отправляться в самое ближайшее время. Был бы тут Венечка Остелецкий, старый друг — объяснил бы, они там у себя в разведке наверняка в курсе. Но где-то он сейчас, когда доведётся встретиться? Так что, увы, придётся разбираться самому… В дверь постучали и, прежде, чем Греве успел ответить, на пороге возник вестовой. Так было заведено: вестовой, стюард и вахтенный офицер могут входить в капитанскую каюту без разрешения. Остальным приходилось ждать начальственного «войдите», сопровождавшегося неразличимой руганью на немецком. — Так что, вас-сиясь, военные корабли в пределах видимости. Ихнее благородие господин старший офицер велели вас на мостик звать! Матросы именовали всех офицеров броненосца привычными российскими «вашбродь» и «вашсокобродь» (последнее относилось только к старшему офицеру, капитану второго ранга в отставке Скрынникову), несмотря на то, что ни один из них на российской флотской службе в данный момент не состоял, да и сам корабль русским не был. Тем не менее, старые привычки были сильны, исключение делалось лишь для Греве — к нему обращались «ваше сиятельство», имея в виду баронский титул. Сам Греве не возражал — ему было всё равно, лишь бы дисциплина не страдала. — Спасибо, братец. Кораблей-то много? — Два вымпела, французские. Идут колонной, с опаской, небыстро. Туман над морем, вас-сиясь! — Ладно, ступай. Скажи на мостике, сейчас буду. Греве снял с крючка фуражку — не российскую, офицерскую, а свою, с кокардой пароходной компании, доставшейся ему в качестве приданого супруги. Все остальные на борту носили форму германского торгового флота, но скоро немецкие тряпки вместе с его персональной щеголеватой фуражкой отправится в рундуки. У китайцев матросская форма (в отличие от офицерской, не сильно отличающейся от европейских образцов) на редкость уродлива, и Греве всерьёз опасался, что попытка переодеть команды вызовет если не прямой бунт, то уж наверняка недовольство. Придётся как-то расхлебать и эту кашу — благо, долго носить циньское тряпьё им не придётся… * * * — Это те самые посудины, что немцы построили для Китая? — спросил старший помощник. — А выглядят ничего, солидно. Хорошо, что господа с Кэ д’Орсэ[1] убедили кайзера отменить сделку! — Напоминают итальянские «Дуилио» и «Дандоло». — отозвался Ледьюк. Он, как и прочие офицеры на мостике «Ахерона» не отрывал от глаз бинокля, разглядывая корабли, нагоняющие французский ордер. — Вчерашний день, устарели ещё на стапелях. Он хотел добавить, что произошло это из-за входа в строй британских «Адмиралов», но вовремя замолчал. Не стоит командиру боевого соединения, проявлять непатриотизм — ведь, как ни крути, сколько не поднимай бокалы бордо за успехи флота Третьей Республики — «Адмиралы», едва успев сойти со стапелей, заставили устареть и «Ош», так же недавно вошедший в строй. С характерными для французской кораблестроительной школы бортами, сильно заваленными внутрь, и высоченными, словно многоэтажный городской дом, надстройками, за которые его прозвали «плавучим отелем», этот броненосец в подмётки не годился британским новинкам. Имелось, правда, и кое-что ещё, активно продвигаемое «Jeune École» — но теоретики «Молодой школы» военного кораблестроения пока не продвинулись дальше этапа проектирования. Во время недавнего визита в адмиралтейство Ледьюк ознакомился с планами постройки новейшего броненосного крейсера «Дюпюи де Лом», призванного, если верить проектировщикам, совершить революцию в морской тактике — но пока даже до закладки этого чудо-корабля было далеко. Так что эту войну придётся заканчивать имеющимися средствами — вроде «Стикса» и «Ахерона», на мостике которого он сейчас стоял. И, конечно, прав старший офицер: появись эти два германских утюга у китайских берегов, они стали бы мучительной головной болью для эскадры адмирала Курбэ. К которой отряд, возглавляемый им, капитан-лейтенантом Пьером-Жаном Ледьюком должен прибыть согласно полученному предписанию. На головном броненосце взвился вымпел, дважды протяжно погудело. Взгляды всех стоящих на мостике обратились на Ледьюка. — Ответить. — распорядился он. — Вежливость надо соблюдать, даже по отношению к этим южноамериканским клоунам. Вымпел на кафеле броненосца был окрашен в цвета флага республики Перу. — Однако, в недавней войне перуанцы неплохо себя показали. — заметил лейтенант-артиллерист. — При Кальяо они крепко всыпали чилийцам! — Оставьте, Луи… — Ледьюк поморщился. — Если бы не русская эскадра, пришедшая им на помощь, сражение закончилось бы совсем с другим результатом. К тому же на перуанских кораблях офицерами были сплошь американцы и те же русские. Уж не знаю, как южноамериканцы воюют на суше — но моряки из них негодные. Артиллерист хотел напомнить про знаменитый бой монитора «Уаскар» с двумя британскими крейсерами, в котором Королевский флот вынужден был позорнейше отступить, — но слова его заглушили два подряд приветственных гудка. На мачту взлетели гирлянды пёстрых флажков: «Желаю удачного плавания!» Ледьюк оторвал бинокль от ответного сигнала, заполоскавшегося на мачтах броненосцев. — К повороту изготовиться! — скомандовал он. — Курс — зюйд. Передать на «Стикс» — «Следовать за мной». Идём к Гибралтару, а перуанские корыта пусть ползут своей дорогой, через Атлантику, и дальше, вокруг мыса Горн. Ох и не завидую я их командам! * * * — К Гибралтару торопятся. — сказал старший офицер. — оттуда, надо полагать, в Порт-Саид, каналом в Красное Море, и через океан, к берегам Индокитая. — В Индокитай, значит… — Греве опустил бинокль. — Выходит, мы с ними ещё встретимся. После того, как отряд покинул французский Брест, Греве объявил командам об истинной цели их предприятия, особо упомянув, что все несогласные могут сойти на берег на ближайшей стоянке. Это было справедливо: при найме им было сказано, что они будут участвовать только в перегоне кораблей, а не в боевых действиях, да ещё и под флагом чужого государства. — А мы пошустрее будем, как полагаете, Карл Густавович? — заметил старший офицер, провожая взглядом французский ордер. — Узла на три, а то и поболе. — На три с половиной. — отозвался Греве. Он давно привык, что сослуживцы коверкают его имя-отчество — отца барона звали Вильгельм, а второе имя, «Густав», было добавлено, как это принято в Германии, в честь одного из близких родственников. — Но сейчас нам незачем гонки устраивать, побережём уголь. Может, до Бостона и дотянем, а то не хотелось бы бункероваться в открытом море… На пути через Атлантику их сопровождал германский угольщик, машины которого позволяли не отставать от броненосцев. — Я вас оставлю, господа. — сказал барон. — Пойду, придавлю подушку часика на полтора. Смена вахты к третьей склянке, ход экономический, девять с половиной узлов. И быстро сбежал по трапу. Вахтенный офицер гаркнул «Командир покидает мостик!», но Греве не обернулся — зачем, если и так всё в порядке? Команда подобралась толковая, офицеры и матросы своё дело знали, машины и механизмы — новенькие с иголочки, угля и машинного масла вдоволь. Можно надеяться, что плавание — хотя бы первая его часть, переход из Штеттина в североамериканский Бостон — пройдёт спокойно. Разумеется, с учётом «неизбежных на море случайностей», но когда без них обходилось? Барон запер каюту изнутри, присел на койку и пододвинул к себе стопку газет. Хорошо бы покончить с этим до прибытия в САСШ, так что не стоит терять времени… К третьей склянке Греве осознал, что переоценил свои силы — одолеть залежи газетных премудростей вряд ли получится и за полное кругосветное путешествие. Но кое-что он уже начал улавливать: всё дело в непростой политической ситуации в самом Китае, на чём, собственно, и основывается затеянная Бёртоном интрига. После окончания в 1864-м году многолетней войны, которую Цинская империя вела против мятежных тайпинов, страна пребывала в плачевном состоянии. Внутренние потрясения привели к тому, что она оказалась поделена между двумя могущественными воинственными группировками — Южной, Сянской, во главе которой стоял клан Цин, и северной, хуайской, которую возглавлял Ли Хунчжан, наместник столичной провинции Чжили, что в циньском Китае было фактически высшей государственной должностью. Эти группировки яростно соперничали за влияние при императорском дворе; наместники отдельных провинций либо сами входили в одну из них, либо принимали ту или другую сторону, в зависимости от изменчивой политической обстановки. Воинские части, сформированные во время войны по европейскому образцу находились на их содержании и под полным контролем, превратившись в своего рода частные феодальные армии. Всё это могло привести истерзанную империю к новой войне — так что северянам и южанам пришлось договариваться. Но процесс этот шёл небыстро и мучительно; из-за непрекращающихся политических склок Китай сперва лишился острова Люцю, превратившегося в японский Рюкю, а в 1874-м году едва не потерял Формозу и Китайский Туркестан, раздираемый непрекращающимися восстаниями мусульманского населения. Но основное противостояние между Севером и Югом Поднебесной разгорелось с обострением отношений Китая и Франции из-за северной провинции Аннама, Тонкина. Интересы Сянской группировки, державшей в своих руках юг, и союзных ей наместников провинций Сычуань, Юньнань и Гуанси, требовали полномасштабной войны с длинноносыми французскими варварами. Ли Хунчжану же, занятому укреплением собственной власти на севере Империи, эта война была ни к чему. Он не собирался посылать войска отбивать тропические джунгли Тонкина — они требовались для того, чтобы сохранить влияние на маньчжурское правительство Поднебесной. То же касалось и Бэйянского флота, который Ли Хунчжан только недавно начал создавать, опираясь на базу в Вэйхайвэе и ремонтные мастерские Люйшуня. Позволить втянуть этот флот в войну означало для Ли Хунчжана в случае поражения огромные финансовые потери и утрату репутации при дворе (проигравших никто не любит, верно?). В случае же победы (весьма, впрочем, сомнительной, принимая во внимание мощь флота Третьей Республики) он практически ничего не получал, кроме укрепления позиций своих политических противников. А потому — ограничился посылкой на юг лишь одного (и далеко не самого мощного боевого корабля), а так же высадкой на Формозе некоторого количества пехоты с артиллерией. И если сухопутный отряд принял в боевых действиях активное участие, то на море северяне ограничились демонстрацией своего присутствия, не сделав ни единого выстрела. Таким образом, Фуцзянский флот южан был предоставлен самому себе — и, конечно, потерпел поражение. Греве отодвинул газеты и задумался. Осталось понять, откуда взялось ожидание столкновения эскадры Курбэ и Бэйянского флота? До сих пор французов вполне устраивал нейтралитет адмирала Дин Жучана; более того — они планировали свои действия именно с учётом этого обстоятельства. Причина может быть одна: между кланами, контролирующими южные и северные провинции, наметились изменения, и весьма серьёзные, и это не могло обойтись без вмешательства британцев. Выкупленные броненосцы — часть этой интриги, которую русская разведка сумела вовремя просчитать… и принять меры. Недаром его отряд беспрепятственно идёт предписанным маршрутом, создавая видимость, что события развиваются согласно плану, составленному в британском Адмиралтействе. Ладно, пусть об этом думают Остелецкий с графом Юлдашевым. А его задача сейчас: подготовиться к весьма вероятному участию в боевых действиях. И для начала — по возможности тщательно изучить как силы неприятеля, так и те, на чьей стороне предстоит сражаться. Греве снял с полки несколько книжек «Морского сборника». В одном из них отыскалось требуемое — большая статья, посвящённая Бэйянскому флоту. Итак: командующий адмирал Дин Жучан, протеже и сторонник упомянутого Ли Хунчжана; главная база флота — гавань Вэйхайвэй, корабельный состав… Барон встал из-за стола, вызвал вестового, велел тому принести из буфета чай и бутерброды, прошёлся по каюте, разминая ноги — и вернулся к чтению. Основу сил Дин Жучана составляют канонерские лодки. Деревянные парусно-винтовые «Цаоцзян», «Чжэньхай» и «Мэйюнь» построены на шанхайских верфях в конце 60-х годов и вооружены четырьмя девяностофунтовыми дульнозарядными нарезными орудиями каждая, являются слабейшими в составе флота. Куда более серьёзную силу представляют семь канонерок так называемого «рэнделловского» типа, построенные в Англии. Эти частично бронированны (рубка и прикрытие орудия) и несут, кроме четырёх лёгких двухсполовиной- и трёхдюймовых пушек, по одному армстронговскому орудию британского калибра 280 миллиметров. Построенные на верфях в городе Эльсвик, они получали условные обозначения по буквам греческого алфавита — «Альфа», «Бета,» Гамма' и так далее. Китайцы дали им другие имена — «Фэйдин», «Цедин», «Чжэньдун», «Чжэньси», ' Чжэньчжун', «Чжэньнань» и «Чжэньбянь» — однако в иностранных источниках их по-прежнему именовали «алфавитными». Предназначенные для защиты прибрежной полосы и портов они являют собой достаточно серьёзную угрозу для крупных боевых единиц, вроде входящих в состав французской эскадры броненосцев и броненосных крейсеров. Кроме канонерок, Дин Жучан располагает несколькими малыми крейсерами, преимущественно, учебными и посыльными, так же деревянными, все китайской постройки. Ещё имелись закупленные в Англии безбронные стальные крейсера так называемого «элсвикского» типа — не совсем даже крейсера, а нечто среднее между канонерской лодкой и крейсером. По замыслу конструктора Уильяма Армстронга, эти небольшие и дешёвые боевые единицы, вооружённые парой тяжёлых орудий калибра 254 миллиметров, способны противостоять даже боевым кораблям линии — таким, как рангоутные броненосцы. Отсутствие брони предполагалось компенсировать малыми размерами и быстроходностью, позволяющей навязывать противнику свой рисунок боя. «В настоящее время, — уверял Армстронг, — ни единый корабль британского флота не способен сразиться с ними один на один, не мог бы настигнуть их или уйти от них, если бы благоразумие продиктовало необходимость отхода…» Всего для Китая было построено два таких крейсера, «Чаоюн» и «Янвей». На смотре в Портсмуте, состоявшемся перед отправкой заказчику, они произвели настоящий фурор — однако британское Адмиралтейство отнеслось к новинке с изрядным скепсисом и от приобретения подобных кораблей для Королевского Флота отказалось. Решающую роль тут сыграла ограниченная мореходность «элсвиков», из-за чего тем было затруднительно действовать даже в Ла-Манше. Для перехода на Дальний Восток им пришлось надстроить борта в оконечностях, запечатав орудийные порты. Тем не менее, оба судна благополучно прибыли в Вэйхайвэй и вместе с «рэнделловскими» канонерками составляют ныне основу боевой мощи Бэйянского флота. Греве задумался. Да, на бумаге силы китайцев выглядят неплохо, но уж очень серьёзный у них противник. Адмирал Амадей Анатоль Проспер Курбэ, хоть и запятнан поражением в бою с английской эскадрой у берегов Французской Гвианы, по праву считается одним из самых опытных и храбрых флотоводцев Франции. И сила у Курбэ немалая. Прежде всего, это три однотипных броненосных крейсера (в литературе их относят к броненосцам II-го ранга или броненосцам-стационерам): «Ля Гллисоньер», «Викторьез» и «Триомфан». Заложенные ещё до франко-прусской войны по проекту знаменитого кораблестроителя Дюпюи де Лома, они задержались на стапелях к моменту входа в строй почти через десять лет после начала постройки, успели устареть. Все три имеют деревянный корпус с характерным для французской кораблестроительной школы сильным завалом бортов, парусным рангоутом, обязательным для судов, несущих службу в колониях — и, разумеется, огромных размеров тараном. Броневую защиту составляют полные броневые пояса из кованого железа; вооружены все три шестью орудиями калибром в двести сорок миллиметров — четыре в центральной батарейной палубе, в углах бронированного каземата, и два в барбетах на верхней палубе, и казематы и барбеты так же защищены бронёй. Кроме артиллерии главного калибра, «Ля Глиссоньер», «Викторьез» и «Триомфан» имеют недурной набор противоминной артиллерии и, в качестве дополнительного вооружения, несут буксируемые плавучие торпеды конструкции Джона и Фредерика Харви. Два других броненосных корабля Дальневосточной эскадры — однотипные барбетные «Байярд» и «Тюренн», — относятся к тому же классу броненосцев-стационеров. Построенные позже «Ля Глиссоньера» и его систершипов, они уступают им в количестве стволов главного калибра (четыре против шести), однако могут похвастаться более рациональной схемой бронирования и некоторым преимуществом в скорости и запасе хода. Кроме того, вместо экзотических творений братьев Харви, эти броненосцы получили по два подводных аппарата для пуска самодвижущихся мин Уайтхеда — оружия, в эффективности которого Греве имел возможность убедиться на собственном опыте — на его глазах коммерческий крейсер «Москва», которым командовал добрый друг барона, Серёжа Казанков, такой вот миной пустил на дно британский «Баккант». Это было в памятном сражении у берегов Занзибара, где барон лишился кисти своей левой руки…[2] Эти пять боевых единиц и составляли основу эскадры Курбэ. Кроме них, у французов имелось пять безбронных крейсеров — «Дюге-Труэн», «Д’Эстен», «Виллар», «Шаторено» и «Вольта» — которые при всей своей слабости заметно превосходили по мощи китайские посыльные и учебные посудины, уступая лишь «элсвикам». Заметное преимущество у Дин Жучана было лишь в малых судах — его «рэнделловские» канонерки по всем статьям превосходили французские «Линкс», «Аспик» и «Випер». Так что ни о каком о равенстве сил Дальневосточной эскадры Курбэ и Бэйянского флота говорить, увы, не приходится. Но если китайцы вовремя получат броненосцы, которые Греве ведёт сейчас на Дальний Восток — а каждый из них заметно превосходит любой из броненосцев Курбэ — тогда у адмирала Дин Жучана появляется шанс. Правда, и французы ждут подкреплений, тех двух броненосных канонерок, с которыми отряд Греве только что разминулся в океане. И никуда не денешь выучку французских моряков, способных дать своим китайским коллегам сто очков форы. Правда с командами новых броненосцев ситуация не столь печальна — но и им ещё предстоит сплаваться, притереться, стать едиными боевыми механизмами, действующими столь же слажено и точно, как машины кораблей, которыми они управляют. В дверь постучали — вестовой, зовёт на мостик. Барон крикнул, чтобы подождал, и поднялся из-за стола, едва не уронив номер «Морского сборника». Вот тебе и отдохнул — и ведь так будет продолжаться до того момента, когда броненосцы не отшвартуются у пирсов в североамериканском Бостоне. Там можно будет свалить заботы по бункеровке и пополнению запасов на старшего офицера, а самому провести хотя бы пару дней на берегу, в хорошем отеле. Впрочем, после тесноты капитанской каюты его устроит даже номер в третьеразрядном пансионате — лишь бы не беспокоили и дали, наконец, отоспаться вволю… [1] На набережной Кэ д’Орсэ в Париже располагается министерство иностранных дел Франции. [2] Подробнее об этом во второй книге цикла, «Следовать новым курсом». II Индокитай, Аннам, провинция Тонкин. На реке Хонгха, близ Ханоя. В воде не отражалось ровным счётом ничего — небо, затянутое дождевыми облаками, было таким же черным, как и берег. На расстоянии в сотню шагов силуэт «Парсеваля» едва угадывался угольно-чёрным пятном на фоне окружающего мрака. Где-то за ним, прикинул Матвей, стоит вторая канонерка, «Драк» — но её сейчас не увидишь, сколько ни всматривайся. Да, темнота, хоть глаз выколи. Вот и хорошо, вот и славно — они трое суток ждали именно такой погоды, дождливой и беспросветной, не решаясь высунуть головы из катеров, замаскированных ветками и пучками тростника. Канлодки стоят футах в трёхстах от противоположного берега, прикрытые бонами из брёвен и пустых бочек на случай внезапного нападения с воды. Но сегодня французским командам это не поможет. Пластуны Осадчего уже подобрались к заграждению, обрезали тросы и проделали проход для катеров. Матвей напряг слух –из темноты, вроде, донёсся лёгкий плеск. Рыба ударила хвостом? Или тёмные фигуры уже карабкаются из воды на низкие борта, сжимая в зубах длинные пластунские ножи? Перемахивают заученными движениями через фальшборт, режут сонных вахтенных, и чёрная кровь расплывается по белым тиковым доскам палубы. А молчаливые убийцы разбегаются по заранее намеченным позициям — трапам, ведущим в кубрик и офицерские каюты, на мостик, к орудиям, к люку бомбового погреба… Сердце громко отсчитывало секунды — Матвею казалось, что звук этот разносится над водой и непременно долетит до ушей караульных. Но нет, никто не поднимает тревоги, не зажигает лампы, не палит из ружей — черна аннамитская ночь, спят канонерские лодки на глади реки Красная, именуемая местными жителями «Хонгха». Лишь гудит негромко огонь в топке катера — надо держать давление пара в котле, чтобы по команде сразу дать ход. Вот, наконец! Ожила, трижды мигнула оранжевая точка немного выше уровня воды — это Осадчий извлёк из непромокаемого мешка потайной фонарь, спички и теперь орудует жестяной шторкой, подавая условленные сигналы. Матвей хотел прошептать «Есть, готово!», но мичман, командующий катером, сам всё увидел. Повинуясь взмаху его руки машинист провернул рукоять, открывая клапан, подающий пар в цилиндры, машина запыхтела, катер тронулся с места. Стоящий рядом матрос не сводит с машиниста взгляда — французский премьер-старшина по прозвищу Шассёр перешёл, конечно, на их сторону, служит старательно — но полного доверия ему нет, потому палец и застыл на спуске флотского револьвера системы «Галан». А у Матвея другая задача. У него при себе бомба — Казанков решил не взрывать канонерки шестовыми минами, как предполагалось ранее, а захватить их. Бомба же приготовлена на тот случай если пластуны потерпят неудачу. Тогда надо будет прикрепить её к борту канонерки и, отойдя на безопасное расстояние, рвануть шнур. Трёх пятифунтовых динамитных шашек с избытком хватит, чтобы проломить деревянный борт — и, если не утопить французское корыто, то надолго вывести его из строя, не позволив поддержать огнём защитников города. А если всё, пойдёт, как запланировано, то роли переменятся — катера возьмут канонерки на буксир и отволокут на полторы мили ниже по течению. Там они встанут в видимости цитадели и своими орудиями поддержат атаку повстанцев. Но прежде должно случиться кое-что ещё, чего французский гарнизон никак не ожидает… Нос катера со стуком ткнулся в борт «Парсеваля». — Мать твою ети раз по девяти бабку в спину деда в плешь!.. — над фальшбортом возникла физиономия Осадчего. — Чего стучишь, прабабку твою в ребро через семь гробов? Командир пластунов, как всегда в трудные моменты жизни, изъяснялся периодами из «малого шлюпочного загиба», не делая скидки и звания на чины собеседников. — Протягивайте катер к носу, к клюзам. Сейчас якорный канат обрубим — и вперёд, помаленьку… Мичман поднёс к глазам наручные часы. Такие только-только начали выпускать в Швейцарии, знаменитой на всю Европу часовой фирмой специально для морских офицеров Второго рейха. Свои часы мичман выменял её во время стоянки в Сингапуре у лейтенанта с германского стационера, отдав за них парадный, выложенный слоновой костью кортик старинной работы — и чрезвычайно гордился этим приобретением. Матвею же оставалось люто завидовать — его собственные карманные ходики выглядели на их фоне сущим раритетом. — До взрыва двадцать две минуты. — сообщил обладатель роскошной новинки. — Успеваем в самый раз. * * * Тонкин. Бывший французский военный лагерь Йенбай. Двумя неделями раньше. — Между порочим, Ханой лет на сто старше Москвы. — сказал Казанков. — Его в тысяча десятом от Рождества Христова году приказал построить тогдашний император аннамитов, и перенёс туда столицу. Тогда город назывался «Тханглонг» — на здешнем наречии это означает «Взлетающий дракон». — Повсюду у них драконы! — проворчал недовольно Осадчий, разглядывая разложенные на столешнице листки — вырезанные из иллюстрированных журналов изображения аннамитских крепостей и кумирен. — Куда ни плюнь — попадёшь в статую или в картинку со змеями этими погаными! — Не советую плевать в них, унтер! — Казанков осуждающе покачал головой. — Аннамиты, как и китайцы, полагают драконов существами священными, приносящими удачу. Не дай Бог, спугнёте — а ведь она нам ой, как понадобится. — Как-нибудь, помолясь… — буркнул Осадчий. — Наша, казацкая удача завсегда против аннамитской и всякой иной-прочей брать будет! Матвей еда сдержал усмешку:. Осадчий, хоть и хвастал при всяком удобном случае казацкими кровями, но по-настоящему казаком не был, молодой человек знал это из первых рук. Унтер не прочь был поговорить, и они провели в беседах немало часов — с того самого момента, как познакомились на борту парохода «Корнилов», доставлявшего их из Одессы в египетскую Александрию. Матвей составил из этих разговоров довольно ясное представление о биографии бравого командира морских пластунов. Мать Осадчего, природная казачка из станицы Гундоровская, вышла замуж за иногороднего — так на Дону называют выходцев из Великоросии. Перебравшись с мужем в Юзовку (тот был мастеровым-путейцем) она родила там трёх сыновей. Старший, Игнат, закончил три класса местной церковно-приходской школы и пошёл работать в отцовские мастерские, учеником слесаря. Осознав к двадцати годам, что доля заводского рабочего его не привлекает, Игнат пошёл на военную службу. За образование и знакомство с техникой был взят во флот, где выучился на артиллерийского кондуктора. Флотскую лямку он тянул на клипере «Яхонт», дважды за время службы обогнув земной шар и побывав едва ли не в каждом порту от Сингапура до Марселя. Во время одной из таких стоянок его по пьяной лавочке затащили на борт американского китобойца из Нантакета — «зашанхаили», как называют такой метод вербовки, — и два года Игнат бороздил Южные Моря, прибавив к двум «русским кругосветкам» ещё две. Это продолжалось, пока судно, где он состоял гарпунёром, не встало однажды в порту по соседству с русским корветом. Осадчий долго не раздумывал — в тот же вечер сбежал с опостылевшей, провонявшей прогорклым китовым жиром посудины и снова облачился в родимую форменку. А спустя полгода, в Кронштадте его приметил Вениамин Остелецкий — приметил, оценил по достоинству и пригласил в создаваемую команду «морских пластунов». И здесь Игнат Осадчий — теперь уже Игнат Егорьич, как почтительно именовали его матросы-первогодки, — нашёл, наконец, себя. Богатырское сложение, которому позавидовал бы и правофланговый Преображенского полка, необыкновенная физическая сила, акробатическая ловкость, приобретённая на раскачивающихся над волнами реях, отчаянная наглость, с которой он пускал в ход нож или кастет в портовых драках по всему миру, и вдобавок ко всему недюжинный ум, быстро сделали его старшим среди этих отборных бойцов. С тех пор он успел побывать вместе с Остелецким в Южной Америке, сопровождал его в Абиссинию — и вот теперь вместе с Казанковым и Матвеем готовил засевшим в Ханое французам каверзу, на которые он был великий мастер. Совещались они в домике французского коменданта лагеря Йенбай, ныне, увы, покойного. Из распахнутого по случаю жары окна доносился с реки стук топоров и щебечущая аннамитская речь — повстанцы под руководством боцмана с «Манджура» ладили из сцепленных бортами лодок понтоны, на которых предполагалось оттащить к Ханою артиллерию. Она разделена на три батареи — две, мортирная и пушечная, укомплектованы старыми китайскими орудиями; в третью же вошли трофеи, взятые при штурме Йенбая. К удивлению Казанкова это оказался не старый хлам, помнивший ещё франко-прусскую войну, но полевые пушки с поршневыми затворами системы полковника де Лахиттоле, принятые на вооружение в армии Третьей республики всего несколько лет назад. При калибре девяносто пять миллиметров, они имели металлический, собранный на клёпках лафет и литой стальной ствол, укреплённый кольцами из кованого железа. Весили орудия около двухсот сорока пудов, посылали полуторапудовые снаряды на дистанцию в семь с лишним вёрст и были достаточно грозным оружием — в умелых руках, разумеется. Трофейным пушкам отводилась в плане Казанкова важная роль. Им предстояло вышибить — прямой наводкой, с дистанции в полторы версты — ворота цитадели, расчищая дорогу штурмовым отрядам повстанцев. На долю же старых китайских орудий выпало отвлечь внимание, притянув к себе огонь крепостных батарей. Но не их ядра, и даже не конические гранаты «трофеев» должны сыграть в предстоящем деле главную роль. За сутки до начала штурма в Ханой проберётся группа, состоящая из двоих «пластунов» и туземного проводника-аннамита. Там они затаятся затаиться до полуночи, после чего — проникнут в цитадель и, сняв бесшумно караулы, взорвут склад огнеприпасов. Охрана этого важнейшего объекта организована, если верить лазутчикам-аннамитам, из рук вон плохо — склад стерегут всего двое стрелков, меняющихся раз в три часа, причём расставлены они так, что увидеть их с других постов не представляется возможным. Казанков с Осадчим внимательно изучили нарисованный на листке шёлковой бумаги план и убедились: да, задуманная авантюра имеет все шансы на успех. Оно и неудивительно, объяснял моряк, — французы, не первый год воюющие с туземными партизанами, до сих пор не раскусили нашей новой тактики. Они привыкли, что аннамиты умело используют засады, проявляют редкостные выдумку и коварство в устройстве разнообразных ловушек — но ни разу до сих пор не прибегали к диверсиям в обычном, европейском понимании этого слова. Они не взрывали мосты, не уничтожали склады боеприпасов и прочие важные объекты в неприятельском тылу, действуя по правилам сапёрной науки. Потому-то сравнительно легко удалось захватить лагерь Йенбай — подрывы навеса с дирижаблем и газодобывательной станции стали для французов полнейшей неожиданностью. И с Ханоем, даст Бог, пройдёт не хуже, главное — согласовать по времени момент взрыва и начало обстрела с реки, с захваченных канонерок. Целями станут крепостные батареи, развёрнутые обыкновенно на сухой путь; а когда во французском стане начнётся паника, в дело вступят орудия повстанцев. Два-три залпа по воротам, и ветхие створки не выдержат, повстанцы ворвутся в цитадель — а уж там численное превосходство, сумятица и кривые аннамитские мечи сделают своё дело. Самое забавное — добавил Казанков, — что Ханой уже брали почти таким же способом. Тогда французы высадили десант с реки под прикрытием огня четырёх канонерок, среди которых, между прочим, были «Парсеваль» и «Дарк». Войска аннамитов, засевшие в цитадели под предводительством пяти генералов и одного адмирала попытались, было, дать отпор и даже подстрелили несколько солдат — но тут в цитадели начался пожар. Французские бомбы подожгли несколько зданий по соседству с пороховым складом, и когда тот взлетел на воздух — обороняющиеся мгновенно растеряли весь свой боевой дух и в панике кинулись к южным воротам, причём первыми бежали генералы. Повторение — мать учения, подвёл итог Казанков, а французы не удосужились выучить этот урок. Они может и не побегут, услыхав взрывы у себя за спиной — но если получится достичь внезапности — Ханой упадёт к нашим ногам, как перезрелое яблоко. * * * Аннам, провинция Тонкин. На реке Хонгха у Ханоя — Картуз давай, в печёнку тебя с подвывертом, через семь гробов!.. Матвей подхватил шёлковый цилиндрический мешок с пороховым зарядом — и вслед за тупоносым чугунным снарядом вложил его в отверстую пасть казённика. Осадчий, орудуя прибойником, пропихнул его поглубже, повернул рукоятку, запирающую затвор, отскочил в сторону. — Бережись, ёшкин кот… пли! Матвей едва успел зажать ладонями уши и разинуть рот. Орудие громыхнуло так, что палуба под ногами заходила ходуном. Снаряд, вереща сорванными свинцовыми поясками, ушёл туда, где на фоне неба рисовались на стене цитадели подсвеченные пожаром пушки. — Подноси, лярва худая, чего застыл, аки кнехт чугунный!.. Матвей кинулся выполнять приказание — и замер, обнаружив, что кранцы первых выстрелов пусты, расстреляны до донышка. Бомбовый погреб? Он сломя голову кинулся к трапу — в спину ему летел матерный рык осатаневшего от боевого азарта Осадчего. Штатный расчёт статридцатидевятимиллиметрового орудия (три таких составляли главный калибр «Парсеваля) — пять человек, не считая подносчиков снарядов и пороховых картузов, но сейчас им с Осадчим приходилось управляться вдвоём. У остальных пушек и митральез тоже не хватало прислуги — почти все, кто был на борту 'Парсеваля», погрузились на лодки и погребли к берегу чтобы, высадившись, ударить по французской батарее с тыла. Напрасно Матвей просился с ними, доказывал, что обязательно пригодится со своим «винчестером». Казанков и слушать его не хотел: «незачем вам, юноша, видеть, что там творится. Аннамиты, сами знаете, гуманизмом не отличаются, а после потерь, которые они понесли при штурме… короче, сидите на корабле и носу на берег чтоб не казали, это приказ!» Фонарь, освещающий бомбовый погреб — особый, с плотно пригнанной застеклённой шторкой, не пропускающий наружу ни единой искры, — не горел. Матвей зашарил в темноте, споткнулся, едва устоял на ногах, и тут на ступени трапа упал тусклый отсвет. Он обернулся — в проёме люка стоял Шассёр с керосиновой лампой в руке. Спина мгновенно покрылась холодным потом. «Измена? Предал, лягушатник? Хочет взорвать канонерку вместе со всеми, кто есть на борту? А может, выпустил пленников из числа команды, которых Осадчий запер в кубрике, заклинив люк ломом? Или может, они сами выбрались — сажем, через иллюминаторы, — захватили 'Парсеваль», и беглый премьер-старшина поспешил перейти на сторону соотечественников? Француз поднял лампу, освещая погреб так, что стали видны тупоносые гранаты и деревянные укупорки с картузами, и что-то залопотал. Матвей, хоть и знал прилично французский, не разобрал ни слова, поняв по жестам, что бывший премьер-старшина не собирается устраивать диверсию а наоборот, предлагает помощь — подавать снаряды на палубу, к орудиям. Наверху затарахтело — митральеза с крыла мостика поддерживала высадку десанта. Матвей подхватил снаряд и перебросил его французу. Тот принял, едва не уронив при этом лампу, и передал набежавшему аннамиту в конической соломенной шляпе. Матвей нагнулся за картузом,– и тут грохнуло, да так, что чугунные чушки на стеллажах разом подпрыгнули. «Ещё один взрыв в пороховых складах — догадался он — уже третий по счёту с начала штурма. А неплохой фейерверк устроили пластуны — французам сейчас наверняка не до обороны, недаром крепостная батарея не сделала до сих пор ни единого выстрела. Наверное, аннамиты уже выбили ворота и ворвались в крепость, скоро с берега просигналят прекратить огонь, чтобы не побить своих…» Нет, ещё рано — орудия «Парсеваля» снова грохнули, им ответили пушки второй канонерки. Матвей поплевал на натруженные ладони и потянул из стеллажа следующую гранату. Сражение продолжалось — уже четвёртое в недолгой военной карьере бывшего московского гимназиста Матвея Анисимова. III Средиземноморье, Египет. Порт-Саид. — Вот вы говорили, Вениамин Палыч, что Бёртон не рискнёт отправиться в Египет. Однако ж — пожалте, рискнул, и мы вслед за ним тащимся! Двое мужчин беседовали за столиком, на открытой террасе кофейни. Терраса выходила на набережную, и посетители имели возможность любоваться выстроенными вдоль пирса парусниками и пароходами, ожидающими очереди пройти через канал. За лесом мачт и труб торговых судов виднелся большой военный корабль, на корме которого свисал в безветрии Андреевский флаг. Полуброненосному фрегату «Владимир Мономах» ждать было нечего — он нёс в Порт-Саиде стационерную службу. — А ведь мне этот корабль знаком. — невпопад ответил Вениамин. — помните, я рассказывал о приключениях в Абиссинии? «Мономах» подошёл к Сагалло, когда мы уже полагали, что дело труба и готовились подороже сложить свои буйны головы. Да ведь и было с чего: на «Бобре» уж и фитили готовы были запалить, взрываться вместе с французами, ежели те захотят захватить канонерку[1]. Помнится, тогда… впрочем, прошу простить, Дмитрий Афанасьевич, задумался о своём. — поправился он, поймав недоумённый взгляд Кухарева. Так вот, насчёт Бёртона: Триполи, куда он направился, если, конечно, наш общий друг не ошибся, — всё же не Египет, а Сирия. Вернее сказать, Сирийский вилайет Османской империи. — Не ошибся он. — отозвался Кухарев. — Уорт вообще редко ошибается, а уж если берёт деньги за сообщённые сведения — можно быть уверенным в их правдивости. Если он говорит, что Бёртон в сопровождении троих своих людей и пленницы отправился из Триеста сначала в Стамбул, а оттуда прямиком в Триполи — значит, так оно и есть. Вопрос только, где нам теперь его искать? Прождав в Париже около недели, напарники встретились в условленном месте с посланцем Уорта. Тот передал им запечатанный конверт и, получив оговоренную сумму в французских франках, раскланялся. В конверте оказалась записка; ознакомившись с её содержимым, они немедленно выехали в Марсель, откуда пароходом французской судоходной компании добрались до Порт-Саида. По прибытии, Остелецкий, восстановив кое-какие свои связи, связался с российским консульством в Триполи и попросил навести справки об интересующих его людях. И вот теперь они с Кухаревым обсуждали полученные сведения за чашечкой кофе в одной из припортовых кофеен. — Агент в Триполи вышел на след интересующих нас людей. Они прибыли пароходом из Стамбула; Бёртон представился персидским купцом, путешествующим по коммерческим делам в сопровождении слуг и наложницы. Вопросов ему никто не задавал — платил мнимый купец хорошо, и в городе не задержался. Уже через два дня в Триполи их и духу не было. — Говорите, за перса себя выдавал? — Кухарев недоверчиво хмыкнул. — Воля ваша, но очень уж сомнительно. Европейцу выдать себя за жителя Востока непросто. Язык, обычаи… в тех краях любой белый человек, европеец — как белая ворона… простите за неуклюжий каламбур. Раскроют его маскарад в момент! Остелецкий усмехнулся. — Может, и раскроют — но только не Бёртона. Он на Востоке как рыба в воде, недаром, стал чуть ли не первым европейцем, пробравшимся в Мекку. Арабским, турецким языками и фарси владеет безупречно, местные обычаи знает до тонкостей — да и полезные знакомства с прежних времён, надо полагать, не растерял. Подручные его не европейцы — то ли персы, то ли арабы, изъясняются на местных языках и внешность имеют вполне подходящую. — А баронесса? Уж её-то за персиянку точно не выдать! Разве что Бёртон в ковёр её завернул, как в сказках «Тысячи и одной ночи», да и возил с собой в таком виде! — А что, он вполне на такое способен. — усмехнулся Остелецкий. — Бёртон, чтоб вы знали, как раз сказки Шахерезады и переводил на английский — причём критики сочли его перевод крайне безнравственным, непристойным, на грани порнографии, и потребовали запретить. Но в данном случае ничего такого и не потребовалось — на Востоке высоко ценят европейских женщин, и я не удивлюсь, если выяснится, что Бёртон воспользовался личиной поставщика белокожих невольниц для гаремов арабских шейхов. Тем более, что Триполи Бёртон и компания покинули не по морю, а по суше — присоединились к торговому каравану, идущему на восток, к Пальмире и дальше, в Багдад. — В Багдад, говорите? — Кухарев озадаченно крякнул. — Что же, и нам теперь за ними? — Незачем, Дмитрий Афанасьевич. В Багдаде Бёртону делать нечего. Уверен, оттуда он направится на юго-восток, к Персидскому заливу — и вот там-то мы с вами его перехватим. Над набережной раздался гудок — один из многих, которыми перекликались заполнившие рейд суда. — Пора. — Остелецкий встал, не забыв бросить на скатерть несколько монет. — Пакетбот германского Ллойда до Басры отходит через полчаса. Если не хотите остаться на берегу — придётся поторопиться. * * * Османская Империя, Вилайет Басра. — Не река, а сточная канава! — Ледьюк с отвращением сплюнул за борт. — Кажется, в Тонкине и не на такое насмотрелись, но тут… Мутная речная вода и правда, более походила на нечистые потоки парижской клоаки, описанные литератором Виктором Гюго в его «Отверженных». Муть, поднятая со дна проходящими судами, разнообразный мусор, всплывшие брюхом вверх рыбины, дохлые крысы, тина, обрывки гнилых водорослей… а уж запах! От воды разило застоявшимся болотом, прогорклым маслом из прибрежных харчевен, — и над всем этим витала всепроникающая угольная копоть. Басра, один из крупнейших портов на юге Османской Империи, хоть и располагался не на берегу моря, а почти в сотне миль от побережья, тем не менее, принимал множество пароходов и парусников. Между крупными судами и баржами, заваленными всякой всячиной, сновали лодчонки, управляемые ловкими полуголыми арабами в накрученных на бритые головы чалмах. Ещё больше плавучей мелочи курсировало по узким каналам, прорезающим портовые кварталы — порой воду в таких «улочках» было не разглядеть из-за их мельтешения. — А вы чего хотели, мсье? — лениво ответил штурманский офицер. — Город стоит на слиянии Тигра и Ефрата, да и со стороны моря подходит множество судов. Проходной двор, вавилонское столпотворение… И с отвращением обозрел берега, по которым теснились дома и сараи — глинобитные, или сложенные из обожжённого на солнце кирпича. Вдоль воды тянулись дощатые пристани, у которых теснилась всякая плавучая мелочь. «Стикс» стоял возле стенки судоремонтной мастерской рядом с французским угольщиком и колёсным пароходом неизвестной принадлежности, на который с берега грузили мычащих коров. Чуть поодаль к пирсу приткнулся колёсный пакетбот с флажком германского Ллойда на кормовом флагштоке — он только что прибыл из сирийского Триполи, и с борта по сходням спускались пассажиры. Палуба «Стикса» завалена разнообразным хламом — ящиками, трубами, обрезками железа — отчего щеголеватый обычно корабль приобрёл какой-то неухоженный вид. «Ахерон» же стоял на бочке, напротив своего близнеца, и его орудия угрюмо пялились на круговорот восточной жизни. Их жерла закрывали парусиновые просмолённые чехлы; над полубаком натянут от солнца широкий тент, и в его тени пятеро матросов отдыхают от трудов праведных, расстелив на досках палубы брезенты. Надо будет отпустить часть команды на берег, подумал Ледьюк. Конечно, подобная увольнительная наверняка не обойдётся без драк в припортовых тавернах, где в отличие от других заведений города подавали спиртное, без дебошей на местном рынке и скандалов в квартале борделей. Ещё и ножом пырнут кого-нибудь — вон, во время стоянки в Адене зарезали машиниста с «Ахерона»… Но ничего не поделаешь — ремонт затягивается, люди, запертые в броневых коробках, ворчат, не скрывая недовольства, так и до беспорядков на борту недалеко. Ничего серьёзного, конечно, до трибунала дело не дойдёт — но и без наказаний не обойтись. Порка, столь популярная в британском флоте под запретом ещё с прошлого века, со времён Революции. На судах Третьей республики плети заменены приковыванием ножными кандалами к железному пруту, в каковом виде провинившиеся и должны проводить назначенный срок. В Басру французский отряд вынужден был зайти для ремонта. При переходе через Аравийское море отряд попал в шторм, и «Стикс» получил повреждение машины. Можно было попробовать дотянуть до Бомбея или цейлонских портов — но заходить в гости к британцам Ледьюку не хотелось, отношения Парижа и Лондона всё оставались натянутыми. Перспектива же ползти через Индийский океан с неисправными машинами не привлекала, да и закончиться это могло скверно. Конечно, можно было повернуть назад, в Аден или во французский Обок. Но в Обоке — и Ледьюк знал это на собственном опыте — плохо с ремонтными мощностями, там они застряли бы надолго. В Адене же стояла русская эскадра — два броненосных фрегата, винтовой клипер и транспорт. Несмотря на недавний инцидент в заливе Таджура (в котором Ледьюк принимал непосредственное участие) отношения между Парижем и Петербургом были далеки от состояния войны, и никакой угрозы для французского отряда корабли под Андреевскими флагами не представляли. Но Ледьюку не улыбалось заниматься починкой, имея такое соседство. Так что, вместо того, чтобы разворачиваться и брать кус на Баб-эль-Мандебский пролив, он скомандовал поворот на норд. Отряд, миновав Оманский и Персидский заливы, поднялся по реке Шатт-эль-Араб до слияния Тигра и Ефрата, в турецкий порт Басра. Здесь имелось всё, необходимое для починки, и Ледьюк рассчитывал задержаться в Басре не более, чем на неделю. Но работы затянулись, и перед французским капитаном вырисовывались перспективы опоздания к пункту назначения. Адмирал Курбэ будет крайне недоволен — но тут уж ничего не поделать, неизбежные на море случайности… Ладно, о неприятностях ещё будет время подумать — а сейчас зачем портить себе неожиданно выпавшую передышку в утомительном океанском походе? Ремонт почти закончен, «Стикс приводят в порядок, придавая кораблю прежний нарядный вид; день, два и можно будет поднимать якоря, выходить в океан. А пока — почему бы напоследок не получить свою малую толику человеческих радостей? Ледьюк никогда прежде не бывал в Басре, но слышал, что в 'чистой» части города имеются вполне приличные заведения. Вино и крепкие напитки там, разумеется, под запретом — зато восточная кухня выше всяких похвал, а танцовщицы в прозрачных шальварах, с обнажёнными животиками соблазнительны и охотно скрасят досуг платёжеспособному гостю… Ледьюк повернулся к вахтенному офицеру. — Прикажите подать шлюпку, мсье Орвилль. Я на берег, вернусь к девятой склянке. Когда старший офицер появится на мостике — передайте, что корабль остаётся на нём. И сбежал, едва касаясь надраенных поручней трапа вниз, на палубу, где шлюпочный старшина зычно выкликал наверх гребцов капитанской гички. * * * Османская империя, Басра. — Фатима! — женщина потрясла колокольчиком. — Фатима, подойди, помоги! Снова дребезжащий звон — и снова впустую. — Фатима! Где тебя черти носят? Не пристало природной аристократке чертыхаться — но чему не научишься на палубах кораблей, к которым так неравнодушны оба её супруга — и первый, ныне покойный, владелец бельгийской судоходной компании, и второй — блестящий русский офицер, остзейский барон, отчаянный искатель приключений. Где он был, когда похищали обожаемую супругу, да ещё и находящуюся в интересном положении. Срок беременности, правда, невелик и пока не слишком сказывается на фигуре, однако помощь требуется всё чаще. Потому похититель — жуткий тип со шрамом на смуглом, словно вырубленном топором лице — вынужден был нанять в Триполи служанку. Та сопровождала караван до самой Басры, а здесь её заменила другая, по имени Фатима. Новая служанка была не так ловка, как прежняя, однако Камилла перемене скорее обрадовалась. Фатима, немного говорившая на английском, оказалась крайне словоохотлива — от неё-то баронесса узнала множество полезных вещей. Например — название улицы, где похитители сняли особняк. Камилла провела здесь уже неделю; человек со шрамом появлялся нечасто, проводя время в городе в сопровождении двух своих подручных. Третий обычно оставался в особняке, выполняя роль охранника. Дверь распахнулась. — Фатима ушла на базар, госпожа. — слуга-охранник поклонился, не переступая порога. — Давно её нет? И где остальные? Молчание. Камилла давно привыкла, что её вопросы остаются без ответа. Впрочем, она и так знала, что в доме никого, кроме их двоих нет. Сейчас нет. И долго это, скорее всего, не продлится. А пока — стрелки часов показывают три с четвертью пополудни. Если служанка ушла… ну, скажем, минут десять назад — то её не будет не меньше часа. Остальные могут вернуться в любой момент — но тут уж придётся полагаться на удачу. Нельзя сказать, что Камилла раньше не думала о побеге. Думала, конечно: строила планы, выжидала подходящего, как ей казалось, момента, когда похитителей не окажется рядом. А дождавшись — каждый раз отказывалась от попытки. Бежать, на самом деле, было некуда — в пустыне беглец без воды, припасов и какого ни то средства передвижения обречён. В любом же из селений, где караван останавливался на ночлег (она проделала весь путь в паланкине, укреплённом на спине верблюда), белокожая женщина, не знающая языка и местных обычаев, без денег, без сопровождающих её слуг не успеет сделать и десяти шагов, как попадёт в беду. И хорошо, если дело закончится тем, что её попросту продадут в гарем. Свободно могут ограбить, изнасиловать, а потом прирезать, припрятав труп в высохшем арыке, а то и просто закопав в песок. Другое дело — Басра, крупный город, где имеется даже полиция. Особняк, где похитители держат пленницу, располагается в чистой его части — на улицах здесь можно встретить людей европейской наружности. А ещё в Басре порт, в котором стоит множество судов из разных стран. И если суметь туда добраться — она спасена. Стоит назвать себя и пообещать от имени супруга вознаграждение — помощь ей обеспечена. А уж если в порту окажется военный корабль под флагом любой из европейских держав — тогда и вовсе не о чем будет беспокоиться. Оставался пустяк: избавиться от охранника. И к этому баронесса, авантюризмом, а то и безрассудством мало уступающая своему супругу, подготовилась загодя. * * * Османская империя, Город Басра, В порту. Камилла увидела офицера, когда тот собирался сойти с пристани в нарядную, крашеную в ярко-белый цвет шлюпку. То есть, сначала она увидела матросов — в тёмно-синих форменках с выглядывающими из-под них тельняшками в крупную голубую полоску и плоских бескозырках, украшенных на макушках красными помпонами. Один сматывал швартовый канат с чугунного берегового кнехта; другой протягивал руку спускающемуся с пирса офицеру, изготовившемуся спрыгнуть с пирса. Ещё несколько сидели на банках, удерживая обеими руками поставленные на вальки вёсла. Баронесса бросила поводья, соскочила с двуколки, и подобрав юбки, кинулась к морякам. — Ради всего святого, мсье, спасите! Я — ваша соотечественница, меня похитили… Офицер обернулся на крик, и женщина с разбегу кинулась ему на шею. Тот попятился, ошарашенный таким напором, но приобнял её за талию. — Мадам… я, безусловно… что с вами произошло? Камилла уткнулась «спасителю» в плечо и разрыдалась. — Я — ваша соотечественница… — заговорила она, глотая слёзы. — Мы с мужем путешествовали по Востоку, в Александрии меня похитили какие-то негодяи — похитили и привезли сюда. Уверена, они собирались продать меня в какой-нибудь гарем! Молю вас, капитан, скорее, за мной гонятся! Из переулка, откуда выскочила двуколка с нежданной гостьей, донеслись гортанные крики на турецком и арабском языках, топот множества ног. Моряк перехватил талию Камиллы левой рукой — правой он нащупал рукоятку висящего на поясе палаша. Шум приближался. — Пьер, помоги даме спуститься в шлюпку! — распорядился офицер. — Старшина, ко мне! Оружие к бою! Сидящий на корме шлюпочный старшина одним прыжком выскочил на пирс. В здоровенной волосатой ручище у него плясал большой револьвер. Толпа выплеснулась из переулка — десятка два или три разношёрстого народа во главе с растрёпанным, но чрезвычайно решительно настроенным полицейским в красной феске. Увидав французов, они остановились, образовав полукруг, и загалдели ещё сильнее. Страж порядка пока молчал — вид вооружённых моряков явно остудил его пыл. — Старшина, спускаемся в шлюпку, сначала я, вы следом. Если эти скоты дёрнутся — стреляйте! Толпа завопила ещё громче; полицейский грозно встопорщил усы, заорал гневно, но с места не сдвинулся — то ли понимал по-французски, то ли вид старшины, поигрывающего револьвером, удерживал его от опрометчивых поступков. Офицер спустился в шлюпку, стараясь не поворачиваться к пирсу спиной. Старшина прыгнул следом, уселся, не сводя ствола с толпы — и отдал команду. Преследователи завопили ещё громче, кто-то швырнул в шлюпку камень — тот не долетел, плюхнувшись в воду возле борта и обдав гребцов брызгами. Старшина выстрелил поверх голов — гневные вопли сменились испуганными, 'толпа отпрянула назад и кинулась врассыпную. Только полицейский торчал на том же месте –потрясал кулаками над головой и выкрикивал неразличимые угрозы. Красная феска свалилась к ногам, обнажив гладко выбритую голову. Матрос на носу гички оттолкнулся от пристани, вёсла вспенили воду, и шлюпка понеслась, подгоняемая сильными ударами вёсел. — Капитан-лейтенант Пьер-Жан Ледьюк к вашим услугам, мадам! — офицер обозначил галантный поклон, не вставая с банки. — Чем я могу вам помочь? — Баронесса Камилла де Ланнуа. Умоляю, спрячьте меня на своём судне, иначе я погибла! Она нарочно назвалась именем покойного супруга — унаследованная пароходная компания, носившая его имя, была хорошо известна в Европе. — Буду счастлив, мадам!– офицер снова сделал попытку поклониться — и снова сидя. — Можете не сомневаться, на борту «Ахерона» вы в полнейшей безопасности! — «Ахерон» — это ваш корабль? — Да, броненосная канонерская лодка. Вон он, стоит на бочке. — офицер указал на приземистый, длинный корабль футах в трёхстах от пристани.– Я как раз возвращался из города, когда имел удовольствие встретить вас. — Очень вовремя, мсье! — Камилла одарила офицера самой очаровательной из своих улыбок.- Я уж думала, что мне конец. Если бы эти мерзавцы снова меня схватили… — Ну-ну, мадам, всё уже позади! — Офицер после секундного колебания обнял женщину за плечи, и та доверчиво прильнула к нему. — Вы надолго собираетесь задержаться в Басре! — Второй корабль нашего отряда, «Стикс», только что закончил починку. Как только вернёмся на «Ахерон» — поднимем якоря и прочь из этой турецкой дыры! Серый, усаженный рядами заклёпок борт корабля приближался — и вместе с этим таяло ощущение опасности, не оставлявшее её уже несколько недель, Камилла почувствовала, что силы оставляют её. Она крепче прижалась к мужскому плечу и бурно разрыдалась — на этот раз совершенно искренне. * * * Османская империя, Басра. Снова европейский квартал — Как же вы упустили пленницу? — спросил Остелецкий. — С вашим-то опытом и ловкостью — и дать провести себя женщине, изнеженной аристократке? Вениамин кривил душой — уж ему-то было известно, насколько баронесса фон Греве разделяет авантюристические наклонности своего супруга. Были случаи убедиться. — Изнеженная, как же… — скривился Бёртон. Он сидел на стуле с руками, связанными за спиной. По лбу и левой, изуродованной шрамом щеке, медленно ползли струйки крови. — Эта стерва прикончила охранника — воткнула ему в затылок булавку, да так ловко, что бедняга скончался на месте! — И вы были настолько неосторожны, что отставили ей предмет, который можно использовать как оружие? — деланно удивился Остелецкий. — Уж от кого-кого, а от вас никак не ожидал такой оплошности. Вроде, бывалый человек, опытный — а так оплошать! В тоне его явственно ощущались иронические, даже издевательские нотки. Бёртон скривился. — Да это всё вон та мерзавка! — он кивнул на женское тело, распростёртое посреди комнаты. Из-под него растекалась по паркету багровая лужа. — То ли сговорились, то ли ваша баронесса её вокруг пальца обвела… — И за это вы её прирезали? — А что мне, целоваться с ней? — огрызнулся англичанин. — Это всего лишь грязная арабка, было бы кого жалеть… Но в любом случае — баронесса сумела сбежать именно из-за неё, так что эта дрянь получила по заслугам. Вениамин отвернулся — смотреть лишний раз на трупы, разбросанные по комнате, не хотелось. Бёртон, конечно, негодяй, но в данном случае он прав: если бы не служанка, они с Кухаревым нипочём не сумели бы выйти на его след. Но англичанин допустил роковую оплошность — мало того, что приставил к пленнице, чуть ли не первую попавшуюся местную жительницу, так ещё и позволил той ходить на базар без сопровождения. Результат не замедлил сказаться: служанка, болтливая, как любая жительница Востока, раззвонила по всему базару про таинственного незнакомца с пугающим шрамом, про его увешанных оружием слуг, про особняк, где эта подозрительная компания держит белую женщину, то ли невольницу, то ли пленницу. И Кухареву, поднаторевшему в искусстве сыска, понадобилось совсем немного времени, чтобы выйти на след. Остелецкий в полной мере оценил таланты напарника спутника: не прошло и пяти часов с момента, как они сошли на берег с немецкого пакетбота — и вот, уже прячутся за углом нужного дома, прикидывая, как половчее проникнуть внутрь. Это оказалось совсем несложно. Кухарев поддел ножом оконную раму, они по очереди запрыгнули внутрь, и Остелецкий полетел с ног, споткнувшись о женский труп. Это спасло ему жизнь — над головой свистнул брошенный нож, окропив щёку свежей кровью. Метнувший нож человек попытался выскочить в другое окошко, но рухнул на пол, получив по затылку табуретом — Кухарев не промахнулся, швырнув этот предмет меблировки шагов с семи. Оглушённого Бёртона (это был он, конечно!) связали, привели в себя, усадили на стул. — А этих двоих тоже вы?.. — Вениамин кивнул на трупы мужчин в арабских накидках-абах. — Они что, тоже помогали баронессе? Первый убитый лежал на спине, и кровь медленно вытекала из широкой раны в боку. Второй валялся на пороге лицом вниз — и из затылка у него торчала большая бронзовая булавка. Мертвеца в данный момент обшаривал Кухарев — выдернул из затылка орудие убийства, осмотрел, пробормотал что-то себе под нос и принялся ощупывать складки абы. Бёртон сделал попытку пожать плечами — из-за связанных рук это выглядело довольно жалко. — Не знаю, не успел выяснить. Мустафа, тот, что с дыркой в затылке — работа баронессы. Она стащила у служанки булавку и, как видите, умело ею воспользовалась. Отличный удар, кстати, нанесён с большим знанием дела — точно в спинной мозг, наповал… Что до второго, Селима — он был со мной в городе, так что помочь беглянке не мог. Я решил допросить его на всякий случай, но когда вы вломились в дом — болван с перепугу попытался выскочить в окно и удрать. Вот и пришлось и его тоже… откуда мне было знать, что он не с вами заодно? — Может, уберёмся отсюда от греха, а Вениамин Палыч?- Кухарев закончил обыскивать убитых и подошёл к стулу, на котором сидел связанный Бёртон. — Коляска ждёт за углом, замотаем этого типа хоть в занавеску, вынесем. Отыщем местечко поукромнее, там и расспросим обо всём — с чувством, с толком с расстановкой… К особняку Бёртона они приехали в наёмной двуколке и оставили экипаж за углом, велев дожидаться. Уместить в ней ещё и пленника будет непросто, прикинул Остелецкий, да и возница наверняка заподозрит неладное. Может в полицию донести — или растрезвонит завтра на весь базар, как покойная служанка… — А тут-то чем плохо? — он окинул взглядом комнату. — Дело обошлось без стрельбы, даже без особого шума. Хозяева, как видите все здесь, никто нас не побеспокоит… — И то верно. — Кухарев присел перед Бёртоном на корточки. Булавку, которой убили охранника, он вертел в пальцах. — Тонкая работа, Вениамин Палыч, китайская. Видите — дракончик на конце, глаз из камешка красненького? И продемонстрировал изящную фигурку, украшающую тупой кончик булавки — перепончатокрылого дракона с кроваво-красным самоцветом в единственном глазу. — Это, значит, и есть тот самый аглицкий злодей? — Кухарев разглядывал теперь пленника. — А по-русски ловко болбочет, и не скажешь, что иностранец… — Да, он настоящий полиглот. — ответил Остелецкий. — Сколько вы языков знаете — десять, двенадцать? Бёртон не ответил — только сверлил собеседника злобным взглядом глубоко запавших глаз. — Да, сударь, вас в излишнем гуманизме не обвинишь… — Остелецкий снова показал на трупы. — Тогда уж не обессудьте, если и мы о нём позабудем… на время, во всяком случае. Шрам, пересекающий щёку, дёрнулся. — Пытать будете? — Поверьте, мне это не доставит удовольствия. Но придётся, если будете упрямиться. Видите ли, мы с моим товарищем очень торопимся, а вопросов к вам масса. Не хотелось бы терять время на уговоры, враньё и прочую ерунду. — Прикажете начинать? — Кухарев ухмыльнулся и продемонстрировал пленнику заляпанную кровью булавку. — Дело грязное, неблагородное, но что поделать, если иначе никак? Англичанин скосил глаз на бронзовое острие. Остелецкий помедлил, давая пленнику возможность оценить серьёзность положения. — Вам отлично известно, что для всякого человека есть такой уровень боли, которого он попросту не в состоянии выдержать. Так что мой вам совет, сэр: не осложняйте жизнь ни нам, ни себе. Это вам ясно, надеюсь? Бёртон не ответил, только потупился. — Что ж, буду воспринимать ваше молчание как согласие. И тогда первый вопрос — где баронесса? Ни за что не поверю, что вы вот так просто сдались и не пытались её преследовать! Пленник пошевелил руками, отчего узлы глубоко впились в запястья, из-под одного даже проступила кровь. Это, вероятно, причинило ему сильную боль — последовало глухое ругательство на незнакомом Вениамину языке. — Нет, разумеется, но я опоздал. Баронесса добралась до порта и поднялась на борт французской канонерской лодки «Ахерон». Час назад «Ахерон» в сопровождении ещё одной канонерки снялся с бочки и направился вниз по реке, к морю. Так что, мой торопливый русский друг… — Бёртон ухмыльнулся. Усмешка вышла жутковатой из-за шрама, перекосившего щёку, — сочувствую, но вы тоже упустили свой приз! [1] Эти события подробно описаны в четвёртой книге цикла, «Флот решает всё». IV Российская Империя, Санкт-Петербург. Галерный остров. Пушки слитно грохнули — шеренга кораблей, выстроившихся на реке, окутались белым пороховым дымом. Огромный форштевень, украшенный выдающимся вперёд тараном, врезался в воды Невы, подняв высоченные волны. Нос ушёл в воду почти до самой палубы — но тут же вынырнул, прошёл по инерции около сотни футов и замер, слегка покачиваясь. Новый залп, заглушивший крики толпы на берегу — видно было только, как над головами людей взлетали шляпы. От берега к «новорожденному» уже спешили шлюпки, в отдалении попыхивал машиной колёсный буксир. — Теперь отволокут к достроечной стенке. — прокомментировал происходящее Шестаков. — Быстро, однако, сработали — почитай, меньше года с момента закладки! Морской министр и начальник департамента военно-морской разведки наблюдали за спуском на воду новейшего броненосного фрегата «Адмирал Нахимов». Свита министра, в которую затесался и юлдашевский адъютант, держалась в почтительно отдалении. — Славный кораблик будет. — согласно кивнул граф. — Первый российский башенный броненосный фрегат, это вам не фунт изюму! Теперь закончить поскорее — и на Дальний Восток. Там любопытная каша заваривается… — И-и-и, голубчик, даже и не мечтайте! Ему стоять и стоять у достроечной стенки — рангоут, надстройки, механизмы, вооружения, и всё это надо поставить, проверить, на ходу испробовать. Полгода, не меньше! «Адмирал Нахимов», один из боевых кораблей, заложенных в рамках принятой после окончания войны обновлённой судостроительной программы, предназначался для службы на Тихом океане, в составе спешно укрепляемой Сибирской флотилии. Во Владивостоке для неё спешно возводили сухой док, судоремонтный завод и прочее, необходимое для функционирования такого сложного механизма. Работы шли небыстро, с перебоями — всё необходимое приходилось везти морем, из Санкт-Петербурга или Одессы. Работы обещали заметно ускориться с началом движения по Транссибирской магистрали, заложенной в 1880-м году указом Государя, но до этого было ещё далеко. Путейцы только-только дотянули рельсы Уссурийской железной дороги от Владивостока до Хабаровска, вовсю шли работы на Западно-Сибирском и Средне-Сибирском участках. Что касается забайкальской дороги — на этом участке, отнесённом ко второй очереди Транссиба (это название репортёры уже приклеили к грандиозному, невиданному в России, да и во всём мире предприятию) только-только начинались изыскательские работы. Оркестр на берегу заиграл марш. Канаты буксир зашлёпал плицами по воде, канаты натянулись. Броненосная махина неторопливо повернулась против течения Большой Невы и поползла прочь от эллинга. — А всё же не торопятся господа судостроители, не торопятся. — Юлдашев провожал новорожденный фрегат задумчивым взглядом. — Могли бы, кажется, и поднапрячься, тем паче, что шефом «Нахимова» объявлен Великий Князь Михаил Александрович. Ему, конечно, всего шесть лет от роду, но на корабле уже побывал, как я слышал? — Было дело… — подтвердил Шестаков. — И побывал, и в крокет на палубе поиграть изволил — это игра такая английская, очень популярна сейчас при дворе. А насчёт судостроителей — это вы, батенька зря, право же, зря. В прежние годы, до войны одна только достройка корабля первого ранга года на два затянулось бы, если не на все три. А сейчас — другой счёт, другой спрос! — Наши заокеанские друзья недавно тоже ввели новый боевой корабль. — негромко заметил Юлдашев. — Помните, мы передали в САСШ чертежи британского «Полифемуса»? — Помню, как же-с… Мы ещё в Кораблестроительном комитете завернули проект подобного судна для нашего флота. Значит, американцы всё же сподобились? — Да, три месяца назад спустили на воду на одной калифорнийской верфи и уже закончили достройкой. Вчера только получил депешу: принят в состав флота, прошёл ходовые испытания, после чего отправился на Гавайи. — В Гонолулу, в Жемчужную гавань? — министр согласно кивнул. — Знаю, как же, мы там ещё угольную станцию держим, совместно с американцами. Что до этого корабля — у флота САСШ уже было подобное судно, и тоже на Западном Побережье. — припомнил министр. — И, если мне память не изменяет, там же и построенное? — Да, на военно-морской верфи в городе Вальехо, штат Калифорния. Броненосный таран «Тупак Амару» — название ему дали перуанцы, которым корабль был передан сразу после постройки. Новое же судно, «Албемарл», названное в честь прославившегося речного броненосца времён Гражданской войны, относят уже не к классу «броненосных таранов», но «таранных миноносцев». — Что ж, надеюсь, он покажет себя не хуже своего перуанского предшественника. Хотя — надо признать, противник у него будет посерьёзнее чилийцев… Собеседники обменялись понимающими взглядами. — Так что у вас за новости? — спросил Шестаков — Вы ведь не только об этой американской новинке хотели поговорить? — Разумеется, не только. Новости, Иван Алексеевич, имеются, и неплохие. Хорошие, не побоюсь сказать, новости. — Я весь внимание, Евгений Петрович. Граф извлёк из-за обшлага конверт. — Для начала — телеграмма из Басры. Она зашифрована, так что я, с вашего позволения, перескажу. — От Остелецкого? Юлдашев поморщился. — Простите великодушно, Иван Алексеич, но лучше обойдёмся без имён. Но вы правы, разумеется. Они с напарником добрались до Басры — туда направилось известное вам лицо. И вот сюрприз: дамочка, которую упомянутое лицо похитило, сумела бежать — да так ловко, что поймать её не сумели! Наши посланцы прибыли буквально через час после бегства — и застали главное действующее лицо на месте, буквально с поличным взяли, как говорят сыщики! Сцепились, скрутили голубчика, допросили по горячим, так сказать следам — и столько всего интересного узнали! — Молодцы, лихая работа! Если не секрет — куда они Бёр… простите, пленённого злодея после допроса дели? — Какие от вас секреты, Иван Алексеич? Хотели поначалу порешить и припрятать труп, но потом решили: зачем такой добычей разбрасываться? Завернули в ковёр, как какую-нибудь одалиску, и доставили в российское консульство. Теперь милейший Андрей Сергеевич Воротнин, наш консул в Басре, гадает, как его переправить в Россию? — Хорошая работа! — Шестаков расплылся в довольной улыбке. — Превосходная даже! Надо бы этих молодых людей как-нибудь отметить…. — Непременно — вот вернуться, самолично напишу представление на имя Государя. — И я со своей стороны похлопочу. Ну да ладно, пёс с ним, со злодеем. Вы лучше расскажите, как же баронесса-то сумела сбежать? Вот уж бой-баба! — Да, уж, барон подобрал супругу себе под стать. Представьте: заколола шпилькой охранника, угнала двуколку и на ней помчалась в порт. Там нос к носу столкнулась с капитаном французского военного корабля, зашедшего в Басру для ремонта — и тот, кончено, не отказал в помощи соотечественнице. — Соотечественнице? Позвольте, но она, кажется, подданная королевства Бельгия? — Да, но урождённая француженка. Но, как бы то ни было, сейчас баронесса вместе со своими спасителями направляется в Индокитай. — Вот как? — Шестаков покачал головой. — Любопытный поворот, весьма… А что за судно — они выяснили? — Да, разумеется. «Ахерон», мореходная броненосная канонерская лодка новейшей постройки. Сами французы иногда называют её малым броненосцем береговой обороны… — Вот как? Любопытно… — министр покачал головой. — Вы что же, собираетесь сообщать об этом барону? — Сообщу, но без подробностей. Вот узнаем во всех деталях что произошло в Басре — и тогда… А пока просто дадим знать, что супруга вне опасности, и можно переходить к следующей части нашего плана. — И тут на сцене появится тот отставной капитан… Повалишин, кажется? Юлдашев поморщился. — Без имён, прошу вас. К тому же, речь идёт не просто о капитане первого ранга Российского Императорского Флота в отставке. Он, если помните, ещё и адмирал флота Республики Перу, а именно в этом качестве он нужен в нашем маленьком спектакле. — И перуанцы согласились нам посодействовать… таким способом? — Разумеется. Они не забыли о помощи, которую мы оказывали, и без которой ни о какой победе на море не могло быть и речи. Помнят они и о роли англичан, которые наоборот, всячески поддерживали чилийцев. Сейчас адмирал направляется в Пунта-Аренас для встречи с отрядом барона. Он ведь тоже сыграл в тех событиях немалую роль — и может рассчитывать на тёплый приём! Шестаков усмехнулся. — И британское золото господа из Перу, надо полагать, не прочь прибрать к рукам — то, что они получили за выкупленные броненосцы? — Ну почему же «прибрать к рукам»? Строго говоря, перуанцы ведь в точности выполняют свои обязательства: англичане выкупили у них «китайские» броненосцы чтобы вернуть их первоначальным заказчикам, не так ли? Ну так они именно это и делают. А что обёртка у этой конфетки будет несколько иной — то об этом никто не договаривался… Министр кивнул, подтверждая своё согласие со словами собеседника. — Да, заговор у просвещённых мореплавателей получился чересчур… замысловатый, что ли? И, как это обычно и бывает в подобных случаях, в одном из звеньев что-то не срослось. А дальше — и всё остальное посыпалось. Британцы рассчитывали обвинить нас в том, что мы помогли китайцам оказать Парижу серьёзное сопротивление на море — на суше-то у них и так всё неплохо складывается… — … а Лондон воспользуется возвышением Ли Хунчжана в случае победы адмирала Дин Жучана — и поможет ему прибрать к рукам верховную власть в Поднебесной. — Да, британцы мастера на подобные комбинации. — подтвердил Юлдашев. — В случае победы над эскадрой Курбэ, покровитель адмирала не только укрепит влияние при императорском дворе, но и окончательно перетянет на свою сторону тех независимых наместников провинций, которые пока колеблются в выборе стороны. Ну а дальше дело известное: дворцовые перевороты и смены династий в Китае давняя традиция. — Англичане, оказав помощь Ли Хунчжану, приобретают влияние на нового императора. — продолжил Шестаков мысль собеседника, — Потом дают ему кредиты на укрепление армии, поставляют оружие чтобы справиться с непокорными южными провинциями — гражданская война в таком случае неизбежна. Взамен они добиваются права свободно торговать опием на всей территории Поднебесной, берут под контроль торговлю с Европой — и в результате весь Китай падает им в руки как перезрелый плод! Вот увидите, они ещё и Аннам попробуют подгрести под себя, пользуясь ослаблением французов в регионе! — Надеюсь, не увижу — если мы с вами, Иван Алексеевич, не ошиблись в своих расчётах. Министр пожал плечами. — Британцы никак не желают меняться — интрига на интриге сидит и интригой погоняет. Но я вот чего не могу понять, Евгений Петрович: получается, что мы с вами играем сейчас им на руку? Ну, раз помогаем отряду Греве добраться до точки назначения, да ещё и усиливаем её по пути? Юлдашев улыбнулся — как обычно, одними уголками тонких губ. — В том-то и соль нашего плана! Всё делается англичанами и за английские деньги — а мы только прикладываем некоторые усилия, чтобы сместить акценты. Ну и главное, разумеется: наш посланник при дворе императрицы Цыси передаст ей сведения о заговоре британцев и Ли Хунчжана. — … и победа адмирала Дин Жучана обернётся против его патрона? — Именно так, Иван Алексеевич, именно так. Императрице и её советникам известно, что Бэйянский флот отказал в помощи южанам. И когда Дин Жучан неожиданно изменит линию поведения — мы предоставим неоспоримые доказательства того, что именно Лондон выкупил броненосцы у Перу, нанял для их в Европе опытные команды и послал корабли в Вэйхайвэй. И это станет решающим доказательством вины Ли Хунчжана. К тому же — помните, я говорил, что наши люди в Басре захватили Бёртона? Его допросили с пристрастием, этот тип выложил массу интереснейших подробностей заговора. — … и когда об этом станет известно, Ли Хунчжана обвинят в государственной измене, обезглавят, а вместо англичан влияние на императрицу приобретём уже мы. — Шестаков задумался. — Должен признаться, Евгений Петрович, мне это не по душе. Он, безусловно, мудрый политик, талантливый государственный деятель, и в иных обстоятельствах мог бы привести Китай к процветанию. Снова тонкая улыбка, ирония, промелькнувшая во взгляде разведчика. — Кто же виноват, что этот талантливый господин выбрал не ту сторону истории? Насколько мне известно, у Государя большие планы на Дальний Восток — особенно теперь, когда строительство Транссибирской магистрали идёт ударными темпами. И если удастся разом ослабить и позиции Лондона, и позиции Парижа в этом регионе, да ещё и приобрести влияние на власти Поднебесной — это будет большой успех! Над Невой прокатился длинный гудок — новый броненосный фрегат закончил своё первое плавание. Со стороны Финского залива накатывались низкие тёмно-серые тучи, насыщенные дождевой влагой. Шестаков посмотрел на небо с опаской. — Пойдёмте, пожалуй, Евгений Петрович, а то как бы нам не намокнуть. И… вы правы, разумеется — но сперва Бэйянскому флоту надо одолеть адмирала Курбэ. А это будет непросто: согласно сообщениям нашего военно-морского атташе в Германии, в Индокитай направляются два малых броненосца — те самые, кстати, что дали прибежище нашей беглянке-баронессе. Они существенно усилят дальневосточную эскадру французов. Впрочем, кому я это рассказываю? Вы наверняка узнали об этом раньше меня! Юлдашев развёл руками. — Всё-то вы преувеличиваете мои скромные возможности, Иван Алексеевич… Что до броненосцев — то мы, с вашей помощью, разумеется, готовим мсье Курбэ небольшой сюрприз. * * * Магелланов пролив. Пунта-Аренас, фактория пароходной компании «Пасифик Стим». На редкость неприветливое местечко этот Пунта-Аренас, подумал Греве, кутаясь в бушлат. В любое время года одно и то же: пронизывающий ледяной ветер со стороны Огненной земли, несущий зимой снежные заряды. Вокруг, сколько хватает глаз, господствуют три цвета: бледно-зелёный, цвет худосочной растительности, пятнающей прибрежные скалы; тёмно-лиловый, цвет дождевых туч, наползающих с антарктического юга; ну и серый, цвет гранита, прибрежного песка, стылых свинцовых волн Магелланова пролива. В бухте, футах в двухстах от берега, рядом с броненосцами лежит на воде чёрная калоша парохода с вымпелом «Пасифик Стим» на кормовом флагштоке. На нём в факторию доставили припасы, стройматериалы и рабочих, нанятых сроком на год — дольше в этом забытом Богом уголке мира мало кто задерживается. Хотя есть и исключения — вон, машет с пирса представитель местной власти, высокий сухопарый ирландец лет пятидесяти от роду. Он достался компании Греве в наследство от тех времён, когда Пунто-Аренас принадлежал Чили, и теперь исполняет обязанности коменданта селения — алькальда, как именуют эту должность в странах Южной Америки. Ему нет дела, что вместо чилийского флага над зданием таможни висит теперь перуанское красно-бело-красное полотнище. Пожалуй, он даже доволен — жалованье новые власти увеличили, плюс солидная надбавка, которую он получает от «Пасифик Стим». Подведомственное ему селение вместе с портом и таможней за последние годы увеличились в размерах, население выросло почти втрое, что, конечно, не могло не сказаться на доходах алькальда. Нет, немолодому ирландцу решительно не на что жаловаться… Рядом с первым пароходом стоят ещё два — аргентинские угольщики, зафрахтованные сопровождать отряд на пути через океан. Углём они загрузились здесь же, в Пунта-Аренас — уже два года, как на южном берегу пролива действуют угольные копи, снабжающие топливом проходящие суда. Уголь здесь отличного качества — энергетический, малозольный, мало уступающий кардиффу, — идёт в Аргентину, Чили, Боливию, даже в Перу. Сейчас уголь грузили с баржи на броненосцы — грузовые стрелы поднимали на борт сетки, наполненные мешками, матросы, все с ног до головы в угольной пыли, растаскивали мешки и опорожняли их в угольные ямы и коффердамы. Барон в своё время вложил немало средств в угледобычу на Огненной Земле — но вот так, своими глазами, видел плоды трудов своих впервые. Больше крупных судов в бухте не было — лишь приткнулся к пирсу рядом с рыбацкими скорлупками старенький колёсный буксир, да стояла у пристани таможенного поста паровая шхуна. Они, как и алькальд-ирландец, сменили флаг и продолжают нести привычную службу. Греве улыбнулся этим судам, как старым знакомым — в прошлый свой визит в Пунта-Аренас он уже видел эти два судёнышка. В тот раз вместо двух «китайских» посудин в гавани стояли русские броненосные фрегаты «Герцог Эдинбургский» и «Минин» из эскадры адмирала Бутакова. А вон там, левее, на фоне скалистого обрыва, встала тогда на якорь белоснежная красавица «Луиза-Мария» — их с Камиллой любимое судно, на борту которого они и встретились в далёком семьдесят восьмом, во время рейда «Крейсера» в Индийском океане[1]. Встретились, чтобы расстаться, а потом встретиться снова — как им тогда казалось, навсегда. С тех пор супруги оставили за кормой «Луизы-Марии» немало морских миль по всем океанам, успели принять участие в самой настоящей войне. И вот, снова расстались, но уже не по своей воле — и благодарить за это следует негодяя Бёртона. Ну, ничего, англичанин ещё получит своё — а пока внимание барона было приковано к шлюпке, идущей от парохода «Пасифик Стим». Греве поднял к глазам бинокль — в его линзы он ясно различал на корме фигуру человека, одетого в белый, расшитый золотом адмиральский мундир. . Некоторое время барон наблюдал за приближающейся шлюпкой. — Сименон Геннадьевич, прикажите сыграть на кораблях «Большой сбор». — он повернулся к старшему офицеру. Команда эта, установленная для построения личного состава за исключением вахтенный подавалась для развода на авральные работы, при инспектировании и для оказания почестей. — У нас что же, гость? — осведомился старший офицер. — Да, и очень важный. Так что скомандуйте фалрепных на палубу, я сам его встречу. И… — он чуть помедлил, — постарайтесь не ударить лицом в грязь, голубчик, душевно вас прошу. [1] Подробное описание этих событий — во второй книге цикла, «Следовать новым курсом». V «Le Petit Journal» Франция, Париж. '…Китайцы атаковали транспортные суда в гавани Цзилуна. Три боевых корабля — малый крейсер и две канонерские лодки — появились у Цзилуна внезапно и нанесли удар по пароходам, доставившим на Формозу части Иностранного Легиона, для усиления действующих на острове наших войск. В результате трёхчасового жестокого обстрела два из пяти транспортов потоплены, ещё на двух возникли пожары, и суда принуждены были выброситься на берег. Разбита и затонула так же канонерская лодка, охранявшая пароходы — это маленькое, но храброе судно приняло неравный бой и погибло, получив много попаданий вражеских снарядов. Всего в результате китайского нападения погибло около ста пятидесяти человек из числа моряков и легионеров, не успевших покинуть суда. Кроме того, имеется не меньше трёхсот раненых, в том числе и тяжело; один из них флаг-офицер адмирала Курбэ, распоряжавшийся выгрузкой войск на берег. Известно, что атакой на Цзилун лично руководил китайский адмирал Дин Жучан, державший флаг на крейсере «Чаоюн»; судно это британской постройки вошло в состав Бэйянского флота перед самой войной. . Адмирал Курбэ, узнав о диверсии китайцев, поклялся уничтожить Бэйянский флот в его же гавани. «Дин Жучан горько пожалеет о своём дерзком поступке. — заявил он. — Никому не позволено бросать вызов морской мощи Третьей Республики!..» Manchester Evening News' Англия, Манчестер. '…Невиданное унижение Франции! Когда наши соседи по ту сторону Ла-Манша терпели поражения от Королевского флота, это мало кого удивляло — в конце концов, нечто подобное неизменно повторялось со времён Трафальгара и Абукира. Но — чтобы наследников славы Сюфренна и де Турвиля били какие-то китайцы? Можно ли представить падение глубже и позор горше? Теперь адмиралу Курбэ придётся пустить на дно все до единого корабли Бэйянского флота и сравнять с землёй китайские военно-морские базы, чтобы хоть как-то загладить свою вину. Тем же, кто назначил его на эту должность после громкого поражения от эскадры вице-адмирала Джона Хея у берегов Французской Гвианы, следует задуматься: а всё ли взвесили, прежде чем принять это решение? Ну а мы с вами лишний раз убедились, что так называемая «морская мощь» Третьей республики — не более чем, бумажный тигр, если пользоваться метафорами их нынешних противников. Впрочем, разве у кого-то из нас были в этом сомнения? Как и в том, что мощь Британской империи, несколько пошатнувшаяся после недавних прискорбных событий, скоро в полной мере восстановится, и Королевский флот будет, как и раньше, править морями!..' ' Сан-Франциско Кроникл', САСШ «…Результатом дерзкого набега китайского флота на Цилун несомненно, станет ответный удар французской Дальневосточной эскадры по одной из баз Бэйянского флота, который, несомненно, поставит точку в этой затянувшейся войне. Мистер N вице-адмирал в отставке, с которым побеседовал наш корреспондент, полагает, что это будет Люйшунь. Китайский адмирал Дин Жучан, командующий Бэйянским флотом наверняка спрячет свой флот в его гавани, которая хорошо прикрыта от внезапного нападения как миноносками, так и береговой артиллерией. Кроме того, в Люйшуне имеются ремонтные мастерские, сухой док, обширные угольные склады, а так же запасы всего того, без чего китайцы не смогут поддерживать свой флот в состоянии боевой готовности. Так что подобный выбор адмирала Курбэ будет более, чем оправдан, полагает собеседник нашего корреспондента, и остаётся только ждать развития событий…» * * * Гавайи, остров Оаху. Порт Гонолулу, Жемчужная гавань. — Впервые вижу вас при полном параде, Иван Фёдорович! — сказал Греве. — Вы и когда появились в Пунта-Аренас были в мундире — но чтобы весь этот иконостас!.. Перед выходом в отставку Повалишин личным указом Государя был произведён в капитаны первого ранга, но сейчас он был облачён в перуанский адмиральский мундир — снежно-белый, обильно расшитый золотом. Мундир украшали лента, звезда и крест ордена святого Владимира первой степени — (пожалованные Повалишину тем же указом); с ними соседствовали звезда российского ордена святой Анны и золотая цепь «Ордена Солнца» — высшая награда республики, Перу, возрождённая после победы в «войне за гуано». — Американцы весьма чувствительны к подобным вещам. — отозвался Повалишин. — И если уж мы принимаем в состав отряда судно с американским экипажем — следует соответствовать моменту. Вы, между прочим, тоже могли бы надеть свои награды. — Увольте, Иван Фёдорович! — барон в показном испуге поднял перед собой ладони. — Полагающегося к такому случаю флотского мундира у меня нет,, а цеплять официальные побрякушки на форменный китель пароходной компании было бы глупо. Греве предпочитал держать ордена в шкатулке, в капитанской каюте, ограничиваясь единственным знаком отличия — наградным кортиком с анненским парадным знаком на рукоятке с надписью «за храбрость», и темляком из орденской ленты, именуемой в офицерской среде «клюквой». Корабль, о котором шла речь — таранный миноносец «Албемарл», вторую неделю дожидавшийся их в порту Гонолулу, столице острова Оаху, главного и самого крупного острова Гавайского архипелага, — был, как и броненосцы отряда, украшен пёстрыми гирляндами флагов расцвечивания. Команда, выстроившаяся вдоль низкого борта, дождалась обмена орудийными залпами салюта, после чего экспансивные американцы не выдержали — кинулись к леерам, оглашая Жемчужную гавань приветственными криками и свистом. Команды броненосцев в ответ хранили торжественное молчание, не ломая ровной линии бескозырок, форменок и тёмно-синих, с белыми полосками, воротников-гюйсов. — В Нагасаки команду придётся списать на берег. — заметил Греве, разглядывая новую боевую единицу. — Оттуда американцы на пароходе вернутся в Сан-Франциско, а их место займут китайцы. — Да, и с китайским капитаном. — кивнул Повалишин.- Поймите меня правильно, Карл Густавович, не то, чтобы я имею что-нибудь против китайцев — опыта у них маловато, выучки, да и дисциплина, как говорят, хромает. Американцы же — отличные моряки и вояки умелые, имел случай убедиться в Чесапикском заливе. Тогда они знатно всыпали британской эскадре адмирала Инглфилда, и даже без нашей помощи обошлись — отряд Шестакова явился к шапочному разбору и так ни одного выстрела в этой славной баталии не сделал… — Зато напугал англичан знатно. — ухмыльнулся барон. — После вашего появления Инглфилд сразу кинулся в отступ, и не останавливался до Гамильтона на Бермудах! — Да, славное было дело. Что до китайцев — надо будет разбавить их нашими матросиками, и главное, унтерами. Как полагаете, душ тридцать наскребём с обоих броненосцев? — Тридцать-то? — прикинул Греве. — Тридцать, пожалуй, дадим. И хорошо бы ещё старшего офицера подобрать, из наших и, пожалуй, минёра. Чтоб не растерялись, когда до дела дойдёт. Пойдёте, Павел Артемьич? — обратился он к вахтенному офицеру. — Вы ведь до выхода в отставку минёром ходили на «Минине»? Офицер согласно кивнул. Отставка, которую упомянул барон, была, номинальной, как и у большинства его нынешних сослуживцев. Каждого из них вызвали в Адмиралтейство, где в приватной беседе предложили на время оставить флотскую службу ради выполнения секретного, крайне важного задания. Довольно наивная хитрость — но Юлдашев, как и морской министр Шестаков, посчитали её уместной и вполне достаточной. — Вот видите, Иван Фёдорыч, отыщем, сколько понадобится. Только вот согласятся ли китайцы на подобные перестановки? — А мы их уговорим. — Повалишин задумчиво посмотрел на «Албемарл», застывший на предписанном ему месте, за кормой флагманского броненосца. — Сейчас американский капитан явится с визитом, надо подготовиться… — Давно уж всё готово. А вам, как старшему начальнику, его встречать! Повалишин покосился на собеседника. — Давно хотел спросить, Карл Густавович, только не обижайтесь, ради бога. Вам-то не обидно было расставаться с прежней должностью? Всё же командир отряда новейших броненосцев, да ещё и «Албемарл» этот… В России на такие посты каперангов ставят, а то и контр-адмиралов! Греве состроил удивлённую физиономию. — Бог с вами, Иван Фёдорович, совсем наоборот! Я ещё в Бостоне, когда получил депешу от графа Юлдашева с распоряжением взять вас на борт в Пунта-Аренас и передать командование, такое облегчение испытал! Вот вы говорите — командир боевого отряда; а я ведь отставку вышел всего-то старшим лейтенантом, и с тех пор если чем и командовал, то лишь пароходной компанией. Нет, не по мне такая честь, увольте уж! Во время перехода ещё обходился кое-как, а вот в бою — ох, сомнительно… Мне бы с одним броненосцем управиться, и на том спасибо! Повалишин кивнул. Зная собеседника не первый год, он примерно такого ответа и ожидал. — Справитесь, Карл Генрихович. Не боги горшки обжигают. Опыта у вас — даст бог всякому, да и умом Господь не обидел. Греве секунду помолчал. — Раз уж мы разоткровенничались — позвольте встречный вопрос? — Отчего же, спрашивайте. У меня от вас секретов нет. — Вы, насколько мне известно, оставив службу, занялись наукой археологией? Идолов каменных на каком-то острове копали, дом завели в Кальяо, Ирина Александровну, супругу вашу, выписали из России? — Так и есть. — Повалишин кивнул. — Остров этот называется «островом Пасхи», на языке туземцев Рапа-Нуи. Знали бы вы, друг мой, какое это удивительное место! Кажется, всю жизнь изучай тамошние тайны — и сотой доли не откроешь, а я всего-то два года, как этим занимаюсь… — Вот и я удивляюсь, Иван Фёдорович: как вы решились променять всё это на нашу авантюру? Вернуться на службу, снова подставляться под снаряды с минами, рисковать жизнью, здоровьем?.. — Такая уж планида. Я ведь, хоть и в отставке, а присягу давал. Если нужна ещё России моя служба — как я могу отказать? Греве сощурился. — Даже под китайским флагом? — Под перуанским служили — чем китайский-то хуже? Вы вот что скажите: вы здесь, на Оаху раньше бывали? Барон мотнул головой. — Ни в Гонолулу, ни на Гавайях вообще. А вам, насколько мне известно, случалось?.. — Да, ещё мичманом, после самого выпуска из Морского Корпуса. Я тогда попал на корвет «Витязь» и вместе с ним ходил вокруг света. На Оаху зашли забункероваться и пополнить припасы. Неделю стояли — помнится, я тогда с прочими офицерами славно покуролесил на берегу… Выражение лица Повалишина сделалось мечтательным — видимо, из-за воспоминаний о весёлых деньках на тропическом острове в компании смуглых полинезийских красоток, из одежды отягощённых лишь пестрыми юбочками цветочными гирляндами. Греве завистливо вздохнул — офицерам их отряда предстоит такое же развлечение — но только не ему самому. Нынешний статус обязывает к сдержанности, да и баронесса, не приведи господь, узнает — когда они встретятся, конечно… — Как я слышал, теперь тут многое переменилось. — сказал он. — Да, американцы кроме угольной станции поставили на Оаху большую факторию своего Гавайского сельскохозяйственного общества. Устроили на островах плантации сахарного тростника и по своему обыкновению стали притеснять местных жителей. Но не тут-то было: наши поселенцы охотно берут туземцев под защиту. — Так здесь и наше, русское поселение есть? — удивился Греве. — Вроде, его ещё при государе Александре Благословенном похерили? В семнадцатом году, кажется, учёный натуралист Шеффер носился с прожектом приведение всего архипелага в российское подданство, только ничего у него не вышло… — Теперь, глядишь, и получится. Местный правитель, король поначалу грезил славой Камеамеа Первого и мечтал создать Полинезийскую Империю — но потом, здраво рассудив, понял, что в покое его не оставят, сожрут. Вспомните — французы в сорок девятом высаживали на Оаху десант и грабили Гонолулу, а обосновавшиеся на островах американцы устраивали вооружённые выступления, добиваясь лишения туземцев всех и всяческих прав. Вот Калакуа и решился обратиться к России за покровительством. Государь Император сие начинание поддержал, и в результате на острове Оаху имеется теперь большая русская колония, человек с тысячу, и торговая фактория есть. А вскорости будет и угольная станция, и ремонтные мастерские — считайте, полноценная база российского флота посреди Тихого океана! Греве недоверчиво хмыкнул. — А как же американцы? Неужели стерпят? — А куда они денутся? По нынешним временам немного желающих ссорится с Россией немного, так что на Гавайях мы вполне уживаемся. — Пока уживаемся, Иван Фёдорович. А вот что будет дальше… — Вот дальше и посмотрим. А сейчас — наденьте всё же свои награды, Карл Густавович. Назавтра мы с вами званы в королевский дворец на официальный приём — нехорошо-с, надо соответствовать! * * * Индокитай. Побережье Тонкина. В дельте реки Красная — Нету «Байкала», что ты будешь делать! — Казанков закрыл тетрадь и откинулся на спинку стула, сплетённого из стеблей лиан. — Того гляди нас тут обнаружат, и придётся менять место дислокации! Матвей, возившийся в углу со своим «Винчестером», кивнул. Курьер-китаец, доставивший на своей джонке послание, прибыл три дня назад, и с тех пор обитатели маленького лагеря жили, как на иголках. И было ведь с чего беспокоиться: если спрятать в бесчисленных протоках, образующих дельту реки Хонгха, она же Красная, два паровых катера и десяток аннамитских лодок никакого труда не составило, то укрыть там же канонерку «Парсеваль», трофей, взятый при штурме Ханоя, было уже сложнее. Три дня они резали стебли бамбука, таскали на судно охапки тростника, превращая судно в подобие плавучего холма, но Казанков всё равно оставался недоволен. Он долгие часы проводил на берегу, высматривая на горизонте мачты или дымок из трубы русского транспорта. Но всё тщетно — «Байкал» не появлялся. Пару раз появлялись пароходы и шхуны под французским триколорами, разок мелькнули на самом горизонте мачты колониального крейсера. В устье Красной французы, правда, не совались, но нервы обитателей были на пределе — каждую минуту люди ожидали пушечного выстрела с моря, высадки десанта, кровавой схватки… Подходы к лагерю, кроме орудий «Парсеваля» и митральез катеров стерегли ещё и трофейные полевые орудия. Канонерок вообще-то могло быть и две, но вторую, «Дарк», пришлось взорвать, сняв с неё, представляющее хоть какую-то ценность. Разграблением занимались повстанцы-аннамиты под руководством российского боцмана; после завершения этого процесса, Митяй подпалил фитиль заряда, заложенного под котлы и машины несчастной посудины. Конечно, соблазнительно было бы увести «Дарк» вместе с «Парсевалем» — но для второго судна у них попросту не нашлось команды, а сделать за такой короткий срок из аннамитов матросов и артиллеристов, годных хоть на что-нибудь, не представлялось возможным. Кроме двух пушек, стерегущих лагерь с сухого пути, ещё две стояли теперь на палубе «Парсеваля». Казанков самолично проводил учения с артиллеристами. «Не будем терять времени. — говорил он. — Неизвестно ещё, как сложится с рейдом в Кохинхину, Конечно, дополнительная тяжесть так высоко над ватерлинией не могла не сказаться на остойчивости судна — но на реке, на спокойной воде это не доставляло особых неприятностей, а когда придёт время выходить в море — опустим пушки в трюм, и вся недолга!» Матвей, уже освоивший профессию минёра, с удовольствием принял участие в этих тренировках. Теперь он умел не только подавать снаряды и пороховые картузы, но и наводить орудия на цель, вносить поправки и брать упреждения, которые скомандует с мостика артиллерийский офицер. Он даже подумывал по возвращении в Россию поступать в Михайловское артиллерийское училище в Санкт-Петербурге — туда принимали выпускников гражданских учебных заведений, да и Казанков обещал при случае похлопотать. Но это было дело далёкого будущего, а пока Матвей с упоением возился с орудиями, изучал нашедшийся у одного из офицеров учебник для фейрверкерских классов и под руководством мичмана-артиллериста совершенствовался в математике. Этим он и собирался заняться сейчас, вот только закончит чистить верный «винчестер». Оружие всегда и везде надлежит содержать в полнейшем порядке — ещё одна истина, накрепко усвоенная бывшим гимназистом за время путешествий. Полог шатра — вернее сказать, хижины, сплетённой из лиан и накрытой брезентом — откинулся, на пороге возник Осадчий. — Господин кавторанг, Сергей Ильич, дым на горизонте! — выкрикнул он, задыхаясь, как после быстрого бега. — «Байкал» пришёл! * * * — А мы вас без сопровождения ждали, Степан Осипович! — Казанков стоял на крыле мостика. Руки он заложил за спину, держа в них снятую по случаю жары фуражку. — Как увидели, что два судна подходят — решили, что французы нас отыскали и явились с визитом. Потом, конечно, разглядели Андреевский флаг, отлегло от сердца… А вы что же, решили податься в каперы? — Бог с вами, Сергей Ильич, какие каперы? — Макаров спрятал усмешку в густых запорожских усах. — У нас и войны-то с Францией нет, и даст бог, не будет… пока, во всяком случае. Так, подобрали по дороге, не пропадать же добру? А флаг, само собой, китайский подняли. Да вы ведь тоже в Тонкине тайно действовали? Предмет обсуждения, французский пароход с двумя мачтами и большими, выкрашенными в красный цвет колёсами, — стоял в полукабельтове от «Байкала». С берега к его борту ползли, попыхивая машинами, два паровых катера. За ними волоклись на буксирных концах составленные их лодок понтоны, доверху гружёные всякой всячиной. — Что верно — то верно. — согласился Казанков. — Хоть без стрельбы обошлось? — Разок пальнули практическим снарядом под форштевень. Французы не стали испытывать судьбу, сразу сбросили ход. Ну, я выслал досмотровую партию со своим мичманом — он по-немецки и по-китайски здорово балакает. Назвался германским офицером на китайской службе, команду запер в трюме и отрапортовал, что «Роза Сиона» — это название такое, поэтическое донельзя — в исправности и готова дать ход. — Что за груз? — Строительный лес и провизия, из Хайфона на Формозу, для французских экспедиционных сил. Военная контрабанда всё по закону. — Да, если бы и в самом деле были китайцами. — усмехнулся Казанков. — С пленными-то что делать собираетесь? — Пусть пока посидят под замком. Провианта, воды хватает, а как сделаем дело — высадим на берег, пусть идут на все четыре стороны. Если аннамиты не прирежут, разумеется… — Эти могут. — согласился Казанков. — Ну да бог с ними, с пленными. Вы лучше скажите, что дальше собираемся делать? А то ведь у меня инструкция встретиться с вами, а что потом — тёмный лес и полная неизвестность. — Так ведь и я сам не знал до самого последнего момента, Сергей Ильич! Дело-то, сами понимаете, наисекретнейшее. Я в море вскрыл запечатанных конверт и из него уже узнал, куда идти и что там делать. Пойдёмте в мою каюту, я всё в деталях и опишу… — Значит, к берегам Кохинхины? Честно говоря, я того и ждал. — сказал Казанков. — Рад, что не ошибся. Последние полчаса два кавторанга провели в душной капитанской каюте, обливаясь потом — Макаров особо настоял на том, чтобы задраить иллюминаторы, чтобы ни один из секретов, содержавшихся в осургученном, тёмно-жёлтой пергаментной бумаги, конверте с адмиралтейским орлом не вылетел наружу. — Да, к устью Меконга. — подтвердил хозяин каюты. — Там мои катера заходят ночью в гавань Сен-Жак — аннамиты называют её Вунгтау, — и атакуют самодвижущимися минами стоящие там французские военные суда. Если вылазка наша увенчается успехом, аннамиты, заранее об этом предупреждённые, поднимут в Сайгоне мятеж. И тогда эскадра вице-адмирала Копытова, которая идёт сейчас к берегам Кохинхины из Адена, сможет… Казанков предостерегающе поднял ладони перед собой. — Давайте-ка воздержимся от подробностей, Степан Осипович. Сами же говорите — дело секретное, да и сомнительное… в некоторой степени. — Ваша правда, Сергей Ильич… — Макаров покачал головой. — Политика, она и на краю света — дело грязное… — Ваша правда. — усмешка на этот раз вышла невесёлой. — Боюсь, здешними нашими подвигами мы хвастать не захотим. — Да и кто бы нам позволил? Дела-то насквозь секретные, о таких до самого гроба молчат и в могилу с собой уносят. Хотя — крестики в случае удачи мимо груди не пролетят. За богом молитва… — … а за царём служба не пропадёт. — закончил Казанков. Знаю, Степан Осипович, знаю и не сомневаюсь. — Если отвлечься от этой стороны предстоящего нам дела, — Макаров заговорил деловым тоном, давая понять, что нравственные терзания следует оставить, — то, должен признать, задумано умно. И если мы с вами исполним всё в точности, Российский консул в Сайгоне стать посредником в переговорах между французскими колониальными властями и предводителями повстанцев. Казанков недоверчиво покачал головой. — А переговоры-то будут? Что-то не верится, что французы проглотят такое унижение. — После неудач, которые преследуют их в Тонкине, и, главное, после разгрома эскадры Курбэ у Парижа не останется иного выхода… — Разгрома? — Казанков удивлённо вздёрнул бровь. — Не слышал. Когда это китайцы сподобились? — Ещё услышите, дайте срок. Так вот, войска у французов ещё есть, и даже немало — и в Кохинхине, и в Тонкине, и на Формозе — но, лишившись Дальневосточной эскадры, они заодно лишатся и возможности доставлять из Европы подкрепления с воинскими припасами. Пойдут, пойдут на переговоры, никуда не денутся — а мы, в смысле Россия, станем посредниками между ними и новым правительством Аннама. — Вьетнама. — поправил Казанков. — Они объединяют под этим названием все три провинции — Французскую Кохинхину, имеющую сейчас статус колонии, протекторат Аннам, ну и Тонкин, конечно, восстановив таким образом древнюю империю аннамитов. И если дело это сладится — новый император попросит у России гарантий безопасности своей державы… — … и мы их, конечно, их предоставим. А сейчас, давайте-ка обсудим, как нам подготовиться. Казанков оживился — предыдущая тема явно его тяготила. — Я, видите ли, тоже с трофеями — два вооружённых паровых катера и французская канонерка. Надо прикинуть, как их использовать. — Разумно, Сергей Ильич. — Макаров кивнул. — У меня есть подходящий опыт — ещё со времён турецкой войны, когда я командовал «Великим князем Константином». — Это вы о набеге на Батум, когда пустили на дно «Итинбах»? — Так точно-с, о нём. Мы тогда приспособили наши катера для пуска самодвижущихся мин Уайтхеда — почему бы не проделать то же самое и с вашими трофеями? Запасные мины и трубы для их запуска на «Байкале» есть, вот выйдем в море — и займёмся. — Мысль хорошая. — согласился Казанков. Только вот с командами… для канонерки у меня люди есть, а вот на катера — где взять? Есть один, да и тот француз, из пленных. Наверху, на палубе трижды звякнуло. — Людей я вам выделю, не беспокойтесь. А сейчас — приглашаю в кают-компанию. Пробили три склянки, обед — а вы, надо полагать, изрядно проголодались? VI Где-то в Жёлтом море Эскадра шла на норд-ост. Острые таранные форштевни вспарывали волны, угольный дым пеленой стлался над волнами. За кормой остались Восточно-Китайское море, Шанхай и устье Янцзы. Где-то впереди, в туманной дымке, лежат базы Бэйянского флота — Вэйхайвей на западе, на берегах Шаньдунского полуострова и Люйшунь на востоке, на берегах Квантуна. Они стерегут Бохайский пролив, широко распахнутые ворота в большой залив Бохайвань, куда несет свои мутные воды Хуанхэ, одна из двух великих рек Поднебесной. Но эти сугубо географические подробности не интересовали сейчас командующего Дальневосточной эскадрой. Адмирал Курбэ не желал отвлекаться на второстепенные цели — один удар, одно генеральное сражение, и с китайским флотом будет покончено. Артиллерия французских броненосцев сравняет с землёй доки Люйшуня и пристани Вэйхайвхя, заставив адмирала Дин Жучана горько пожалеть о дерзком вызове, брошенном морской мощи Третьей Республики. В самом деле: сидел бы и сидел на своём севере, ограничиваясь редкими демонстрациями — нет, понадобилось ему посылать боевые корабли к Формозе, топить транспорта, угрожая линиям снабжения действующих на острове войск… Такую пощёчину адмирал Курбэ стерпеть не мог — и не собирался. Китайцы заплатят за всё, и в победном громе залпов французских броненосцев потускнеет, заодно, память о позорном поражении у берегов южной Америки… — Простите, адмирал, но может, нам имеет смысл дождаться прибытия «Ахерона» и «Стикса»? — осторожно осведомился капитан второго ранга, начальник личного штаба Курбэ. — Насколько нам известно, Ледьюк чинится сейчас в Кохинхине; день-два и он выйдет на соединение с нашей эскадрой, а при штурме укреплённых гаваней его низкобортные броненосцы будут как нельзя, кстати. — Укреплённые гавани! — Курбэ презрительно скривился. — Дин Жучан заперся в Люйшуне, а там из береговых укреплений — единственная земляная батарея, да и та в глубине гавани. Но скоро он сообразит, что это убежище — на самом деле не что иное, как ловушка, и может перевести свои корабли в Вэйхайвэй, а то и вовсе рассредоточить. — Но в таком случае они не смогут противостоять нам! — А Дин Жучану это и не нужно. Будет производить набеги, прежде всего, на Формозу — как тот, недавний, на Цзинлун. Прикрыть всё побережье острова мы не сможем, а ещё одного подобного фиаско Париж нам не простит. Кроме того, китайцы смогут доставлять на Формозу подкрепления, а нашим войскам там и без того приходится нелегко. Нет уж, пока осы в гнезде — надо прихлопнуть их разом Сказано было веско, значительно — одна из тех фраз, что остаются в памяти поколений и долго цитируются историками. Адмирал надеялся, что окружавшие его офицеры, окружавшие его на мостике «Триомфана», запомнят её и поделятся с репортёрами — которые, конечно, захотят узнать подробности будущей победы… — Мы имеем сведения, что Дин Жучан спешно усиливает морскую оборону Люйшуня. — заметил начштаба — Работы ведёт немецкий инженер майор фон Ганнекен. Батарея «Вэйюань паотай», о которой вы упомянули, построена под его руководством, а сейчас он устраивает другую — на высоком утёсе, прикрывающем вход на внутренний рейд с востока[1]. Если он успеет поставить там тяжёлые орудия — нам придётся нелегко. Курбэ покосился на начштаба с неудовольствием. Вот вечно он пытается засушить стремление сухими цифрами, расчётами, которые более подошли бы бухгалтеру, а не флотоводцу! Впрочем, на его должности именно это и нужно — тогда как его, адмирала, дело — «elan vital», порыв, боевой дух, который один только и может принести победу в любом сражении! Именно «элан» зажигает сейчас сердца французских комендоров, которым предстоит сокрушить китайские береговые батареи и броню из боевых кораблей — и они справятся, как может быть иначе? Но вслух Курбэ этого, конечно, не сказал. Начштаба известен своим острым языком — а кому приятно, когда движение души гасится злой остротой, к которой, к тому же, не придерёшься из-за её безупречно-вежливой формы, ни на йоту не нарушающей субординацию? — Тяжёлые орудия, говорите? Старьё середины века, дульнозарядные, может даже и гладкоствольные. К тому же, китайцы — никуда не годные артиллеристы, мы с вами неоднократно имели возможность в этом убедиться. Наши орудия в несколько залпов сроют батарею до скального основания утёса, после чего броненосцы войдут в гавань и завершат разгром. Мастерские, доки, склады снабжения, суда — всё следует уничтожить, до последнего сарая, до последней трухлявой джонки! — А как насчёт эскадры Южного Моря? — осведомился начштаба, и Курбэ уловил в его голосе нотки иронии. — Адмирал У Анькан укрылся в устье Янцзы, и стоит нам замешкаться у Люйшуня — он непременно выйдет на наши коммуникации. Три крейсера — «Наньчэнь» и «Наньжуй» и флагман У Анькана, «Кайцзи» смогут доставить войскам на Формозе немало неприятностей. Да и нам в спину при случае вполне могут ударить… — Тем больше причин не задерживаться у Люйшуня — отрезал адмирал. — Покончим с Дин Жучаном — придёт очередь У Анькана с его ржавыми корытами. И тогда у китайцев вовсе не останется флота — quod erat demonstrandum[2]! * * * Япония, остров Кюсю, порт Нагасаки. — Ну вот, вы и снова вместе! — Повалишин широко улыбнулся. — Как тогда, в Чили, помните? — Такое, пожалуй, забудешь… — пробурчал Греве. — Особенно поножовщину с этим скотом Бёртоном возле крепости в Вальпараисо… — Если мне память не изменяет, тогда дрались на шпагах. — заметил Остелецкий. — То есть, это у Бёртона была шпага, спрятанная в тросточке, ты-то, Гревочка, орудовал абордажным палашом! — И даже сумел его зацепить. — похвастал барон. — И клинок Бёртона его достался — из дамасской стали, с костяным дракончиком на рукояти. Я его прибрал тогда на память, всё никак не соберусь заказать новые ножны в виде тросточки. Сейчас он висит в моей каюте, на «Луизе-Марии».[3] — Вот и пусть висит. Что до Бёртона — он теперь ответит за всё, и за похищение твоей жены тоже. Кухарев доставит его в Россию в целости и сохранности и сдаст с рук на руки Юлдашеву. У графа накопилось множество вопросов, и спрашивать он будет с пристрастием. Так что жизнь наш недобрый знакомец закончит, надо полагать, в каземате Шлиссельбургской крепости. Друзья беседовали на мостике броненосца «Динъюань» — такое название носил теперь первый из китайских — теперь уже официально! — броненосцев. Символом этой метаморфозы стал флаг с драконом на жёлтом поле, колышущийся на кормовом флагштоке. Многочисленные лодки, лодчонки, джонки сновали вокруг «Динъюаня» и его брата-близнеца «Чжэнъюаня»; дальше теснились у пирсов европейские пароходы и парусники, ещё больше судов стояло на рейде, окружённом с трёх сторон горными хребтами, отроги которых, подобно драконам, древним владыкам этих островов, сползали к самой воде. — Я бы предпочёл, чтобы Бёртона вздёрнули. — пробурчал Греве. — «Высоко и коротко» — так у них, в Англии, кажется, говорят? Хорошо хоть, Камилла теперь в безопасности. Но как вышло, Венечка, что вы её упустили? — Неизбежные на море случайности. — Остелецкий развёл руками. — Окажись мы в Басре хотя бы на день раньше — сейчас твоя дражайшая половина сидела бы здесь. Но и так неплохо получилось — по моим сведениям, она отправилась на французском корабле в Кохинхину, сейчас, наверное, уже в Сайгоне. — Там есть отделение нашей компании. — припомнил Греве. — Стоит Камилле туда обратиться — и позаботятся, и на пароход, идущий в Европу, посадят. А всё же я беспокоюсь: баронесса, как тебе известно, в положении, все эти треволнения, переезды, могли повредить и ей самой и будущему ребёнку. — Ну, тут нам остаётся только молиться, Гревочка. Бог не выдаст, свинья не съест — всё будет в порядке и с супругой твоей, и с будущим наследником! — Твоими бы устами… — было, однако, видно, что барону полегчало после этих слов. — Ты лучше объясни, как в Нагасаки оказался, да ещё в такой подходящий момент? — Да, Вениамин Палыч, вы нас изрядно удивили! — сказал Повалишин. — Сходим мы с бароном на пристань — а тут вы, собственной персоной! Я, было, подумал, что у меня видения с недосыпа. Очень, знаете ли, тяжко дался переход через Тихий океан, случалось и по двое суток кряду глаз не сомкнуть… — Ну, это как раз самое простое. — сказал Остелецкий. — В Басре мы с ротмистром Кухаревым расстались — прекрасный, кстати, человек и мастер своего дела, я вас познакомлю при случае… Он, как я уже говорил, отправился в Россию, сопровождая нашего пленника, а я сел на голландский пакетбот, идущий в Манилу. Там пересел на пароход британской компании — и вот я здесь, в Нагасаки! — И даже раньше нас. — кивнул Повалишин.- Какие бы беды не навалились на господ альбионцев в последние годы — коммерческие пароходные линии у них действуют исправно. — Ещё бы Серёжку Казанкова сюда… — вздохнул Повалишин. — Тогда 'три мушкетёра снова были бы в сборе. Давненько такого не случалось, верно? — Пожалуй, с тех самых пор, с Кальяо. — припомнил Вениамин. — Вы, Иван Фёдорович, тоже с нами были? — Да, в роли Д’Артаньяна. Правда, староват я для него… — Ничего, какие ваши годы! — улыбнулся Остелецкий. — Храбрый гасконец, если мне память не изменяет, только под конец жизни стал маршалом — а вы уже теперь адмирал, и умирать, надеюсь, не собираетесь! — Это уж как бог даст, Вениамин Палыч. Не на прогулку идём, на войну — и противник у нас серьёзный. В связи с этим у меня к вам предложение: не желаете ли сменить пассажирскую каюту на капитанский мостик? Это ведь вы при Александрии «Инфлексибл» отправили на дно таранным ударом? — Было такое. — Остелецкий удивлённо посмотрел на собеседников. — Но при чём тут… Греве похлопал старого друга по плечу. — Очень даже при чём, Венечка. Есть у нас подходящая вакансия, и как раз для любителей таких методов. Вон та американская посудина, видишь? И указал на стоящий в полукабельтове от «Динъюаня» длинный, с низкими бортами, корабль. — «Албемарл»? — Остелецкий прищурился, в последнее время зрение стало подводить лихого когда-то мичмана. — Таранный миноносец, построенный в САСШ? Вот он, значит, какой! Я-то видел его только на чертежах… — … которые твои же сослуживцы по департаменту графа Юлдашева спёрли и передали американцам. — хохотнул Греве. — Те кораблик построили, причём много что изменили уже по ходу дела. — Теперь у корабля новое название, китайское: «Ао Гуан». — Повалишин не отреагировал на шутку Греве. — Что означает «Дракон повелевающий водами Северного Моря». Китайцы, кстати, и команду прислали из Вэйхайвэя, и нового капитана. Зовут его Дэн Шичан, состоит в должности фуцзяна Бэйянского флота. Это, чтоб вы знали, Вениамин Палыч… — … нечто вроде заместителя командующего. — закончил Остелецкий. — И чем же он вам не угодил? Насколько мне известно, моряк он неплохой. Правда, попал пару лет назад в немилость из-за того, что посадил свой корабль, канонерку «Чжэнъюань» на мель — но это уж со всяким может случиться. В любом случае, в должности восстановлен, и даже получил под командование новое судно. Ещё, говорят, его во всех походах сопровождает любимая собака — значит, человек неплохой. Греве и Повалишин удивлённо переглянулись — они явно не ожидали, что собеседник знает о предмете беседы морских офицерах больше их самих. — Что ж, разумно со стороны адмирала Дин Жучана. — продолжил Остелецкий. — Раз уж на броненосцах распоряжаются европейцы, то хотя бы на эту посудину надо поставить своего человека. Но как в таком случае понимать ваше, господа, предложение? Место-то уже занято! Греве покачал головой. — Занято, да не совсем. Мы с Иваном Фёдоровичем посоветовались, и решили, что доверять командование кораблём китайцу не стоит. Может, среди них и попадаются неплохие моряки — но пока ничем, кроме поражений да единственного успешного набега на Цзилун их флот не отметился. У тебя же, Венечка, боевой опыт — дай бог всякому, и получен он в боях с противником посерьёзнее лягушатников. Вот и «Инфлексибл» при Александрии ты прикончил таранным ударом — ведь «Ао Гуан» тоже относится к классу броненосных таранов, как и «Хотспур», которым ты тогда командовал! — Да и кто его знает, этого любителя собак, что он выкинет в самый неподходящий момент? — сказал Греве. — А на тебя, Венечка, мы всегда можем положиться. — Хорошо, убедили. — Остелецкий широко улыбнулся. — Но переговоры с китайцами на предмет перестановок — ваша забота. И тут я вам, господа, не завидую, на редкость неуступчивая публика, наплачетесь вы с ними… — Ничего, как-нибудь… рассеянно ответил Повалишин. Он извлёк из кармана записную книжку и быстро перелистывал страницы. — Кроме вас, Вениамин Палыч, я собирался перевести на «Ао Гуан» дюжины две наших матросов и унтеров — в первую очередь, из артиллеристов и машинной команды. Их места на броненосцах займут китайцы, а самого Дэн Шичана поставим к вам старшим офицером. Так что принимайте корабль, знакомьтесь с людьми. Трое суток вам за всё про всё, а там — в поход. Адмирал Курбэ ждать не будет! — Что с вами поделать… — Остелецкий широко улыбнулся. — Согласен. Да вы, признайтесь уж, и не сомневались? — Ну, так не первый день знакомы! — Греве похлопал Вениамина по спине правой рукой, не затянутой в чёрную перчатку, как протез на месте левой кисти. — Куда пойдём из Нагасаки — уже думали? — В Вэйхайвэй. — ответил Повалишин. Он убрал блокнот и стоял, заложив руки за спину. — Дин Жучан со всем флотом укрылся в Люйшуне; узнаем в Вэйхайвэе последние новости и решим, что делать дальше. — А если Курбэ выделит парочку вымпелов для блокады Вэйхайвэя? Повалишин пожал плечами. — Тем хуже для французов. Напоремся — примем бой. Больших сил там быть не может, а с двумя-тремя крейсерами мы как-нибудь справимся. Заодно и Курбэ заставим занервничать — кому охота оказаться между двух огней? — А если он, узнав о нашем появлении, снимет блокаду Люйшуня и уберётся, несолоно хлебавши, в Кохинхину? — Это вряд ли, Вениамин Палыч. Не то у него нынче положение. Победа нужна адмиралу как воздух, и отступать он не станет. * * * Китай, Квантунский полуостров. Гавань Люйшуня. Адмирал Курбэ ошибался. То ли плохо сработала французская разведка — если она, конечно, имела агентов в захолустном Люйшуне, — то ли дело было в глубочайшем презрении, которое он испытывал к своему китайскому визави. Орудия, которые спешно устанавливал на новой батарее майор фон Ганнекен, были изготовлены на заводах Круппа по новейшему проекту — такие германский пушечный король продавал по всему миру, во многие страны, из числа тех, что могут позволить себе такие дорогие приобретения. Эти пушки громили турецкие мониторы на Чёрном море в 1877-м году; их снаряды сокрушали броню британскую броню при Кронштадте и Свеаборге. И когда зашла речь о постройке в Германии броненосцев для Бэйянского флота — адмирал Дин Жучан настоял на том, чтобы включить в заказ несколько крупповских береговых пушек крупного калибра. Их предполагалось установить на батареях, защищающих подходы к Люйшуню и Вэйхайвэю, однако заказ был доставлен из Германии совсем недавно, и грозные орудия пылились в люйшуньском арсенале. Теперь они пригодились — майор фон Ганнекен выбивался из сил, стремясь закончить работы как можно скорее. Брустверы и снарядные погреба приходилось сооружать на скорую руку, из земли и битого камня; орудия стояли почти открытые, защищённые лишь траверзами из мешков с землёй. И всё же это был серьёзный аргумент для любого, рискнувшего приблизиться к Люйшуню — снаряды крупповских монстров способны пробить броню французских кораблей на расстоянии более трёх морских миль. Хуже было с артиллеристами, и здесь адмирал Курбэ был прав. Китайские канониры, довольно ловко обращавшиеся с дульнозарядными бронзовыми орудиями, терялись, когда приходилось иметь дело с такой сложной техникой. К тому же, стрельба на большие дистанции требовала точного определения расстояния до цели. Первый оптический дальномер был изобретён в России военным инженером Петрушевским ещё в середине шестидесятых и был принят на вооружение, заметно улучшив качество стрельбы береговой артиллерии. С тех пор появилось множество моделей дальномеров; самые совершенные выпускались в Англии и Германии. За неимением этого прибора, использовали примитивное устройство — с его помощью отмечали видимую высоту цели, например, мачт корабля — а потом, пользуясь справочными таблицами, определяли дистанцию. Но даже таких приспособления у китайских артиллеристов не имелось –даже если бы они и были, никто в Люйшуне не умел с ними обращаться. Это снижало эффективную дальность огня по меньшей мере вдвое — но, тем не менее, это было грозное оружие, и Дин Жучан вполне полагался на его мощь. Был у адмирала в рукаве ещё один козырь, о котором частенько забывали западные авторы обзоров состояния о Бэйянского флота. Подобная забывчивость была вполне извинительна — две миноноски, «Цяньи» и «Цянэр», построенные в Германии, на верфи «Вулкан», имели отвратительную мореходность и крайне малый запас угля, что не позволяло им действовать за пределами залива Бохайвань. Тем не менее, крошечные кораблики с экипажами из шестнадцати человек несли по одному четырнадцатидюймовому минному аппарату системы Шварцкопфа и представляли угрозу даже и для броненосцев. Обе миноноски стояли сейчас в Люйшуне, и при некотором везении они, как и крупповские орудия на новой батареи, могли стать для адмирала Курбэ крайне неприятным сюрпризом. Французы обломают об Люйшунь зубы — а там подойдёт обещанное подкрепление в виде двух построенных в Германии броненосцев. Ли Хунчжан, покровитель Дин Жучана и будущий император (адмирал не сомневался, что его патрон однажды займёт престол Поднебесной) твёрдо обещал это. [1] В реальной истории там во время обороны Порт-Артура располагалась знаменитая батарея электрического утёса. [2] (лат.) Что и требовалось доказать. [3] Эти события подробно описаны в третьей книге цикла, «Курс на юг». Часть четвертая I Индокитай. Побережье Тонкина. Дельта реки Красная Ветер пробивал насквозь — не помогали ни парусиновые обвесы мостика, ни добротный, двойного английского сукна, бушлат. «Ао Гуан» бежал впереди броненосного ордера — над горизонтом виднелись лишь кончики мачт головного «Чжэнъюаня». Этого, впрочем, вполне достаточно, чтобы подать сигнал, попадись навстречу чужое судно. В Вэйхайвэй отряд пришёл два дня назад; там узнали о том, что Курбэ блокирует Люйшунь — и решили, не медля, идти на выручку. Потому и торопится торпедный таран «Ао Гуан», бывший североамериканский «Албемарл», потому и надрывают свои изготовленные в немецком Штеттине машины броненосцы «Динъюань» и «Чжэнъюань». Скорость, скорость и скрытность — вот главные козыри отряда, и рисковать ими нельзя ни в коем случае. За спиной у Остелецкого раздался звук, который редко услышишь на мостике военного корабля — звонкий, заливистый лай. Он обернулся и увидел, что по трапу поднимается старший помощник, держа на руках пушистую белую собачку. Дэн Шичан вежливо поклонился командиру, поприветствовал прочих офицеров. Псина ограничилась глухим ворчанием и затихла, удобно устроившись на руках хозяина. «Сяньг» — такая кличка у собачки, припомнил Остелецкий. По-китайски это значит «удача», вот ещё почему он её с тобой таскает… Маленькая, с длинной шерстью, неизвестной в России тибетской породы (хозяин уверял, что выведены они в тибетском городе Лхаса), она напоминала Вениамину мальтийских болонок, весьма популярных у немолодых представительниц петербургского света. Дамы брали снежно-белых собачек даже на официальные приёмы — в точности, как старший помощник, редко поднимавшийся без своего питомца на мостик. Однако хвостатый талисман характер имел скверный, неуживчивый. Первая же попытка погладить его закончилась тем, что Остелецкого тяпнули за палец — к счастью, клыки у тибетской шмакодявки были размерами под стать ей самой и лишь слегка поцарапали кожу. С тех пор Сяньг, увидав Остелецкого предупредительно рычал, порой лаял — впрочем, подобного приёма удостаивались и остальные члены команды. К удивлению Вениамина, собачонка напрочь игнорировала матросов, неважно, русских или китайцев — видимо, полагая их ниже своего достоинства. — Мистер Симонов, сколько ещё идти до Люйшуня? — спросил Дэн Шичан. На мостике «Ао Гуана» в присутствии китайских офицеров (каковых в команде было трое) было принято изъясняться исключительно по-английски. — Тридцать семь миль по счислению. — отозвался штурманский офицер. — Если не снизим обороты — будем через три с половиной часа. Пролив Бохай, отделяющий Квантунский полуостров от Шаньдунский полуострова, на западной оконечности которого стоит Люйшунь, имеет около девяноста миль в ширину. Отряд, прикинул Остелецкий, прошёл, таким образом, почти две трети этого расстояния. — Неизвестное судно на норд-ост-тень-норд! — заорал сигнальный кондуктор. Все бинокли, сколько их было на мостике, немедленно повернулись в указанном направлении — примерно тридцать пять градусов по картушке компаса. — Это китаец. — поправился сигнальщик. — Миноноска, бурун высокий. Шустро бегут, вашсокобродь, узлов двенадцать, не меньше! Остелецкий и сам разглядел флаг за кормой чужака — треугольный, жёлтый, с драконом. — Это одна из наших миноносок, «Цяньи». — определил Дэн Шичан. — У второй, «Цянэр», мачта имеется, а у этой, как видите, только кормовой флагшток. Остелецкий кивнул. Ему было известно, что в составе Бэйянского флота состоят две миноноски, построенные в Германии по образцу русских «Самопала» и «Ракеты». Но что они делают здесь, посреди пролива? У Дэн Жучана хватает посыльных судов, незачем гонять в Вэйхайвэй миноноску с её скверной мореходностью… — Видимо, в Люйшуне что-то случилось. — Дэн Шичан словно угадал его мысли. — Если господин позволит мне высказать своё мнение — надо скомандовать «Цяньи» остановиться, расспросить. — Согласен. — Вениамин опустил бинокль. — Стоп машины! Сигналец, пиши на флагман: «обнаружен китайский военный корабль. Сбросил ход, собираюсь вступить в переговоры». * * * — … таким образом, господа, на данный момент нам известно следующее. В составе эскадры Курбэ, атаковавшей Люйшунь — четыре броненосца и четыре деревянных крейсера колониального типа, с устаревшей артиллерией. Пятый крейсер, «Д’Эстен», как и броненосец, «Викторьез», они оставили в Кохинхине. На броненосце неисправны машины, что же касается крейсера — на борту его объявлен карантин из-за какой-то тропической болезни. Таким образом, совокупная огневая мощь французов составляет… Повалишин из уважения к Дэн Шичану говорил по-английски. Кроме него, на военном совете, проходившем в кают-компании флагмана, был ещё один китаец — командир «Цяньи», которого Остелецкий посчитал необходимым взять с собой. Ещё в кают-компании присутствовали Греве, старший офицер «Чжэнъюаня» и флагманский штурман. «Динъюань» и «Ао Гуан» стояли в паре кабельтовых от флагмана; китайская миноноска покачивалась у борта торпедного тарана, и лейтенант-минёр прикидывал, как бы зарядить единственный её аппарат американской самодвижущейся миной. — … Курбэ решился атаковать Люйшунь с ходу — ворваться на внутренний рейд и в упор, с дистанции пистолетного выстрела, разгромить корабли Бэйянского флота. Но дело у французов не заладилось с самого начала: на подходах эскадру обстреляла новая батарея, расположенная вот здесь… Повалишин ткнул в карту карандашом. Остелецкий наклонился, чтобы рассмотреть получше. Надписи все были на китайском — несколькими комплектами таких карт штурманский флаг-офицер разжился в Вэйхайвэе. Рядом лежала карта, полученная от китайского командира миноноски, вся в пометках, обозначающих текущее состояние гавани и береговых объектов. — У китайцев на батарее четыре крупповских береговых орудия. Было шесть, но два не успели установить. — продолжал Повалишин. — Они подпустили французские броненосцы на полторы мили и открыли огонь. Идущий головным «Байярд» получил три попадания четырнадцатипудовых снарядов. Два проделали большие подводные пробоины в носу, а когда броненосец попытался отвернуть, чтобы вырваться из накрытий — ещё один угодил под корму, повредив то ли винт, то ли перо руля. В такой ситуации капитану не оставалось ничего, кроме как выбросить корабль на берег. Что он и сделал — возле подножия утёса, на котором стоит обстрелявшая их батарея… Повалишин поставил на карте возле береговой линии ромбик, обозначающий место вынужденной стоянки. — Три оставшиеся три броненосца сделали попытку войти на внутренний рейд. Остальные французской корабли эскадры участия в бою не принимали — стояли на внешнем рейде, вяло постреливая по береговой батарее. На карте появились стрелки, показывающие направление движения броненосцев Курбэ. Кроме того, у входа на внутренний рейд Повалишин сделал несколько отметок, выстроенных в линию — Китайцы встретили идущие на прорыв суда огнём «рэнделловских» канонерок. И снова стреляли они на удивление неплохо — «Триомфан» и «Тюренн» получили по одному попаданию, на «Тюренне сбило грот-мачту, 'Триомфан» отделался пробоиной в носовой оконечности. Курбэ, не ожидавший такого сопротивления, скомандовал отступление, и броненосцы отошли на внешний рейд. Китайцам этот бой обошёлся дорого — из семи канонерок две, «Фэйдин», «Цедин», были потоплены, ещё две получили серьёзные повреждения. Тем не менее, первый наскок французов был отбит, причём общий счёт был в пользу китайцев, поскольку противник лишился одной из сильнейших боевых единиц. Кроме «Байярда», пострадала и канонерская лодка «Випер» — в неё угодил шальной снаряд, выпущенный с одного из кораблей, стоящих на внутреннем рейде. На «Випере» начался пожар, команде пришлось оставить корабль. Китайский капитан, которому Дэн Шичан переводил слова Повалишина, быстро залопотал по-китайски. — Если позволите, господин адмирал, — сказал, кивнув, Дэн Шичан, — он хочет указать места затопления канонерских лодок. Говорит это важно, поскольку может помешать входящим в гавань судам. Греве протянул китайцу свой карандаш. На карте появились ещё две отметки — кружочки с иероглифами внутри. Повалишин изучил внесённые изменения и поблагодарил миноносника вежливым, на китайский манер, наклоном голову. — Я продолжу, господа — если, разумеется, никто не возражает. Возражений, как и следовало ожидать, не последовало. — Как и было сказано, 'Байярд остался на камнях у подножия утёса. Однако эта победа неожиданным образом против самих китайцев. Орудия броненосца не могли теперь стрелять по целям на внутреннем рейде или по батарее — но и сам он оказался вне досягаемости их огня. Как только французы сообразили что к чему, они высадили на берег десант из двух сотен вооружённых матросов — те вскарабкались по крутой каменистой осыпи и легко захватили лишённую пехотного прикрытия батарею. После чего — отсемафорили на эскадру, что путь открыт, а сами стали разворачивать два из шести орудий для обстрела запертых в гавани судов. Он прочертил две расходящиеся линии, обозначающие сектор обстрела. — Н-да, не повезло китайцам… — сказал Греве. — Эдак лягушатники и вход в гавань смогли обстреливать, и весь западный бассейн. — Он показал на карте угрожаемые участки. — И что же Курбэ, повторил атаку? — А вы бы, на его месте стали бы медлить? Китайцы в любой момент могли сделать попытку отбить утёс, и тогда ситуация поменялась бы на противоположную: батарея, вместо того, чтобы поддерживать прорыв, возобновила бы обстрел эскадры. Так что адмирал снова повёл свои броненосцы на прорыв — и на этот раз удача была не его стороне. Он налил стакан воды и долго пил — Остелецкий смотрел, как острый кадык ходит вверх-вниз над расшитым золотом воротником адмиральского мундира. Остальные молчали, переваривая полученную информацию. Утолив жажду, Повалишин отставил стакан. — О дальнейшем, господа, нам расскажет непосредственный участник событий, господин… — он вопросительно посмотрел на китайских офицеров. — Сюй Юнтай с вашего позволения. Его звание в вашем флоте соответствует вашему «лейтенант». Снова лёгкий поклон, от них у Греве уже начало рябить в глазах. Пару раз он ловил себя на том, что хочет повторить этот жест — и нарочно вытягивался, распрямляя спину едва не до хруста. — Попросим лейтенанта описать, что там произошло. — сказал Повалишин. — Всё же рассказ очевидца ничем не заменить, не так ли? — А американцев есть выражение: «Врёт, как очевидец…» — пробурчал Греве по-русски, чтобы не понял Дэн Шичан. — И они правы — порой такое наплетут… — Полноте, барон… — Повалишин глянул на него с укоризной. — Человек, можно сказать, из рук костлявой вырвался, проявите уважение! — Я что, я ничего. — заторопился Греве, осознав глубину допущенной бестактности. — Я разве против? Пусть расскажет, может, что и полезное узнаем? Китайский лейтенант говорил, покрывая карту карандашными отметками и иероглифами, отчего на ней вскоре трудно стало что-либо разобрать. Дэн Шичан не успевал переводить и то и дело умолкал, хотя командир миноноски продолжал говорить, не замедляя темпа. Собачка на его руках (старший офицер «Ао Гуана» и здесь не изменил своей привычке!) лениво тявкнула, после чего пригрелась и заснула. Греве косился на посапывающий клубок с неудовольствием — он, вполне разделяя привязанность Дэн Шичана к хвостатому племени, полагал, что собакам в кают-компании не место. — Если я правильно понял… — Повалишин наклонился, рассматривая исчерканную карту, — во время повторной атаки, Курбэ проник в гавань довольно легко. Броненосцы сосредоточенным огнём срыли батарею возле устья реки, как бишь её… — «Вэйюань» — пришёл на помощь Дэн Шичан. — Орудия там совсем старые и не нанесли французам никаких повреждений. — Да, я понял. — кивнул Повалишин. — Крейсер «Дюге-Труэн», сопровождавший броненосцы, тем временем перестреливался с канонерскими лодками. — Так и есть, господин адмирал. — снова последовал поклон. — К сожалению, четыре уцелевшие канонерские лодки германской постройки расстреляли почти весь боезапас при отражении предыдущего прорыва, и пополнить погреба не успели. У их храбрых экипажей оставался единственный выход — таранить французские корабли. И это им удалось, хотя бы и частично: укрывшиеся от обстрела в дальнем конце восточного бассейна, канонерки прошли мимо «Дюге-Труэна» и попытались таранить французские броненосцы. Успеха добились только две: одна поразила «Ля Глиссоньер в правую скулу под клюзами, проделав большую пробоину — при этом якорь сорвался с креплений и упал на канонерку, проломив палубу и днище. Вторая поразила 'Тюренн» в район мидель-шпангоута, но удар пришёлся вскользь и не нанёс броненосцу сколько-нибудь существенных повреждений. — И всё это он разглядел в бою, с палубы своего корыта? — шепнул Греве Остелецкому. — Ни за что не поверю, хоть режь меня! … ещё две канонерские лодки столкнулись между собой и сцепились, потеряв ход. Их расстрелял «Тюренн» — после чего принялся громить деревянные китайские крейсера. Те пытались отвечать, но безрезультатно. Подошедший Триомфан' сцепился тем временем с двумя «элсвиками» и несколькими залпами привёл их в полнейшее расстройство. Лейтенант Сюй Юнтай утверждает, что на борту одного из крейсеров, «Чаоюна» находился сам Дин Жучан. — Адмирал к моему огромному сожалению погиб. — подтвердил Дэн Шичан. — В этом не может быть сомнений: лейтенант Сюй Юнтай видел, как крейсер раскололся пополам из-за взрыва снарядных погребов. Никто из команды уцелеть не мог. — А как же миноноски? — спросил флаг-офицер. — Вроде, у китайцев были две штуки? — Да, «Цяньи», которой командовал лейтенант Сюй Юнтай, и вторая, «Цяньэр». Китаец, услыхав своё имя, церемонно поклонился. Греве немедленно захотелось сказать что-нибудь язвительное, и он стал придумывать, что именно. Из сугубого интереса, разумеется — острить подобным образом во время военного совета барон не собирался. — Спасибо за пояснения. — кивнул китайцу Повалишин. — Я продолжу, с вашего позволения. Обе миноноски прятались в западной части гавани, на фоне берега. И пока «Тюренн» и «Триомфан» добивали последний «элсвик», — они дали полный ход и устремились в атаку. Целью стал «Ля Глиссоньер», который всё ещё не мог расцепиться с обломками протаранившей его «Чжэньси». С дистанции в два кабельтова миноноски выпустили мины — и удачно! Одна попала в несчастную канонерку, которая к тому моменту осела по самую палубу. Вторая угодила в носовую оконечность броненосца. Лейтенант утверждает, что «Ля Глиссоньер» сильно накренился, на нём начался пожар. Но уверенности в этом нет — после атаки миноноски направились к входу в гавань, но уйти сумела только «Цяньи». «Цяньэр», натолкнулась на крейсера, которые Курбэ оставил на внешнем рейде, и была ими обстреляна. Что с ней случилось — спустила флаг, затонула, выбросилась на берег — сие увы, неизвестно. — Бросил, небось, напарника, морда косоглазая… — прошептал на ухо Остелецкому Греве. — Вот увидишь, этот горе-лейтенант будет уверять, что это его мина «Ла Глиссоньер» долбанула… — Чего ты к нему привязался, Гревочка? –шёпотом ответил Остелецкий. — Ну, не понравился человек, бывает — но зачем напраслину-то возводить? Попал кто-то из них в «Ля Глиссоньер» — спасибо, нам меньше работы останется. Повалишин строго покосился на шепчущихся. Греве кашлянул, попунцовел — в точности, как гимназист, застигнутый учителем за шалостью — и умолк. — … таким образом, господа, нападение на Люйшунь увенчалось полнейшим успехом. Гавань захвачена, береговые батареи приведены к молчанию, Бэйянский флот уничтожен практически целиком. Сейчас Курбэ приводит в порядок свои корабли — победа далась ему дорогой ценой. Выведены из строя, по крайней мере, два броненосца, да и остальные, надо полагать, пострадали в той или иной степени. На самый поверхностный ремонт уйдёт суток двое, не меньше — если французам хватит ума не разрушать ремонтные мастерские, а приспособить их к делу. — Чего проще–то! — согласился Остелецкий. — Высадить на берег сотни три матросиков, китайских мастеровых припугнуть — и готово дело пойдёт! — По истечении этого эскадра восстановит боеспособность — за исключением «Байярда», и, возможно, «Ля Глиссоньера». Вывод: бить надо немедленно, нынче же ночью. После будет поздно. С нашими тремя вымпелами мы со всей эскадрой Курбэ не справимся. — Вот это дело! — оживился Греве. — Славный будет кегельбан: главные калибры в упор, тараны, мины самодвижущиеся… слышишь, Венечка, вот ты и дорвался с носорогом своим! Остелецкий кивнул, соглашаясь со старым другом. Действительно, предстоящая задача прямо-таки создана для «носорога» — как Греве обозвал «Ао Гуан». — К Люйшуню подойдём к шестой склянке[1]. — подытожил Повалишин. — Атакуем с ходу — мы с вами, Карл Густавович, добиваем «Байярд», а вы, Вениамин Палыч прорываетесь на внутренний рейд. Будем следовать заветам Бонапарта: «Главное — ввязаться в драку, а там уж как кривая вывезет…» * * * Южно-Китайское море Близ побережья Кохинхины — Вира помалу! Крепче держи, черти косоглазые, растудыть вас через семь гробов!.. Узкая веретенообразная мина оторвалась от деревянных, обитых войлоком кильблоков и поползла вверх. Прозвучала новая команда; рыбаки-аннамиты, набранные в команду «Розы Сиона», Казанковым, разобрали концы. Руководил всей операцией минёр с «Байкала» — судя по замысловатой брани, ему не нравилось, как новоявленные палубные матросы управляются со снастями, как вяжут узлы — словом, решительно всё. Наконец, мина повисла над паровым катером, пришвартованным к борту, и Матвей невольно залюбовался ею — как ярко блестят плавники-кили, как играет под тропическим солнцем цветок гребного винта… Минёр-байкалец подёргал растяжки, предохраняющие опасный груз от качки, проверил надёжность креплений, сопроводив это действо нецензурной тирадой — и велел возвращать латунную рыбу на место. Учения по заряжанию минного аппарата, третьи по счёту с момента встречи с «Байкалом», завершились. Поначалу Макаров с Казанковым собирались подвесить под кили трофейных катеров по металлической трубе, скрывающей внутри самодвижущуюся мину. Такую операцию Макаров проделал с катером «Чесма», готовя набег на турецкий Батум. Но трофеи оказались слишком малы для подобной переделки — и Макаров заявил, что придётся крепить мину на плотик и буксировать его за катером. Не самая удобная конструкция, однако вполне работоспособная — точно так пришлось поступить с «Синопом», вторым катером, принимавшем участие в батумском набеге. Обращение с минным плотиком требовало навыка. Перед выстрелом его следовало подтянуть к катеру, вручную, на глазок, направить в сторону цели и произвести с помощью особого рычага пуск. Мина при этом высвобождалась из креплений, запускался двигатель, работающий от баллона со сжатым воздухом — и со скоростью в четырнадцать узлов направлял взрывчатый снаряд к цели. Кроме двигателя, объяснял Казанков, объясняя Максиму действие хитрых механизмов, мина оснащена гидростатом — приборчиком, который, воздействуя на плавники-рули удерживает снаряд на заданной заранее глубине. Матвей был включён в команду катера «№2» (так трофей именовался в записях Казанкова) и со всем пылом молодости отдался изучению нового, дела. Ведь это ему предстояло произвести пуск, предварительно проверив точность прицела. А когда выяснилось, что целью будет самый настоящий броненосец — восторгам юноши не было предела. Это вам не французов отстреливать из «Винчестера» с телескопом — дело ответственное, не всякому такое поручат. Хотя и с «Винчестером» получалось неплохо — кто, как не он снял метким выстрелом наводчика французской митральезы в схватке на реке? Интересно, подумал он, а если рассказать обо всём этом в гимназии — поверят ли бывшие (уже теперь точно бывшие!) одноклассники хоть единому слову? Я бы точно не поверил, решил Матвей, счёл бы всё выдумками, позаимствованными в приключенческих книжках. Или, скажем, в очерках о Балканской войне из иллюстрированного журнала «Нива» — он когда-то взапой проглатывал подобную «литературу», вызывая недовольство отца, полагавшего любое чтение развратом, ведущим к вольнодумству. А вот, поди ж ты: всё это происходит именно с ним, и много чего ещё произойдёт — судя по планам, которые строят Казанков с Макаровым. В них ему, бывшему московскому гимназисту, сыну тюремного надсмотрщика, отведена далеко не последняя роль. [1] Соответствует трём часам пополуночи. II Квантунский полуостров. Гавань Люйшуня, внутренний рейд Тьма подступала к Люйшуню с востока. Последние лучи солнца утонули в море за узким мысом — китайцы называют его «Тигровый хвост» Адмирал Курбэ обвёл взглядом гавань — то тут, то там из воды торчали остовы сгоревших, разбитых снарядами судов. Другие приткнулись к берегу или сидели на камнях, под сторожащим вход в гавань утёсом — полузатопленные, накренившиеся, оставленные командами. Впрочем, нет, на некоторых ещё копошились фигурки — что-то волокли, спускали с бортов в лодчонки, сбрасывали на прибрежный песок. — Мародёры. — флаг-офицер заметил, куда направлен взгляд адмирала и поспешил прокомментировать происходящее. — Местные жители, китайцы — грабят брошенные корабли. Прикажете прекратить? — Пусть их… — Курбэ махнул перчаткой. — Команды наших кораблей выбились из сил. Люди едва держатся на ногах, засыпают прямо на боевых постах, у орудий. Передайте по всем судам — всем, кроме вахтенных, разумеется, отдыхать! Завтра с утра высадим десант, займём портовые мастерские — и вот тогда можно будет заняться исправлением полученных повреждений. Флаг-офицер помолчал. — Вы совсем не опасаетесь нападения с моря? Адмирал пожал плечами. — Пленные в один голос утверждают, что Дин Жучан погиб, все его корабли уничтожены или спустили флаги. Противников на море у нас больше нет. Но вы правы, бдительность не помешает — вдруг найдутся безумцы, которые попытаются поникнуть в гавань на минном катере? Ничего серьёзного они, разумеется, не добьются, но зачем нам лишние неприятности? Прикажите перегородить вход на внутренний рейд временным боном и организуйте охрану паровыми катерами. С учётом крейсеров на внешнем рейде, этого должно хватить. — А что касательно батареи? Той, на утёсе? — Передайте приказ: подготовить орудия и снарядные погреба к взрыву, оставить на батарее с десяток матросов под командой надёжного и хладнокровного офицера. Китайцы могут напасть ночью и попытаться отбить батарею. Маловероятно, конечно, но если такое случится — пусть поджигают фитили и отходят к «Байярду». И чтобы не мешкали, а то побьёт камнями и обломками! Флаг-офицер поднял бинокль — бесполезно, ночная мгла совершенно поглотила и утёс и батарею, сыгравшую в сегодняшних событиях такую заметную роль. — Может, всё же оставить у орудий прислугу и полсотни матросов для прикрытия? — Незачем. На утёсе нет прожекторов, так что ночью батарея бесполезна. Пусть возвращаются на «Байярд»; завтра попробуем сдёрнуть его с камней и оттащить в гавань. Кстати, что там с «Ля Глиссоньером»? Пробоину заделали изнутри досками и брёвнами, вода больше не поступает. Сейчас откачивают трюмы, погреба, угольные ямы, а утром можно будет отбуксировать броненосец к пирсу и заняться ремонтом всерьёз. Полагаю, придётся сооружать кессон — в имеющийся в Люйшуне док «Ла Глиссоньер» попросту не поместится. Курбэ задумчиво потеребил подбородок. — Вот что: прикажите забрать на «Ля Глиссоньер» по пятьдесят человек с «Виллара», «Шаторено» и «Вольты». Они сегодня весь день простояли на внешнем рейде — вот пусть и займутся самыми срочными работами, пока команда броненосца будет отдыхать. Видит бог, они это заслужили! Он щёлкнул крышкой карманных часов. — Прикажите разбудить меня через три часа. Если раньше ничего не произойдёт, разумеется… * * * Гавань Люйшуня, внешний рейд Грохнул так, что палуба под ногами Греве вздрогнула. Вдали, на удалении миль четырёх, высоко над горизонтом вспухло огненное облако. — Что ж это такое, яти его?.. Рвануло снова, но уже послабее — и ещё, и ещё. Барон гадал, что происходит на батарейном утёсе — после беседы с китайским миноносником его отметили на карте, как опасный объект. Однако ни «Динъюань», ни флагманский «Чжэнъюань» не сделали по утёсу ни единого выстрела, и уж тем более не стрелял по нему Остелецкий, у которого на «Ао Гуане» были только малокалиберные скорострелки. Сейчас броненосцы были заняты тем, что громили французские крейсера — всего их на внешнем рейде «Люйшуня» оказалось три. Подошли тихо, на малых оборотах, в полной темноте — команды проспали нападение и даже не погасили стояночные огни на своих судах. Французы заподозрили неладное, когда двенадцатидюймовые снаряды крупповских монстров ударили в их деревянные, ничем не защищённые борта. Принимая «Динъюань» и «Чжэнъюань» под свою команду, Греве посетовал, что боезапас к орудиям главного калибра состоял, по большей части, из бронебойных снарядов — так, на «Динъюане» фугасных двенадцатидюймовых бомб было всего пятнадцать штук. Ими он и приказал сейчас зарядить орудия — бомбы следовало поберечь для других целей, вроде береговой батареи, на которой сейчас творилось неладное. Артиллерийское вооружение броненосцев, хотя и превосходило по всем статьям всё, что имелось на эскадре Курбэ, оставляло всё же желать лучшего. Ещё во время постройки немало критики было обрушено на выбранную схему расположения главного калибра — попарно, в двух башенноподобных барбетах, так, чтобы все четыре орудия могли стрелять прямо по курсу, что целиком соответствовало общепринятой таранной тактике боя. Недостатков у такого расположения было немало: сектора обстрелов башен главного калибра имели массу «мёртвых зон», при выстрелах через борт, на нос или корму расположенные почти в центре корпуса короткоствольные крупнокалиберные орудия своими дульными газами создавали угрозу судовым надстройкам. При свежем ветре низкобортные броненосцы кренились так, что стволы оказывались в каком-то метре от воды. Двенадцатидюймовки имели скромную дальнобойность в сорок четыре кабельтова, не могли похвастаться скорострельностью (один выстрел в четыре минуты) и, по сути, могли сколько-нибудь успешно стрелять только по тихоходным крупноразмерным целям или береговым объектам. Да, но сейчас-то их цели, французские безбронные крейсера, стояли неподвижно, на якорях, на расстоянии в какие-то пять-шесть кабельтовых! На такой дистанции бронебойные снаряды главного калибра проламывали оба борта и пролетали насквозь — но колониальным посудинам с лихвой хватило и того. Свою лепту в разгром внесла и артиллерия среднего калибра — на носу и корме обоих броненосцев стояло по паре шестидюймовок, укрытых броневыми колпаками из двухдюймовой стали. В последний момент Греве отвернул, пройдя в половине кабельтова от пылающей руины, в которую превратился «Вийяр». Он, как и добитый «Чжэнъюанем» «Шаторено», так и не сделал ни единого выстрела. Третий крейсер, «Вольта», единственный из всех, стоял под парами и смог дать ход — но его капитан благоразумно решил не ввязываться в заведомо безнадёжную схватку, и растворился вместе со своим кораблём в темноте. Греве скомандовал сбавить обороты. Броненосцы строем фронта шли к «Байярду», приткнувшемуся к берегу у подножия утёса — он был весь освещён пламенем, разгорающемся на батарее. …что же там всё-таки произошло?.. Одного взгляда на французский броненосец хватило Повалишину чтобы понять, что тратить на него время и снаряды не стоит. «Байярд» далеко выполз на камни; крен был таков, что орудия правого борта едва не уткнулись в воду; на правом же борту они бессмысленно пялились в чёрное, усыпанное крупными звёздами небо. Поучаствовать в разгорающемся сражении команда корабля не могла — да и не хотела, похоже, если судить по многочисленным фигуркам облепившим левый борт и градом сыпавшихся с него в воду. Да, вид неудержимо накатывающихся броненосцев с наведёнными прямо в душу двенадцатидюймовками способно выбить из равновесия кого угодно — особенно, когда сознаёшь, что остановить их невозможно, а ответить на всесокрушающий залп в упор можно, в лучшем случае, очередью из митральезы, что торчит на правом крыле мостика, пытаясь испугать приближающуюся погибель связкой своих никчёмных стволов. — Лево семь! — скомандовал он. — Пиши на «Динъюань»: «Огня без команды не открывать. Следовать за мной». Сигнальный кондуктор торопливо защёлкал жестяной шторкой фонаря Ратьера. Повалишин поискал глазами «Ао Гуан» — тот шёл на траверзе флагмана, параллельным курсом, держась на дистанции трёх кабельтовых мористее. Теперь его выход. * * * Гавань Люйшуня, внутренний рейд Щепки, обломки досок полетели из-под форштевня. Преграда, наскоро сооружённая из лодок, полузатопленных барж, связок брёвен и бочек мог задержать миноноски и паровые катера — но удара кованого бивня, специально созданного, чтобы прокладывать путь в защищённые гавани, хлипкое сооружение конечно, не выдержало. «Ао Гуан» прошёл сквозь него, как раскалённый нож, сквозь масло — так должен был это проделать его британский прототип, построенный для того, чтобы прорываться в гавани Кронштадта, мимо ощетиненных тяжёлыми орудиями фортов, сквозь ряжевые и боновые заграждения, по минным банкам, защищающим главную морскую крепость России. История создания этого необычного корабля была такова. Ещё в 1872-м году британское Адмиралтейство предприняло ряд исследований в поисках наилучших способов применения нового оружия — самодвижущейся мины системы инженера Уайтхеда. Для проведения опытов построили специальное судно, получившее название «Везувий». Имевший скорость в десять узлов, «Везувий» при проведении опытов сближался с целью на несколько сотен ярдов — только так удавалось добиться попаданий. Знаменитый Барнаби, состоявший тогда в должности главного кораблестроителя — тот самый, что прославился проектами броненосцев — принял «Везувий» за основу, взявшись за разработку совершенно нового корабля. Он должен был иметь веретенообразный, почти целиком скрытый под водой корпус, что по замыслу Барнаби должно защитить его от неприятельских снарядов. Вооружение составило пять аппаратов для пуска мин Уайтхеда, так же расположенных в подводной части судна; надводный борт и палубу защищала двухдюймовая броня, а носовую оконечность венчал девятифутовый таран, что и предопределило название нового класса судов: «таранный миноносец». «Полифемус» (такое название получил новый корабль) при длине в семьдесят три метра развивал скорость в тринадцать узлов и нёс, помимо основного, минно-таранного вооружения, шесть двуствольных скорострелок системы Норденфельда. Заказ к постройке был выдан в разгар войны, в 1878-м году. Уже через год, в апреле 79-го судно было спущено на воду и ещё через полгода вошло в строй. И, хотя новинка опоздала к войне, завершившейся для Британии столь несчастливым образом, весь её опыт продемонстрировал действенность тактики, основанной на использовании таранов и минного оружия. Поэтому вслед за «Полифемусом» на чатэмской верфи заложили по тому же проекту серию из пяти единиц. Первый, «Адвенчур», вошёл в строй всего через год. Подобный масштаб кораблестроительных работ и неизбежная спешка имели неожиданный и неприятный для лордов Адмиралтейства побочный эффект. Чертежи таранного миноносца, техническая документация, технологические карты, составленные инженерами верфи, словом, всё необходимое для воспроизведения конструкции — попали в руки агентам ведомства графа Юлдашева. В Петербурге, в адмиралтейском Кораблестроительном комитете их тщательно изучили — после чего передали всё в Североамериканские Соединённые Штаты. Там уже имели опыт постройки судов близкого класса, представлявшего своего рода гибрид из британского проекта и французского, броненосного тарана «Бельё». Новое судно, построенное на Западном побережье САСШ, на верфи полуострова Мар-Айленд, несло кроме двух подводных минных аппаратов, десятидюймовое тяжёлое орудие в бронированной рубке, направленное по курсу — как на «рэнделловских» канонерских лодках и русских канонерках типа «Дождь». В итоге корабль был продан флоту республики Перу (вернее сказать, выкуплен для него Россией) и под именем «Тупак Амару» принял самое деятельное участие в разгроме чилийской эскадры[1]. Новое творение североамериканских корабелов, в отличие от «Тупака Амару» представляло из себя непосредственное развитие «Полифемуса» в сторону увеличения. Подводный веретенообразный корпус удлинили на десять футов, что дало приращение водоизмещения в четыреста тонн, убрали дополнительный руль в носовой части судна. Вдобавок к шести подводным минным аппаратам установили два палубных, на поворотных тумбах; картечницы заменили скорострельными орудиями системы «Гочкис» калибра семьдесят пять миллиметров, увеличив их число с двух до трёх. Бронирование бортов осталось прежним, два дюйма, броневую палубу усилили дополнительными полутора дюймами. Две паровые машины системы компаунд номинально выдавали на валы шесть тысяч индикаторных сил; при использовании принудительного дутья в котлы показатель возрастал до восьми тысяч. В итоге это позволило сохранить скорость прототипа — восемнадцать узлов, что, несомненно, можно было считать выдающимся результатом. Опознать корабль Остелецкий не смог — на фоне тёмного неба и не менее тёмного берега различался только массивный корпус с высокими бортами, три мачты и далеко выдающийся вперёд шпирон. На палубе мелькали огни, суетились люди; сверкнула вспышка орудийного выстрела — явно небольшого калибра, — снаряд провыл над самым мостиком «Ао Гуана» и канул в воду где-то во мгле. Команда броненосца приходила в себя — слишком медленно, слишком неспешно, чтобы отвратить стремительно приближающуюся угрозу. — Аппараты с первого по третий товсь! — крикнул барон в переговорную трубу. По моей команде… залпом… «…Десять… девять… восемь…» — сердце отсчитывало удары до мгновения, когда грот-мачта цели совместится с яркой звездой — её Вениамин наметил раньше, когда скомандовал выходить в атаку. «… семь… шесть… пять…» В момент пуска до цели по его прикидкам будет не больше двух-двух с половиной кабельтовых, но ему случалось видеть и не такие промахи. «…четыре… три…» Грохнуло, на этот раз серьёзно — Остелецкому показалось даже, что он ощутил на своём лице толчок волны пороховых газов, выброшенных стволом главного калибра, почувствовал острую пороховую вонь. Но это иллюзия, разумеется, дистанция слишком велика. «… два… один…» — Пли! На самом деле, самодвижущиеся мины покинули аппараты не одновременно — хитрая механика пусковых аппаратов была устроена так, чтобы между пусками оставался примерно двухсекундный промежуток. Это было сделано для того, чтобы самодвижущиеся мины не столкнулись по пути к цели. Они и не столкнулись — одна за другой вышли из труб; сжатая углекислота, поступающая из баллона под давлением в семьдесят атмосфер, раскрутила двигатели, и сдвоенные винты со скоростью двадцати двух узлов они несли смертоносные веретёна к цели. Ровно через тридцать секунд первая мина прошла в десяти футах под кормой цели; через интервал, отмеренный двумя ударами сердца, вторая угодила в подводный борт. За ней, ещё спустя два удара, в цель ударила и третья латунная рыбка. Броненосцы типа «Байярд», к числу которых относился и «Тюррен», были построены для службы в колониях. Их композитные корпуса со стальным набором и деревянной обшивкой несли сплошной броневой пояс толщиной двести пятьдесят миллиметров по центру и сто пятьдесят в оконечностях. Вторая и третья мины, пушенные «Ао Гуаном», угодили примерно на фут ниже этой защиты — одна в центр корпуса, другая в двадцати пяти футах от таранной переборки. Самодвижущаяся мина Уайтхэда принятая на вооружение Русского Императорского Флота в 1876-м году, несла заряд в полсотни с лишним фунтов пироксилина. Два взрыва один за другим разворотили деревянную обшивку, и солёная вода Жёлтого моря бурным потоком хлынула в трюмы, угольные ямы и кочегарки. Команда броненосца, ещё не вполне пришедшая в себя после объявления тревоги, не смогла сделать ровным счётом ничего. Уже через пять минут «Тюренн» лёг на борт и стал медленно погружаться. Глубина на месте стоянки была невелика, над водой остались крыло мостика, часть борта со спонсонами и орудийными барбетами, склонённые к воде мачты и пара труб, в закопченные зевы которых заплёскивали волны. Две крупповские двенадцатидюймовки правой башни «Динъюаня» ударили так, что Греве показалось, будто броненосец на миг замер на месте, остановив свой четырнадцатиузловой бег — прорываясь на внутренний рейд, Повалишин скомандовал поднять обороты до предела. Дистанция была всего ничего, около семи кабельтовых, и даже в темноте, озаряемой вспышками выстрелов, барон видел, как вырос столб воды у самого борта «Ля Глиссоньера». Второму снаряду повезло больше. Построенный, как броненосец-стоционер для службы в заокеанских колоний Франции, «Ля Глиссоньер» нёс шесть орудий калибра двести сорок миллиметров. Они располагались по три, по обоим бортам — два по углам бронированного центрального каземата, и ещё одно в центральном барбете, прикрытое броневым колпаком с прорезанной крестообразной амбразурой. Удар двенадцатидюймового снаряда своротил со станины ствол орудия и, продолжая движение, проломил центр этого креста, после чего сработал взрыватель. Взрыв полупуда влажного пироксилина испепелил начинку башни вместе с расчётом, острые осколки чугуна изрешетили палубу и надстройки. Однако, одно попадание, пусть и такое успешное, не смогло помешать избитому «Ля Глиссоньеру» ответить своему мучителю. Угловые орудия слитно грохнули, и снаряды на скорости в пятьсот метров в секунду пошли в китайский броненосец. Дистанция к тому моменту сократилась до трёх кабельтовых, и обе чугунные, начинённые взрывчаткой стапятидесятикилограммовые чушки угодили в цель. Первая снесла носовую шестидюймовую башню, рассчитавшись за разбитый барбет; вторая поразила броненосец позади башен главного калибра, снеся одну из труб. Взрывная волна сотрясла боевую рубку; многих, находившихся в ней, сбило с ног. Досталось и Греве — он ударился спиной о броню, на несколько мгновений потерял сознание и сполз на тиковые доски палубы. Но набравший чудовищную инерцию «Динъюань» было уже не остановить. Напрасно орудия среднего и малого калибров крушили надстройки и палубное оборудование — бронированный носорог всеми своими семью с половиной тысячами тонн с разгону врезался точно в середину борта «Ля Глиссоньера». «Динюань», как и любой броненосец, был снабжён мощным тараном, оконечность которого находилась на глубине трёх с половиной метров и на расстоянии в три метра от носового перпендикуляра. И вот этот гранёный бивень, ударив в подводный, незащищённый борт французского броненосца, вспорол деревянную обшивку, своротил стальные шпангоуты и, продолжая движение, пропорол угольные коффердамы, наполовину к тому моменту пустые. Удар был так силён, что на обоих кораблях никто не сумел устоять на ногах. Люди сыпались с трапов, ломая кости и сворачивая шеи; калечились об острые выступы и корабельное оборудование, разбивали головы, ударяясь об орудийные станки, разбивались насмерть, падая в открытые люки. Барону ещё повезло — он не успел подняться на ноги после сотрясения, вызванного взрывом французского снаряда, и новый толчок наоборот, привёл его в чувство. Греве мгновенно оценил ситуацию: форштевень «Динъюаня» глубоко застрял в борту французского броненосца; обе машины, продолжавшие работать на полных оборотах, пытались сдвинуть с места сцепившиеся громадины, удерживаемые якорными цепями «Ля Глиссоньера». На подгибающихся ногах (последствия контузии от удара о бронированную стенку рубки давали о себе знать), барон добрался до машинного телеграфа. Рванул рукоять, переводя указатель на «полный назад», надеясь, что в машинном отделении найдётся кто-то способный выполнить команду. Ему — как и всей команде «Динъюаня» — повезло. Пришедшие в себя машинисты сделали то, что от них требовалось: бронзовые четырёхлопастные винты на мгновение замерли и стали вращаться в противоположном направлении. Таранный форштевень с хрустом высвободился из корпуса жертвы, и в огромную, не меньше трёх метров в поперечнике, пробоину, хлынула вода. «Ля Глиссоньер», получивший этот coup de grâce[2] умирал. Ни о какой борьбе за живучесть не могло быть и речи — деревянная заплата, кое-как прикрывавшая дыру, проделанную давеча миной с «Цяньи», вылетела от сотрясения, и теперь броненосец стремительно валился на левый борт, принимая через обе пробоины десятки, тонн морской воды ежесекундно. Греве, шатаясь, держась за стены рубки, выбрался на мостик. За спиной его копошились, поднимаясь на ноги, рулевые и вахтенный офицер. Внутренний рейд озаряло багровое, до небес, зарево — это горел «Триомфан». Пламя охватило флагман адмирала Курбэ от носа до кормы, но уцелевшие орудия ещё вели огонь. Всплески от снарядов вырастали справа и слева «Чжэнъюаня» — как показалось Греве, корабль не имел сколько-нибудь заметных повреждений. Вот все четыре его двенадцатидюймовки ударили, на французском броненосце вспухли дымно-оранжевые клубы разрывов. Пушки «Триомфана» замолчали, не стреляли и орудия других кораблей. Над гаванью повисла оглушающая после свирепой канонады тишина — лишь гудел огонь над палубе французского броненосца да с медленно погружающегося «Ля Глиссоньера» разносился нал водой многоголосый вопль. «Чжэнюань» неподвижно лежал на воде; его пушки смотрели на «Триомфан», но не подавали признаков жизни. И вдруг на грот-мачте взлетели, заполоскались, подсвеченные пожарами сигнальные флажки — Повалишин предлагал французскому адмиралу сдаться. Пройдя мимо тонущего «Тюренна», Остелецкий скомандовал поворот на восемь румбов и, поравнявшись, с «Ля Глиссоньером», выпустил по нему четыре мины — три из подводных аппаратов левого, ещё не стрелявшего борта, и одну из палубного. На этот раз удача им изменила — стрелять пришлось с неудобного, острого ракурса, в результате чего латунные рыбки прочертили пузырчатые, ясно различимые в чёрной воде следы мимо бортов броненосца. А вот ответный залп французского броненосца не пропал даром. Орудия его правого борта ещё не вступали в бой и не успели получить повреждений от огня «Динъюаня». Так что «Ля Глиссоньер» ответил на минную атаку дюжиной выстрелов, из которых три были главного калибра. Этого единственного залпа с дистанции в два с половиной кабельтова по хорошо освещённой цели (рядом разгорался пожар на корме «Триомфана») хватило наглецу с лихвой. Часть снарядов, упавшие у самого борта, были отражены «водной бронёй», (как и было задумано британскими кораблестроителями) но ещё два срикошетили, угодив в надстройки и произведя там большие разрушения. Третий же, фугасный снаряд главного калибра, ударил в надводный борт «Ао Гуна», вызвав взрыв мины в последнем оставшемся заряженным аппарате. Взрыв совершенно разрушил кормовую часть, почти оторвав кормовую оконечность. Каким-то чудом не произошло взрыва котлов, захлёстнутых водой, хлынувшей в кочегарки. Изувеченные надстройки охватил пожар, и «Ао Гуан» стал медленно оседать на корму. Остелецкий в момент взрыва был на мостике. Счастливо избежав ранений от разлетающихся обломков, он скомандовал спустить на воду уцелевшие шлюпки. Кроме того, в конструкции «Ло Гуана» было использовано решение, найденное британскими инженерами для «Полифемуса» — при затоплении корабля палуба отделялась от корпуса, образуя два спасательных плотика. Убедившись, что раненые, как оставшаяся часть команды находятся вне опасности, Вениамин повернулся к трапу, чтобы последним, как подобает, покинуть обречённый корабль. Сигнальный кондуктор, ожидавший командира, уже взялся за поручни трапа, чтобы съехать по ним на палубу, — и тут Остелецкий обнаружил, что на мостике он не один. Дэн Шичан стоял у лееров — спина, прямая, как у статуи, словно излучала равнодушное презрение к происходящему. Бесстрастный — всегда бесстрастный! — взгляд старшего офицера был устремлен вдаль, где на фоне звёздного неба вырисовывалась громада утёса. Остелецкий шагнул к нему, намереваясь схватить за локоть, утащить за собой. Китаец не шелохнулся, зато отреагировал Сяньг, как всегда, устроившийся на его руках — злобно тявкнул и сделал попытку цапнуть Вениамина за палец. Дэн Шичан успокоил собачонку, погладив её между ушей. — Старшему офицеру надлежит руководить спасением команды.– сказал Остелецкий. — Тем более, что на берегу нас могут ждать ваши соотечественники, настроенные отнюдь не дружелюбно к европейцам — и кому, как не вам оградить наших людей от их гнева! — Прошу извинить, но к глубокому моему сожалению я не могу исполнить вашу просьбу. — отозвался Дэн Шичан после паузы, показавшейся Вениамину бесконечной. — Слишком велик позор. Однажды меня уже простили, но второго случая, к тому же потерю прекрасного, нового корабля я пережить не в состоянии. Остелецкий едва сдержал матерную тираду, сделавшую бы честь любому марсофлоту. — О чём вы говорите? Во-первых, кораблём командовал я, мне и отвечать. А во-вторых — в чём позор-то? Да, «Ао Гуан» потерян, но какой ценой? Мы утопили неприятельский корабль, гораздо больше и мощнее нашего, целый броненосец — да мы же победили, как вы не можете этого понять! И учите, вся слава достанется вам. Я иностранец, наёмник, тогда как вы — прославленный офицер, ваше имя известно любому моряку этой страны! Китаец стоял, не шевелясь, и даже собачонка на его руках затихла. Ревело за спиной Остелецкого пламя; «Ао Гуан» осел уже по самые раструбы вентиляторов, и море медленно, но верно одолевало огонь. — К тому же, — добавил он, — морскому офицеру не следует выставлять себя на посмешище. В гавани мелко, а осадка у нас — сами знаете. Пожар слабеет, и «Ао Гуан» наверняка сядет на дно, а мостик при этом останется над водой. Или вы собираетесь, извините за вульгарность, сигать в воду и топиться? Дэн Шичан, обычно сдержанный, не смог скрыть недоумённой гримасы. — Верно… спасибо, господин Остелецкий, я об этом не подумал. Действительно, могло бы выйти глупо. Ещё бы, злорадно подумал Вениамин, только-только изготовился красиво покинуть этот мир, собачку свою погладил — а тут на тебе, торчи посреди гавани, как памятник на постаменте! В чистом виде потеря лица, а китайцы к подобным вещам чувствительны до крайности… — И потом… — Остелецкий понизил голос. — Адмирал Дин Жучан, погиб а вместе с ним большая часть старших офицеров. Сохраните свою жизнь — тогда и месяца не пройдёт, как вы встанете во главе Бэйянского флота! — Того, что от него осталось. — китаец горько усмехнулся. — Да и уважаемый господин Ли Хунчжан ни за что этого не допустит. Он, и только он решает, кого поставить на этот пост. Вениамин ухмфльнулся, стараясь добавить в улыбку как можно больше коварства и двусмысленности. — А кто его спрашивать-то будет? Грядут перемены — и поверьте, голос господина Ли Хунчжана при дворе вашей императрицы Цыси будет звучать куда тише, чем раньше — как и уменьшится его власть в северных провинциях Поднебесной. — Видимо, я недостаточно люблю Китай… — медленно произнёс Дэн Шичан. — Но я вам верю, господин Остелецкий. И если вы окажетесь, в итоге, правы — клянусь не забыть этой услуги. [1] Эти события детально описаны в первых двух книгах цикла, «К повороту стоять» и 'Следовать новым курсом. [2] (фр.) Удар милосердия, добивающий удар. III Индокитай, Французская Кохинхина Где-то в дельте Меконга. — Опять драконы! — Осадчий сплюнул в воду, мутно-жёлтую он глины и песка. В Дельте часть этой мути оседала на бесчисленных островках и по берегам, от чего русла проток и даже фарватеры, по которым вверх по течению реки могли подниматься паровые суда и большие баржи, менялись каждый год после сезона дождей порой, неузнаваемо. Русские моряки наверняка заблудились бы в этом лабиринте — если бы не проводники-аннамиты, безошибочно находившие нужный путь. — Так ведь Меконг и называется «река девяти драконов»! — заметил боцман с «Байкала». — Слыхал, небось, Игнат, Егорьич, как ихнее высокобродие господин кавторанг вчерась объясняли? Без этой тряхомудии французы нас враз обнаружат и в решето превратят. А с нею к самому борту подойдём и миной ударим — приходи кума любоваться! Боцман вместе с унтером, Матвеем и ещё тремя матросами прилаживали к бортам катера полотнища, растянутые на тонких бамбуковых жердях. Ярко раскрашенные, они вместе с бумажной, на проволочном каркасе, рогатой, с острым гребнем и оскаленной пастью, головой, должны были превратить катер в огромного речного дракона. Трубу и паровую машину скрыли перепончатые, ярко раскрашенные крылья, на корме водрузили собранный на бамбуковых обручах хвост. Его-то и прилаживал сейчас Осадчий, матерно ругая затею начальства — скорее, впрочем, для порядка, поскольку не хуже других знал назначение этих декораций. Выйдя в море, Байкал и «Роза Сиона» повернули на юг и долго шли вдоль берега Аннама. Миновав Туран, где французы устроили пристань и угольную станцию, (его на всякий случай обошли мористее, вне видимости берегов) они спустились к зюйду ещё немного, после чего легли в дрейф на траверзе узкого, далеко выдающегося в море мыса, украшенного приметной пагодой. А ещё сутки спустя сигнальщики обнаружили приближающуюся джонку, на мачте которой развевались два вымпела — чёрный и жёлтый, условленное сочетание, которое они уже который день высматривали на мачтах проходящих туземных посудин. Сами суда несли французские трёхцветные полотнища — из опасения встречи с французскими колониальными крейсерами, патрулирующими побережье. Впрочем, за все эти дни такой встречи не случилось — видимо, сказал Казанков, Курбэ выскреб всё до донышка для рейда на север, против адмирала Дин Жучана. На джонке оказался именно тот, о ком говорилось в секретном пакете, полученным Макаровым. Тон Тхат Тхует, предводитель повстанческого движения Канвыонг в Протекторате Аннам, многие годы возглавляющий борьбу против французских колонизаторов, направился навстречу гостям, чтобы обсудить совместные действия. Тон Тхат Тхует был в курсе ожидающегося прибытия русской эскадры; более того, он сам вместе с эмиссаром графа Юлдашева составлял план действий. Однако, как уверял он, сейчас судьба предоставляет повстанцам шанс, и грех им не воспользоваться. Дело в том, что ситуация, на которую рассчитывали, планируя операцию, изменилась коренным образом. Император Киен Фук (на самом деле, послушная марионетка французских колониальных властей) объявил большой праздник девяти драконов, покровителей реки Меконг. По этому случаю в Сайгоне и во всех окрестных рыбацких деревушках спешно ладили бутафорские головы, хвост и гребни мифических чудищ, украшали лодки яркими флагами, готовили фейерверки и цветные дымы — всё это было необходимо для гонок «лодок-драконов», за которыми будет наблюдать сам император — и, конечно, щедро наградит победителей. В преддверии празднества в Сайгон стекались толпы окрестных жителей, и повстанцы, не желая упускать удобного случая, решили перенести выступление на третий, самый главный день торжеств. В город заранее переброшены боевые отряды, оружие, огнеприпасы; намечены места ударов, назначены командиры. В назначенный час, уверял Тон Тхат Тхует, все они выступят одновременно; люди, собравшиеся на праздник, (для них уже заготовлены пики и мечи) присоединятся к мятежу — а в случае успеха восстание вспыхнет по всей Кохинхине. Отряды тонкинских повстанцев уже движутся тайными тропами на юг, и когда они соединятся с кохинхинскими мятежниками — власти французов придёт конец. Была только одна загвоздка, но весьма серьёзная. В преддверии праздника французский губернатор Кохинхины решил принять дополнительные меры предосторожности. Для этого он в помощь гарнизону Сайгона (довольно-таки малочисленному, почти все войска по приказу Курбэ были отправлены на Формозу) привлёк флот. В городском порту уже стоит на ремонте броненосец «Викторьез», говорил Тон Тхат Тхует — а теперь к нему присоединились ещё три корабля, ранее отстаивавшиеся на якорях у мыса Сен-Жак. Две броненосные канонерки и крейсер поднялись вверх по реке — и теперь их пушки и десантные отряды способны остудить пыл восставших и в считанные часы покончить с любыми беспорядками. Предводитель аннамитов предлагал отойти от первоначального плана и нанести удар, не дожидаясь подхода русской эскадры. И, главное — сделать это не ночью, а среди бела дня, на глазах у многотысячной толпы и самого императора. Река будет забита десятками, сотнями лодок, лодчонок, сампанов, в этой суматохе будет несложно затеряться замаскированным под драконов минным катерам. В каждый, кроме обычной команды, посадят аннамитов — они будут орудовать тремя парами вёсел, чтобы паровые катера не выделялись на фоне прочих гребных посудин. Что до неизбежного дыма из труб (в котлах придётся держать пар, чтобы в любой момент иметь возможность выйти в минную атаку) — с лодок во время водной процессии будут запускать фейерверки, цветные дымы, так что вряд ли кто-нибудь обратит на него внимание. Макаров с Казанковым план одобрили. Решено было, чтобы наверняка вывести из игры все четыре французских корабля — поддержать атаку канонеркой «Парсеваль» и «Розой Сиона». Они вместе с катерами поднимутся по Меконгу до Сайгона, а по дороге на пароход погрузится отряд повстанцев. Расчёт строился на том, что оба судна известны неприятелю — и когда они появятся на реке, под флагами Третьей Республики, это введёт французских моряков в заблуждение хотя бы на время. Воспользовавшись этой заминкой «Роза Сиона» сцепится на абордаж с крейсером «Д’Эстен». Лазутчики, говорил Тон Тхат Тхует, подтвердили, что на его борту обнаружилась тропическая лихорадка — команду держат в карантине, и вряд ли они сумеют оказать серьёзное сопротивление в рукопашном бою. «Парсеваль» в свою очередь атакует «Ахерон» — сначала обстреляет из орудий, а потом протаранит на полном ходу. Конечно, деревянная колониальная канонерка вряд ли сможет нанести серьёзные повреждения пусть малому, но всё же броненосному судну — на этот случай в носовой снарядный погреб поместят весь наличный запас взрывчатки. Канонерка должна будет сыграть роль брандера — после столкновения команда спустится в шлюпки, командир запалит фитили и последним, как это и полагается, покинет судно. И… надо ли говорить, что эту роль Казанков не собирался уступать никому? Оставшиеся две цели — вторую канонерку, «Стикс», и броненосец «Викторьез», стоящий у пирса без хода — разделят между собой пять минных катеров. По сигналу они покинут процессию лодок-драконов, выпустят мины– после чего попытаются в суматохе уйти вниз по Меконгу. Тем временем ударные отряды повстанцев захватывают ренегата-императора с его свитой, другие блокируют французские войска в их казармах, отдавая город во власть мятежников. План был хорош, это признал и Макаров. Кавторанг, правда, огорчился, что ему с «Байкалом» придётся остаться в море, близ дельты Меконга, ожидая подхода эскадры — но тут уж приходилось смириться. Заодно транспорт сможет прикрыть возвращающиеся катера, если тем будет угрожать какая-то опасность. Хотя, откуда ей взяться, рассуждал Казанков — стоящие в Сайгоне боевые корабли, даже если и уцелеют, то вряд ли рискнут пуститься в погоню; на море же сейчас опасаться некого, все наличные боевые единицы Курбэ увёл с собой. Разве что, появится вооружённый пароход, из числа тех, что патрулирует береговую черту, но такой противник артиллерии «Байкала» — двум трёхдюймовым скорострелкам и двум револьверным пушкам системы Гочкис — вполне по зубам. * * * Французская Кохинхина, порт Сайгон Когда Ледьюк предложил Камилле совершить прогулку по реке, она нисколько не удивилась. А если и раздумывала — то лишь для того, чтобы соблюсти приличия. Француз всю дорогу от Басры оказывал ей знаки внимания; баронесса в свою очередь прекрасно сознавала, какое действие оказывает на мужчин — особенно таких, как этот моряк, храбрых, но склонных к самолюбованию и некоторому фанфаронству. И умела подать поклонникам надежду, принимая лёгкий флирт, но ни в коем случае не переходя известных границ. С одной стороны, она ежесекундно напоминала о пропасти, разделяющей её, аристократку и владелицу миллионного состояния, и, пусть и блестящего, но обыкновенного офицера, каких пруд пруди. А с другой — распространяла вокруг ауру телесной привлекательности, желания, шарма, разящую мужчин наповал, никогда (ну, хорошо, почти никогда) не переходя границ, предписанных правилами приличия. Особенно здесь, на борту военного корабля, где малейший намёк на романтические отношения капитана и пассажирки моментально будет замечен и станет предметом сплетен и кривотолков, подорвав дисциплину, на которой только и держится служба. Это последнее, несомненно, понимал и сам Ледьюк — поэтому вёл себя по-джентльменски, не делая попыток переходить границы, хотя в замкнутом судовом пространстве имел к тому все возможности. Вот и сегодня он прислал к очаровательной пассажирке вестового с запиской, в которой предлагал понаблюдать за гонками лодок-драконов не с палубы канонерки (изрядно опостылевшей той за время перехода через океан) а вблизи, с капитанской гички. Далее подразумевалась высадка на берег и прогулка по европейскому кварталу Сайгона — а может и иные последствия в одном из тамошних заведений, на что Ледьюк, по уши влюблённый в спасённую им даму, продолжал надеяться. Но пока они вдвоём устроились на кормовой банке капитанской гички. Камилла (успевшая пополнить за счёт капитана свой гардероб во время захода в порт Батавию, столицу Голландской Ост-Индии), прикрывалась от лучей тропического солнца кружевным зонтиком и с интересом наблюдала за происходящим на реке. И одновременно с капитаном заметила беспорядок, возникший ниже по течению. Два больших судна двигались по фарватеру, и участники процессии — и обычные лодки, и лодки-драконы — поспешно отворачивали в стороны. С них неслись сердитые крики местном наречии — но никто не сделал попытки преградить нежданным гостям путь. И немудрено — далеко выдающийся вперёд таранный форштевень канонерской лодки расколол бы пополам любое из хрупких судёнышек, а уцелевшие его пассажиры несомненно, угодили под плицы гребных колёс идущего следом парохода. Над палубами обоих судов развевались французские трёхцветные полотнища, и когда они поравнялись со стоящим у пирса броненосцем, оттуда хлопнула салютационная пушчонка. Канонерка ответила, согласно военно-морскому этикету — зрители на берегу вопили от восторга, радуясь неожиданному зрелищу, и никто не заметил, как идущие в кильватере парохода пять больших лодок-драконов, волочащие за собой густые шлейфы чёрного дыма, вдруг резко изменили курс. Три направились к броненосцу, а оставшиеся две — к стоящему у пристани «Стиксу». Секундой позже их манёвр повторили и большие суда — головная канонерка повернулась в сторону соседнего со «Стиксом» «Ахерона», а пароход, зашлёпав колёсами враздрай, развернулся почти на месте и двинулся к борту «Д’Эстена» Камилла успела заметить, что за одной из драконьих лодок волочится на буксире нечто вроде узкого плотика. Она привстала, чтобы получше рассмотреть происходящее — и тут события понеслись вскачь, подобно скаковой лошади, почуявшей близость финиша. * * * Хитрый замысел удался: несмотря на то, что все пять катеров уже выходили в атаку, на французских кораблях не было заметно ни малейшего признака тревоги. С броненосца жиденько ударила пушка — салют флагам, развевающимся над «Парсевалем» и «Розой Сиона». У борта «Д’Эстена», в сторону которого разворачивался пароход, столпились матросы. Они приветственно махали процессии, в воздух летели украшенные красными помпонами бескозырки — не очень-то похоже, что они там все страдают от лихорадки, подумал Матвей. И когда «Роза Сиона» подойдёт к вплотную, и на палубу крейсера хлынут сотни осатаневших от злобы аннамитов с ножами и кривыми мечами — лягушатники нипочём не успеют разобрать запертые в пирамидах револьверы и абордажные палаши. — Давай, гимназист! — заорал Осадчий. — Пора! Унтер стоял на корме, возле картечницы, до поры скрытой бутафорским драконьим хвостом. Вместе с Шассёром они в четыре руки выбирали буксирный конец, на другом конце которого болтался в кильватерной струе минный плотик. Вот он стукнулся в борт катера — унтер выругался, 'взорвёшь нас на воздух, лягушатник! — Матвей перелез на плотик, встал на корточки и принялся проверять взрыватель. — Ну, что возишься, яти тебя в печёнку? — снова подал голос Осадчий. — Пускай её, дуру железную! Корпус самодвижущейся мины был склёпан не из железа, а из латуни, но поправлять унтера Матвей не стал. — Порядок, дядя Игнат! — весело крикнул он. Ему не было страшно, ну ничуточки — несмотря на то, что брёвна, из которых был сколочен плотик, раскачивались и скрипели под ногами. Он нашарил пусковой рычаг и склонился к мине, ища поверх неё цель — низкий, длинный корпус канонерки. — Стоп машина! — крикнул он, и Осадчий рванул рычаг, останавливая вращение гребного винта. — Сейчас, только прицел подправлю… Пропустив мимо ушей развёрнутый и насквозь нецензурный совет насчёт того, куда следует засунуть прицел вместе с миной, юноша упёрся ногой в борт катера, поворачивая плотик вокруг своей оси. И когда начинённое пироксилином веретено уставилось точно в середину борта «Стикса» — он выдернул чеку, фиксирующую шток ударника и, прочитав короткую молитву, рванул рычаг. Блестящая рыбка, освободившаяся из серповидных захватов, нырнула в воду и устремилась к цели, волоча за собой след из воздушных пузырьков. Матвей привстал, чтобы проследить за ней, но тут Осадчий схватил его за шиворот и, как котёнка, перебросил в катер, другой рукой скидывая с утки буксирный трос Брошенный плотик закачался на волнах; винт уже вовсю молотил воду на реверсе, машина стучала, словно в припадке — катер отползал кормой вперёд. Шассёр торопливо вращал маленький штурвал, уводя нос судёнышка в сторону — похоже, бывшего премьер-старшину флота Третьей Республики ничуть не смущало, что он только что помог отправить в лучший из миров не один десяток своих соотечественников. До «Стикса» оставалось всего ничего, меньше полутора кабельтовых и Матвей с замиранием сердца жал, того, что сейчас должно сейчас произойти. * * * — Merde! — крикнул Ледьюк вскакивая в полный рост на кормовой банке. Столб воды вскинулся у борта «Стикса» — один, и почти сразу другой. Мгновение спустя канонерская лодка, идущая на «Ахерон» — его, капитана Ледьюка, «Ахерон»! — ударил из носового орудия. На полубаке вспух разрыв, полетели обломки. Камилла ахнула, хватаясь за рукав капитанского кителя, а канонерка, продолжая свой бег, врезалась в низкий, обшитый стальными листами, борт. Даже здесь, на расстоянии не менее трёх кабельтовых, был слышен треск дерева и оглушительный скрежет сминаемого металла. — Право руля! Навались, ребята! — отчаянно заорал капитан. Шлюпочный старшина налёг на румпель, направляя гичку к «Ахерону». Камилла, затаив дыхание, наблюдала, как с врезавшейся в него канонерки люди спрыгивают в привязанные под кормой шлюпки; «Один, два… десять…» На счёте «восемнадцать» шлюпки по одной отошли от судна — было видно, как выгибаются дугой вёсла от их отчаянных усилий гребцов. Стоящий посреди шлюпки офицер повернулся к ним, и Камилла вздрогнула от внезапного узнавания — да ведь это Серж Казанкофф, близкий друг, однокашник её супруга по Морскому Корпусу, он ещё провёл в их бельгийском поместье почти полгода вместе со своей невестой… как её звали, Ачива? Женщина вскочила, замахала шляпкой — и в этот момент ударил взрыв. Огненный столб расколол пополам «Ахерон» и в щепки разнёс сцепившуюся с ним канонерку. Расщепленные доски, куски искорёженного металла градом сыпались в воду вокруг гички. Оторванная рука с торчащей из запястья сахарно-белой костью шлёпнулось на решётки, укрывающие дно шлюпки, разлетевшиеся брызги хлестнули Камиллу по лицу. Женщину едва не стошнило от ужаса; опомнившийся, наконец, Ледьюк повалил её на банку, прикрывая своим телом. Ещё один удар, более отдалённый — и снова град обломков. На этот раз клочьями человеческих тел не ограничилось — одному из гребцов обломком доски раскроило череп, Ледьюку железный, перекрученный взрывом стержень пробил плечо, и если бы не эта преграда из человеческой плоти, смертоносная железяка угодила бы баронессе в грудь. Шлюпочный старшина надсадно орал, пришедшие в себя гребцы поднимались, занимали места на банках и разбирали вёсла. Ледьюк, бледный как смерть, зажимал плечо, из которого фонтаном хлестала кровь; Камилла, очнувшаяся, наконец, от творящегося вокруг кошмара сделала попытку перетянуть его рану платком. Лодка, подгоняемая ударами вёсел, шла к берегу — там метались перепуганные, истошно вопящие люди, и над всем этим трепетали на бамбуковых флагштоках пёстрые полотнища знамён, украшающих императорский помост. * * * — Крейсер французский подзорвался! — заорал Осадчий. — Видать, кто-то запалил снарядный погреб. Теперь всем, кто там был, амба — и нашим, на «Розе Сиона», и аннамитам и лягушатникам… Матвей привстал, силясь рассмотреть происходящее — и увидел только дымное облако, затянувшее погибающие суда. И едва не вылетел за борт — старшина Шассёр резко переложил руль, уходя от столкновения с лодкой, полной вопящих аннамитов. Теперь перед ними был медленно заваливающийся на борт «Викторьез», и Матвей ясно видел, как с берега и с туземных лодок, облепивших броненосец, лезут люди, размахивающие кривыми мечами и ножами. На палубе уже кипела рукопашная, и по мере того, как корабль кренился, всё больше фигурок срывалось с борта, с мостиков и летело вниз, в воду, где черно было от голов. 'Те самые повстанцы, о которых говорил предводитель аннамитов… — припомнил Матвей. — Дождались нашей атаки и вот теперь лезут со всех сторон на ставшие беспомощными корабли. А уж что в городе творится — даже представить страшно… Катер развернулся вниз по течению и прибавил ход. Остатки бутафорского хвоста волочились по воде; Осадчий ворочал из стороны в сторону стволами картечницы, но стрелять было не в кого — люди на лодках были заняты исключительно собственным спасением, не обращая на виновников творящегося вокруг безобразия. По течению от разбитого крейсера и «Розы Сиона» плыли мёртвые тела — некоторые в матросских форменках. — Смотри-ка, наши! — заорал унтер. — Ихнее высокобродие Сергей Ильич, жив, курилка, побей меня бог, жив! Матвей посмотрел туда, куда указывал унтер, и увидел шлюпки, битком набитые моряками с «Парсеваля». На носу передней сидел Казанков и махал над головой офицерской фуражкой. IV Индокитай, Французская Кохинхина. Где-то близ устья Меконга. Погода портилась. С зюйда, с Южно-Китайского моря, со стороны островов Ява и Калимантан ползли тучи — низкие, почти чёрные, напоенные до предела влагой. Миновав береговую черту, они прольются тропическими ливнями над дельтой Меконга и дальше, по вглубь полуострова, по всей Кохинхине и Камбодже. С одной стороны это было хорошо — отходящим после вылазки катерам будет проще укрыться за дождевой пеленой от погони — в которую капитан второго ранга Макаров, впрочем, не слишком-то верил. Гораздо больше его беспокоило то, что из-за ограниченной видимости может не состояться встреча с русской эскадрой. Три вымпела — «Минин», «Герцог Эдинбургский» и новенький, только что вошедший в состав флота корвет «Рында» в сопровождении парохода Доброфлота «Смоленск» — под разными предлогами больше трёх месяцев отстаивались в порту Аден. А когда консульский чиновник доставил на эскадру телеграмму, полученную из Петербурга, вице-адмирал Копытов, начальствующий над эскадрой, извлёк из сейфа секретный пакет, вскрыл — как полагается, в присутствии флаг-офицеров и командира флагманского броненосного фрегата «Минина» — и приказал выходить в море. Так, во всяком случае, должно было быть — и Степан Осипович не видел ни единой причины, которая могла бы этому помешать. Переход через Индийский океан с остановкой на бункеровку в Батавии — маршрут известный, не раз проделанный большинством офицеров эскадры и каждым из командиров кораблей. Неизбежные на море случайности могли, конечно, вызвать задержку на день-два, и именно это не давало покоя командиру «Байкала». Он-то как раз нарушил первоначальный план, поддался на уговоры предводителя аннамитов и сдвинул срок вылазки — и вот теперь стремительно портящаяся погода грозила окончательно разрушить замысел. Впрочем, время ещё оставалось — по всем расчётам, катера должны вернуться не раньше, чем через сутки (кавторанг привычно постучал костяшкой указательного пальца по кофель-нагелю), эскадра к тому времени обязательно объявится. Не может не объявиться. Надо сказать, задуманное не нравилось Макарову категорически — об этом он уже имел беседу с Казанковым, избегая, правда, касаться некоторых деталей. Замысел был прост, подл и коварен: после того, как в Сайгоне вспыхнет мятеж, сигналом к чему станут взрывы французских кораблей, город превратится в ловушку для находящихся там европейцев. А их немало: чиновники, офицеры, сотрудники торговых факторий, рабочие судоремонтных мастерских, многие с жёнами, детьми… По рассказам Казанкова Макаров знал, на какую жестокость способны аннамиты, пощады не будет никому. Но с другой стороны — кто звал сюда французов? Они, если верить тому же Казанкову, безжалостно расправлялись как с пленными повстанцами, так и с мирными жителями — вешали, расстреливали, истребляли домашний скот, изымали запасы риса, обрекая туземцев на голодную смерть, целые деревни сносили артиллерийским огнём. Ещё и с китайцами сцепились, не поделив с ними Северный Тонкин и остров Формоза. Так что — пенять лягушатникам не на кого, кроме как на самих себя… Итак, минные катера Казанкова сделают своё дело. В Сайгоне вспыхнет мятеж, город захлестнёт кровавое безумие — и в этот самый момент на Меконге появятся корабли под Андреевскими флагами. Десантные отряды быстренько погасят мятеж (сделать это будет несложно, предводители мятежников в курсе и окажут русским всяческую поддержку) вице-адмирал Копытов возьмёт под защиту уцелевших европейцев, и в первую очередь, чиновников колониальной администрации и их семьи. И тогда французам не останется ничего, кроме как вступить в переговоры. Посредником в них будет русский консул во Французской Кохинхине; делегацию от повстанцев возглавит знакомый русским морякам Тон Тхат Тхует. В первую очередь он потребует смещения императора-марионетки, после чего высокие договаривающиеся стороны приступят к главному: обсуждению вывода французских войск из Кохинхины, Аннама и Тонкина и признанию независимости этих территорий от Парижа. Но всё это нисколько не интересовало Макарова, во всяком случае, сейчас. Переговоры — так переговоры, об их результатах он прочтёт, когда придёт время, в газетах. А сейчас главное — не разминуться в этом проклятом тумане ни с эскадрой Копытова, ни с Казанковым. Кавторанг поправил капюшон плаща-дождевика и поднял к глазам бинокль — в его линзах едва угадывался контур берега милях в трёх от «Байкала». Ничего похожего на дымки из труб приближающихся катеров заметно не было, и Макаров повернул бинокль на зюйд-вест — туда, где в сплошной дождевой мути в любую минуту могли возникнуть мачты и реи русских боевых кораблей. * * * Французская Кохинхина. Река Меконг, несколькими милями ниже Сайгона. — Что-то не так, Сергей Ильич? — осведомился Матвей. Вид у Казанкова, и правда, был встревоженный и, пожалуй, несколько озадаченный. — Ничего особенного, друг мой… — отозвался офицер. — Показалось, что увидел знакомое лицо — на той французской гичке, что шла к «Ахерону». Кавторанг перебрался на катер после того, как они взяли на буксир шлюпки, на которых спасались моряки с «Парсеваля». Теперь катер волок их вниз по реке, но течение, к удивлению Матвея, было встречным — время прилива, как объяснил Казанков, под его давлением массы речной воды в устье Меконга хлынули в противоположном направлении. Вроде, это не должно составить для паровой машины катера трудностей — однако, слух бывшего гимназиста улавливал в её тарахтении перебои, словно механизм кашлял, захлёбываясь очередной порцией пара. Осадчий тоже заметил неполадки — он матерился, шпынял безответного Шассёра, и то и дело склонялся к манометру, показывающему давление в котле. — А этот ваш знакомый, который на шлюпке — он что же, морской офицер? — Не знакомый, а знакомая, дама…. Да нет, быть того не может, откуда она здесь? Видимо, примерещилось от всей этой суеты… Звуки машины, изменились — к привычному «пых-пых-пых» прибавился металлический лязг и скрежет. Осадчий замысловато выругался, премьер-старшина бросил штурвал и рванул за какой-то рычаг. Лязг и дребезг стихли, из-под бронзового колпача предохранительного клапана ударила в низкое кохинхинское небо струя пара. Гребцы-аннамиты, сидевшие до сих пор на решётках-пайолах, закрывающих дно катера, шарахнулись в стороны, один едва не вывалился за борт. — Амба, вашсокобродь! — сказал Осадчий. — Хода нет, надо ворочать к берегу, смотреть, в чём дело. Казанков приподнялся, заглянул под корму — так и есть, винт не вращается, катер и буксируемые им шлюпки продолжают двигаться по инерции. Остальные четыре катера держались дальше, по фарватеру, и с того, что шёл впереди, уже махали сигнальными флажками. — Пишут — «Нужна ли помощь?» — сообщил Осадчий. — Что отвечать, вашсокобродь? В руках он уже держал пару смотанных флажков — и когда это, удивился Матвей, он успел извлечь из парусиновой сумке, привешенной к борту? — Отвечай — помощь не нужна, следуйте на рандеву с «Байкалом». — ответил Казанков. — А мы пока пристанем к берегу, попробуем починиться. Осадчий бодро ответил — «слушшвашсокородь!» — и засемафорил не хуже заправского сигнальщика, у Матвея аж в глазах зарябило. — А вы пока… — сказал Казанков пластунам, вытягивая из револьвер, — … разбирайте, братцы, карабины и палаши. Мало ли как нас встретят на берегу? Матвей кивнул, стащил чехол с телескопа своего «Винчестера» и упёр локти в планширь, изготовившись к стрельбе. Берег, заросший высоким тростником, приближался, и юноша до боли в глазах всматривался в путаницу стеблей, стараясь угадать там малейшее движение. На этот раз обошлось без стычек, перестрелок и прочего ненужного кровопролития. Один из гребцов-аннамитов провёл моряков в рыбацкую деревушку, откуда сам был родом. Туземцы встретили гостей не слишком радушно. Для них любой белый, европеец, был врагом — и во взглядах обитателей деревушки Матвей читал только злобу. Он уже стал прикидывать, в какой куст прыгать, когда из-за плетёных изгородей полетят в них стрелы и копья (винтовкам и даже кремнёвым ружьям в нищей деревушке взяться неоткуда), но тут проводник отодвинул Казанкова, вышел вперёд и заговорил. Он объяснял односельчанам, что явившиеся к ним белые никакие не французы, а наоборот, воюют с ними — вот и переполох в городе учинили они, взорвав на воздух большие корабли с пушками. Вещал проводник, разумеется, на наречии аннамитов, и понимал его, да и то через пень-колоду один Осадчий, удосужившийся выучить десяток-другой фраз этого языка. Но этого хватило, чтобы понять: обитатели деревни вняли земляку и сменили гнев на милость. Сразу появилась и еда, и даже выпивка — рисовая водка и нечто вроде местного сорта рома, приготавливаемого из сахарного тростника. Нашлись и две хижины, в которых могли отдохнуть вымотавшиеся до предела моряки. А утром Казанков объявил аврал — следовало как можно скорее починить катер. На вопрос Матвея — попробуют ли они догнать тех, кто ушёл вниз по реке? — кавторанг ответил, что смысла в этом он не видит. Угля на катере кот наплакал, придётся топить дровами, и нормального давления пара, позволяющего развить полных ход, не добиться. Лучше уж подождать здесь — вот-вот на фарватере должны показаться корабли русской эскадры, и вот тогда… «Тогда» случилось около полудня. Повреждения машины оказались пустяковыми — Осадчий и старшина Шассёр с помощью Казанкова справились с ремонтом за каких-то два часа. Могли бы и скорее, но не хватало инструмента — своего в катере не было, а местный кузнец мог разодолжить русских разве что, зубилом, клещами и парой молотков. И вот когда пламя загудело в котле, и машина дала обороты на вал — за поворотом реки показались дымы. Однако, они сразу показались Матвею какими-то жидковатыми, неубедительными — да и мачт над верхушками пальм и прочей кохинхинской растительности заметно не было. Через несколько минут загадка разъяснилась: из-за островка, коими изобиловало русло Меконга, показалась процессия из трёх паровых катеров, которые чуть больше суток назад ушли искать «Байкал» — правда, без бутафории в виде клыкастых драконьих голов и чешуйчатых хвостов. — Что же, «Байкал» вы не отыскали? — хмуро осведомился Казанков. Такого оборота событий он не ожидал — Почему же? — удивился Новосельцев. — как раз отыскали. — Мы увидели транспорт, когда он полным ходом улепётывал на зюйд, а за ним гнался французский крейсер. Да вы его знаете, Сергей Ильич — «Вольта», тот, что был в эскадре адмирала Ольри, припоминаете? — Такое, пожалуй, забудешь! Знаете, я припоминаю заметку в одной французской газете. Там говорилось, что капитан-лейтенант Пьер-Жорж Ледьюк — это он тогда командовал «Вольтой», — получил новое назначение. И не куда-нибудь, а на одну из тех бронированных канонерок, которые мы пустили на дно у Сайгона! — Вот уж действительно, тесен мир! — Новосельцев ухмыльнулся, как показалось Матвею — не без злорадства. — Надеюсь, он на дне Меконга вместе со своими корытами. Как припомню, сколько они нам крови попортили при Сагалло… — Так ведь и мы в долгу не остались, мичман, не так ли? — Казанков издал смешок, не слишком, как показалось Матвею, весёлый. — Ладно, бог с ним, с французом этим. Вы вот что скажите: «Вольта» стреляла по «Байкалу»? — Не видел. Нет, точно не стреляла, я бы заметил. Я ещё, помнится, удивился — дистанция между судами была всего ничего, кабельтовых двадцать, для орудий «Вольты» пустяк… — Так, говорите, «Байкал» уходил на зюйд? — Надо полагать, навстречу нашей эскадре. Но мы за ними пойти, сами понимаете, не могли — волна разошлась под четыре балла, да и уголь был на исходе… — Понимаю. — кивнул Казанков. — Полагаю, ваши люди сильно устали? — Не без этого. Проголодались, и москиты эти… — Мичман хлопнул ладонью себя по шее. — Чисто вампиры, куда там нашим комарикам… Шея и лоб его, в самом деле, была вся в следах укусов москитов. — Не вам одному досаждают кровососы, мичман. — сказал Казанков. — Сейчас накормите своих людей, час вам на отдых, унтер покажет вам, где. Осадчий кивнул. — Сделаем, вашсокородь. Только тесновато там будет, их вон сколько… — Ничего, в тесноте, да не в обиде. После шестой склянки, — кавторанг щёлкнул крышкой карманных часов, — да, после шестой склянки отчаливаем. Надо бы до темноты подойти к Сайгону. Когда придёт эскадра неясно, а туземные лазутчики только что сообщили, что в городе вспыхнул мятеж. Воспользуемся сумятицей, захватим шхуну или буксир, их там много у пристаней стояло, и пойдём к морю. Ну и осмотримся — может, и правда, удастся кого выручить? Жаль ведь людей, перережут их аннамиты, как бог свят, перережут — детей, женщин, всех, до кого доберутся! Мичман глянул на Казанкова с недоумением. — Да что ж мы сделать-то сможем, Сергей Ильич? Одни, без эскадры? Казанков прищурился. — Сколько у вас людей, мичман? — Со мной полторы дюжины. — А у меня ещё полдюжины, не считая гребцов-аннамитов. Да ещё картечницы на катерах — неужто совсем уж ни на что мы не способны? * * * Французская Кохинхина, Сайгон — О, Серж, мон ами, вы не представляете, как я вам рада! Если бы не вы — эти звери нас растерзали. Сами видите, уже и ворота сломали…. Казанков оглянулся — действительно, правая воротина висела на одной петле; из обломков левой Осадчий пытался соорудить импровизированный станок для картечницы, снятой с катера. — Мон дье, ещё немного — и они ворвались бы… Камилла держалась за рукав обеими руками — костяшки пальцев даже побелели от напряжения. Когда она увидела его во главе небольшого отряда, разгоняющего повстанцев-аннамитов, со всех сторон обложивших пакгауз — то сначала не поверила своим глазам, а потом кинулась ему на шею. — Значит, я всё же не ошиблась — там в лодке? — Я тоже вас заметил, мадам. — ответил Казанков. — Ещё подумал, что мне примерещилось. В самом деле — откуда вы здесь, в этой забытой богом дыре! — О, это удивительная история, мон дьё, удивительная! — от волнения Камилла сбивалась с русской речи на французскую и обратно. — давайте, я всё вам расскажу! Началось с того, что мы с супругом решили посетить раскопки в Египте. Он отправился в Долину Царей — вы, конечно, слышали об этом поразительном мест? — а я осталась на «Луизе-Марии», почувствовала себя неважно… И она как бы невзначай провела ладонью по округлившемуся уже животику. — С удовольствием выслушаю ваш рассказ, мадам. — Казанков осторожно высвободил рукав кителя из пальчиков баронессы. А сейчас простите великодушно, надо подготовиться к обороне. К сожалению, всё ещё не кончено, аннамиты вот-вот пойдут на приступ. — Но вы же спасёте нас, Серж? — глаза женщины были полны слёз. — Вы бы знали, какие это звери! На моих глазах они растерзали французского почтового чиновника вместе с детьми и супругой, а голову его насадили на бамбуковый заострённый шест! И кивнула на воротный проём, откуда вперемешку с выстрелами нёсся свирепый вой толпы. — Конечно, баронесса, можете не сомневаться! А сейчас — простите, ради бога, служба… Похождения Казанкова и его отряда в Сайгоне оказались недолгими. Не успели катера подойти к пирсу и высадить матросов, как их сразу с трёх сторон захлестнули вопящие мятежники. Нападали и с воды, на дюжине разномастных лодчонок — видимо, приняв за французское подкрепление, подошедшее на помощь избиваемому европейскому населению города. Матросы раскидали атакующих винтовочными залпами в упор, после чего Казанков приказал отступать вглубь портового квартала. На пристани они стали бы мишенью для любого аннамита с трофейной французской винтовкой или хоть старым китайским гладкоствольным ружьём — тогда как в лабиринте пакгаузов и узких улочек, заваленных разнообразным хламом, был ещё шанс продержаться. Не успели они пройти и сотни шагов, как обнаружили большой пакгауз, вокруг которого скопились сотни три вооружённых чем попало аннамитов, а с крыши размахивали платками, шляпами люди явно европейской наружности — многие из них были перемазаны в крови и все, до одного, перепуганы до смерти. И первые, кого увидел Казанков, войдя в пакгауз, были французский офицер в разодранном, залитом кровью морском мундире, и выглядывающая из-за его спины женщина с явными признаками беременности — в ней он после секундного колебания опознал супругу своего старого друга барона Греве, Камиллу. Картечница была снята с одного из брошенных катеров. Кроме неё, имелись ещё и револьверные орудия системы Гочкис — однако снимать в спешке тяжеленные связки стволов с тумб, волочь их на себе бегом, спотыкаясь, по лабиринтам припортовых улочек, а потом крепить на импровизированной, из проволоки и обломков досок, станине, представлялось делом безнадёжным. Поэтому казанков распорядился расколотить прикладами механизмы Гочкисов, погнуть приводные рукояти, покидать в воду патроны — а с собой взять вот эту, единственную французскую митральезу системы Монтиньи. Сейчас с ней, кроме Осадчего возился и Матвей, имевший опыт стрельбы из таких вот «перечниц» — в Абиссинии, когда он вместе с казаками Ашинова и морскими пластунами Остелецкого оборонял форт Сагалло от Иностранного Легиона. Жаль только, обойм к французской тарахтелке осталось только три, надолго этого не хватит… — Что ж это творится вашсокобродь? — Осадчий кулаком загнал в казённик картечницы предпоследнюю обойму — Мы же им, чертям косоглазым помогать пришли, а они нас того гляди на ремни порежут? Где же, спрашивается, справедливость? — Окститесь, унтер! — Казанков невесело хохотнул — Где Кохинхина, а где справедливость? А толпе вы ничего не объясните — для них любой европеец враг, колонизатор, и ему следует сделать секим-башка. Будь тут их вожак, этот самый Тхует, или как-бишь-его — может, он их и утихомирил бы. А так — придётся нам самим как-нибудь справляться… — А что, и справимся! — Осадчий вытащил из-за пояса кинжал-бебут и положил на бруствер из мешков с рисом — в пакгаузе, где они укрылись, хранилось зерно. — От голода мы тут не помрём, вашсокобродь, вон провианта сколько, а там, глядишь, и наши подоспеют! — Вашими бы устами, унтер… — Казанков поправил заткнутый за пояс матросский абордажный палаш, обмотанный, за неимением ножен, куском брезента. — Вы тут заканчивайте, а я поговорю с нашими французскими друзьями. Надо понять, сколько у них оружия, патронов. Аннамиты вот-вот кинутся на приступ, нельзя терять ни минуты! — Позвольте представить вам, Серж, моего спасителя! — сказала баронесса. Если бы не он — этот мерзавец Бёртон уж не знаю что со мной сделал… Казанков, закончивший расставлять по постам матросов с «Ахерона» и немногих имеющих оружие гражданских, подсел к табуретом ему послужил бочонок, судя по запаху, из-под дрянного кохинхинского рома, который гнали здесь из сахарного тростника. Француз сидел, привалившись к столбу, поддерживающему крышу пакгауза. Из-под свежей повязки на его плече (Камилла постаралась, не иначе!) сочилась кровь. — Позвольте от всей души поблагодарить вас, мсье. — Казанков обозначил учтивый поклон. — Бросьте… — Ледьюк махнул рукой и поморщился — видимо, даже такое движение причинило пробитому аннамитской стрелой плечу боль. — Это был мой долг, как офицера и цивилизованного человека. Уверен, вы на моём месте поступили бы так же. — Несомненно. — ещё один поклон. — Кстати, и супруг баронессы будет крайне вам признателен. Если надумаете после этих событий оставить службу во флоте — он наверняка найдёт для вас должность капитана в своей пароходной компании. — О да, Пьер, дорогой! — засуетилась Камилла. — Я скажу Шарлю, он о вас позаботится, если вас выгонят со службы… Француз снова поморщился, на этот раз не от боли. Намёк на то, что за потерю двух новейших боевых кораблей дома его по головке не погладят, был слишком уж прозрачен. «Вот и поделом тебе! — мстительно усмехнулся (про себя разумеется) Казанков. — а то, взяли, понимаешь, манеру лезть, куда не звали, и порядки свои устанавливать…» И поспешил наложить завершающий штрих: — Мы ведь с вами встречались, мсье! Вы, наверное, не помните меня — меньше года назад, у берегов Абиссинии. Вы тогда чуть не утопили мой «Бобр».[1] — А-а-а, тот самый русский капитан, что задал нам перцу у Сагалло? — оживился француз. — Что ж, рад, что мои канониры стреляли в тот день недостаточно метко, и вы остались в живых. Должен сказать, что вам тогда повезло куда больше, чем моим людям в этом треклятом Сайгоне. Из обеих команд, — это две с лишним сотни человек! — спаслось едва три десятка, почти все ранены, многие тяжело… Но, прошу вас, скажите: вы-то как тут оказались? — Так, проездом. — ответил Казанков. О том, что именно он стал виновником гибели обеих вверенных Ледьюку канонерок, кавторанг предпочёл не упоминать. — Проездом?.. ох! — француз попробовал привстать — и с болезненным стоном схватился за раненое плечо. Камилла встрепенулась, бросилась его поддержать, усадить поудобнее. — Дьявол забери того аннамита с его луком…. Так проездом, говорите? С двумя дюжинами — или сколько вас там? — вооружённых до зубов спутников, при митральезе? Недоговариваете, мсье… Казанков поднялся с поставленного на-попа бочонка, давая понять, что разговор закончен. — Обсудим это позже, мсье. А сейчас надо подумать, как сберечь свои головы. И, кстати, — он сделал многозначительную паузу. — у вас оружие имеется? Вместо ответа Ледьюк продемонстрировал большой револьвер — армейский, системы «Шамело-Дельвинь» с характерным шестигранным стволом. Оружие был тяжёлым, французу было неудобно держать его здоровой левой рукой. — Тогда мой вам совет: оставьте один патрон в барабане для себя. Аннамиты, видите ли, не вполне разделяют европейское гуманное отношение к пленным. И повернулся, старательно не замечая испуга в глазах Камиллы. Тело свалилось к ногам Матвея, подняв тучу пыли — французский матрос, один из расставленных Казанковым на крыше пакгауза. Бескозырка с красным помпоном отлетела в сторону, винтовка валялась рядом. Юноша кинулся к лежащему, перевернул на спину — горло пробито стрелой, на губах пузырится кровавая пена. Он зашарил в подсумке на поясе мертвеца — пусто, пусто! Собственный его «винчестер» валялся неподалёку — Матвей выпустил последний патрон из магазина несколько минут назад. Немногие уцелевшие защитники пакгауза тоже расстреляли боезапас — пол был покрыт россыпями медных гильз, рядом с митральезой валялись три патронных обоймы, все пустые. А как лихо они с Осадчим срезали первые шеренги нападавших, когда аннамиты пошли на приступ… — Молодой человек! — Матвея схватили за рукав. Он обернулся — баронесса, конечно… — Умоляю, если эти звери ворвутся защитники пакгауза — застрелите меня! Я видела, что они вытворяли с женами и детьми французских чиновников, которые попали им в руки! Откуда-то потянуло дымом — судя по запаху, горело зерно. Матвей закрутил головой — и точно, из-за штабеля мешков с рисом валили клубы дыма и вырывались языки пламени. Значит, аннамиты всё же подожгли пакгауз… — Что же вы молчите? — баронесса уже рыдала, заламывая руки. — Поклянитесь, что выполните мою просьбу! — Но, мадам… — Матвей продемонстрировал женщине извлечённый из ножен крис — на матовом, словно в крошечных червоточинах, играли оранжевые отзывы. — У меня только вот это… Баронесса побледнела как смерть при виде лезвия которое должно прервать её жизнь. Но быстро взяла себя в руки и закинула голову, подставляя шею — очаровательно стройную, белую как снег, выхоленную умелыми руками горничной, накладывавшей на кожу своей госпожи изысканные мази и притирания. От мысли, что он должен полоснуть по этой красоте волнистым, бритвенно-острым лезвием, Матвею едва не сделалось дурно. — Ну же, мон шер ами, смелее! — Голос Камиллы, требовательный, уверенный, всё же дрожал. — Заклинаю, избавьте меня от мучений и позора! Матвей занёс руку для удара — крис ходуном ходил в внезапно намокшей ладони. Баронесса ещё сильнее закинула голову, глаза крепко зажмурены, на лбу выступили крупные капли пота. Вот, сейчас…. Страшный удар потряс здание, сверху со стропил посыпались черепица, обломки досок — одна из них больно ударила Матвею по плечу. Он обернулся. В пыльном облаке за воротами метались какие-то люди, размахивали оружием…. Снова грохнуло, сверкнуло, потом ещё и ещё — и загрохотало уже непрерывно. На площади перед пакгаузом что-то взрывалось, летели разбитые бочки, расщепленные бочки, человеческие тела. — Наши! — истошно заорали с крыши. Матвей посмотрел вверх — в огромной прорехе виден был мичман Новосельцев. Он размахивал карабином, на ствол которого была насажена офицерская фуражка. — Наши! — снова крикнул мичман. — Корабли с Андреевскими флагами на реке, ведут огонь! — Вот видите мадам, всё хорошо! — Матвей повернулся к баронессе, пряча зачем-то крис за спину. — Давайте я вам помогу, а то как бы не сгореть тут… В самом деле, дым становился гуще — пожар разгорался, языки пламени лизали уже стропила. Матвей подставил женщине плечо — та послушно оперлась на него, и они побрели к выходу. — Скорее, гимназист, скорее, неровён час крыша рухнет! Поспешай, и дамочку выводи, а я этому помогу… Осадчий зажал под мышкой бебут, по самую рукоять, вымазанный в крови, и помог подняться Ледьюку. Француз что-то благодарно бормотал — револьвер он держал в левой руке. Но не успели они сделать и трёх шагов, как из дыма навстречу кинулись четверо аннамитов, вооружённых короткими копьями — не копьями даже, а бамбуковыми жердями, обрезанные наискось, на манер игл для медицинского шприца. Первого принял Осадчий — уклонился от колющего выпада и с такой силой вогнал бебут туземцу в диафрагму, что изогнутый кончик ладони на полторы вышел из спины врага. И — сам отшатнулся, от удара копьём пониже ключицы. Матвей левой рукой задвинул Камиллу за свою спину, а правой перехватил поудобнее крис. Двое аннамитов приближались: злобный оскал на коричневых лицах, ярость в чёрных, раскосых глазах, копья уставлены ему в живот — у того, что справа на бамбуковом шесте угрожающе топорщился пучок заострённых бамбуковых щепок. Он видел такие копья — в рыбацкой деревне, где они нашли убежища, тамошние обитатели гарпунили ими крупную рыбу. Матвей представил себе, как острия входят ему в живот, в кишки… Хлоп! Хлоп! Хлоп! Владелец окровавленного копья повалился на спину — из двух дырок в груди выплеснулись фонтанчики крови. Второй повернулся и бросился наутёк — пуля ударила его между лопаток и швырнула на тлеющие мешки с рисом. Ледьюк, сидя на полу, выпускал пулю за пулей из своего револьвера. Он жал на спуск, даже когда ударник защёлкал вхолостую. — Ну, хватит, мсьё, всё уже позади. — Казанков (и откуда он взялся?) подхватил француза под мышки и помог встать на ноги. Палаш, лезвие которого было от рукояти до самого кончик вымазано в крови, он зажал под мышкой. — А вы говорили, последняя пуля себе… — Ледьюк слабо улыбался. — Пригодилась, выходит, и для этих мзераблей?.. Он кивнул на трупы мятежников. Один ещё дёргался, из-под живота у него расплывалась большая тёмно-алая лужа. — Пригодилась, пригодилась… — Казанков оглянулся на Матвея. — Ты как, цел? Помоги тогда баронессе, а я этого беднягу выведу… Матвей кивнул и кинулся поднимать Камиллу. Та обняла его руками за шею и уткнулась куда-то в область шеи — лицо у неё было мокрым от слёз. Юноша, после секундного колебания подхватил женщину на руки. Осадчий! — крикнул за спиной Казанков. — Ты жив, что ли? Несмотря на свою ношу, Матвей ухитрился обернуться. Унтер стоял, опираясь на французскую винтовку с размочаленным прикладом; из плеча его торчал обломок бамбукового копья. — Сам дойдёшь, Игнат Егорьич? — Дойду, куды ж я денусь… — Осадчий пустил длинный матерный период. — Говорил же, а вы не верили, вашсокобродь: флотские своих завсегда в беде не оставят, выручат! …Матвей не запомнил, как выбрался из горящего пакгауза. Свой драгоценный груз он отдал набежавшим матросам — на ленточках их бескозырок золотом было вышито «РЫНДА». Площадь перед зданием была завалена мёртвыми, изуродованными телами, тот тут, то там дымились воронки от разрывов снарядов. А дальше на речном фарватере выстроились три больших корабля — из труб валили клубы дыма, стволы орудий угрожающе смотрели на пристань, на корме, на флагштоках, развевались на кохинхинском ветру белые с косыми голубыми крестами полотнища. Наши пришли!.. [1] Эти события подробно описаны в четвёртой книге цикла, «Флот решает всё». V «Le Petit Journal» Франция, Париж. '…Катастрофа французской дальневосточной эскадры! Потеряны безвозвратно восемь боевых кораблей, погибли и пропали без вести более семи сотен моряков. Счёт раненых и искалеченных перевалил за полторы тысячи! Командующий эскадрой адмирал Амедей Курбэ поступил как истинный сын Франции, предпочтя смерть несмываемому позору. Когда стало ясно, что сражение проиграно и его охваченный огнём флагман остался один на один с двумя сильнейшими китайскими броненосцами, он приказал команде покинуть пылающий «Триомфан» — после чего спустился в снарядные погреба и сам поджег фитили подрывных зарядов. Сделав это, адмирал поднялся на мостик и отданием чести попрощался с французскими моряками, которые на шлюпках гребли к берегу. Один из флаг-офицеров, лейтенант N выразил желание остаться на обречённом корабле вместе со своим адмиралом; Курбэ запретил ему это, произнеся слова, которые, несомненно, станут историческими: «Ваша жизнь ещё понадобится обновлённому французскому флоту!» Взрыв был такой силы, что обломками были убиты трое матросов на стоящей поблизости канонерской лодке «Аспик», команда которой предпочла спустить флаг перед победоносным жёлтым, с извивающимся драконом, знаменем Поднебесной. Увы, судьба оказалась жестока к морякам, спасшимся с погибающих французских кораблей: на берегу их встретила разъярённая толпа, состоящая из китайских солдат и жителей Люйшуня. Несмотря на заступничество команды броненосца 'Чжэньюань (по слухам, состоявшей из иностранных матросов и офицеров на службе Циньской Империи), наши несчастные соотечественники все до единого были вырезаны, забиты насмерть бамбуковыми палками, утоплены — что лишний раз подтверждает тезис о варварской жестокости, изначально присущей этой нации. И теперь, когда ужасная трагедия позади, общественность вправе задать вопрос: доколе мы будем получать сообщения п поражениях, и стоит ли этого жалкий клочок земли на краю света такой цены французским золотом и французской кровью, которую приходится выплачивать уже второе десятилетие?..' * * * Manchester Evening News' Англия , Манчестер . '…Осведомлённые лица в Палате Общин сообщают, что нашим соседям по ту сторону Ла-Манша, вероятно, придётся вывести свои войска и представителей колониальной администрации из подконтрольных территорий Индокитая. Россия выступает гарантом соблюдения соглашения, заключённого между Парижем и вновь учреждённым королевством Вьетнам, в состав которой вошли территории колонии Кохинхина и протекторатов Аннам, и Тонкин Его правителем провозглашён Хам-Нги-Де из династии Нгуенов, пришедший на смену императору, Нгуен Зян-Тонгу, запятнавшему себя сделкой с французами; лишивший его власти лидер заговорщиков Тон Тхат Тхует назначен премьер-министром нового правительства. Маркиз Солсбери, лидер партии тори (ей, напомним, принадлежит в настоящий момент большинство в Палате Общин), заявил, что его не на шутку тревожит роль России, ведущая к подрыву сложившейся системы международных отношений, в особенности, касающихся азиатских и африканских колоний великих европейских держав. Так же он добавил, что роль Британии в франко-китайском конфликте привела практически к разрыву отношений с Империей Цинь. Освободившееся место при маньчжурском дворе скорее всего займёт посланник царя Александра, что так же не может вызывать глубочайшее беспокойство правительства Её Величества…' * * * «Сан-Франциско Кроникл», САСШ '…из Китая сообщают о казни Ли Хунчжана, наместника провинции Чжили, обвинённого в заговоре против императрицы Цыси и попытке государственного переворота, готовящегося по наущению и при поддержке англичан… Вместе с Ли Хунчжаном на эшафот взошли около сотни чиновников и военных рангом помельче; говорят так же, что командующий Бэйянским флотом Дин Жучан, которому так же покровительствовал мятежный наместник, избежал позорной казни только благодаря тому, что сложил головы в морском сражении при Люйшуне. (205) Русский посланник принят при дворе Поднебесной. Одновременно китайские власти выдворили из страны английского посланника вместе со всеми сотрудниками британской дипломатической миссии. Ожидается серьёзное сближение Пекина и Санкт-Петербурга'; ходят так же слухи о подготовке большого соглашения о военном и военно-морском сотрудничестве. Так, стало известно, что одним из пунктов будущего соглашения может стать передача России в аренду гавани и города Люйшунь со всеми прилегающими территориями на Квантунском полуострове, а так же о строительстве стратегической железной дороги, соединяющей русскую Читу с Харбином и далее, с Люйшунем. Напоминаем, что через Читу протянется строящаяся в настоящее время Транссибирская магистраль Одновременно с постройкой этих железных дорог, русские намереваются строить в Люйшуне крепость и современный порт, который должен стать новой базой их Тихоокеанского флот. Сейчас эту роль играет порт Владивосток, что крайне неудобно, поскольку его гавань имеет обыкновение замерзать зимой. Когда база в Люйшуне и магистраль вступят в строй (это ожидается в ближайшие три-четыре года), стратегическая ситуация на Дальнем Востоке разительно переменится — и это, безусловно, затронет интересы других великих держав в этом важнейшем регионе. Любопытная деталь: нам стало известно, что русские намерены переименовать Люйшунь на британский манер, в «Порт-Артур». Англичане дали ему это имя в честь лейтенанта Уильяма Артура, чьё судно в 1860-м году заходило в гавань Люйшуня для ремонта. Есть так же версия, что название было дано в честь одного из сыновей королевы Виктории; в любом случае, нам представляется забавным, что русские решили сохранить за своим дальневосточным форпостом имя, данное их непримиримыми противниками… (204) * * * «Морской сборник» Россия, Санкт-Петербург «…Битва при Люйшуне несомненно, войдёт во все учебники военно-морской тактике, как пример торжества современной тактики, основанной на таранных ударах и использовании самодвижущихся мин. Особенно следует отметить хладнокровие командира китайского броненосного отряда, точно рассчитавшего свои действия и нанесшего удар в самый подходящий момент, когда эскадра адмирала Курбэ была фактически лишена возможности к сопротивлению. Стоит упомянуть и о важнейшей роли, которую сыграл в этой битве таранный миноносец „Ао Гуан“ американской постройки. Корабль получил в ходе сражения серьёзные повреждения и затонул — однако позже был поднят и сейчас стоит на ремонте в сухом доке Люйшуня. Известно, что в работах вместе с американскими инженерами участвуют так же офицеры и матросы с нашего „Герцога Эдинбургского“, который несёт в гавани стационерную службу…» * * * 'Санкт-Петербургские ведомости, Российская Империя «…С Дворцовой Площади сообщают: вчера Его Высокопревосходительство Посол Третьей Республики мсье Эмиль Флуаранс был принят министром иностранных дел Российской Империи Н. И. Гирсом. В ходе беседы, продолжавшейся не менее полутора часов, стороны констатировали, что в настоящее время между Францией и Россией не существует разногласий, могущих внушать опасения. Его Высокопревосходительство посол так же выразил благодарность за ту роль, которую Россия играет в событиях в Индокитае. 'Этот затянувшийся конфликт, — отметил посол, — стоил всем его участникам слишком много крови и золота, и пора, наконец, с ним покончить раз и навсегда…» * * * Квантунский полуостров, Люйшунь. С высоты внутренний рейд просматривался почти целиком. Утёс закрывал, разве что, восточную часть внутреннего бассейна, пирсы судоремонтных мастерских и док, куда вчера отволокли поднятый со дна внутреннего бассейна «Ао Гуан». Повалишин и Греве присутствовали при этом — и оценили разрушения, нанесённые небольшому кораблю главным калибром французского броненосца. «Герцог Эдинбургский» и «Байкал» стояли на бочках ближе к выходу с внутреннего рейда, возле вытянутого извилистого мыса, который китайцы называют — на своём языке, разумеется — «Тигровый хвост». Чуть дальше виднелись «Чжэнъюань» и «Динъюань» — последний можно было отличить от «систершипа» по разрушенной кормовой надстройке, последствие попадания снарядов с «Ля Глиссоньера». Мачты «француза» торчали из воды в трёх кабельтовых севернее, и вокруг них крутились барказы с рабочими. Китайцы собирались поднимать корабль — Бэйянский флот восполнял понесённые потери за счёт трофеев. Ещё один захваченный у французов броненосец, «Байярд», третьего дня сдёрнули с камней и обуксировали к пирсам мастерских. Там уже вовсю кипела работа — ухал паровой молот, визжали механические пилы, сновал туда-сюда по рельсам портовой узкоколейки кургузый паровозик, волокущий за собой две открытые платформы, заваленные разнообразным железным хламом и грудами угля. (208) — Если наш флот тут обоснуется — придётся все названия заново давать, по-русски. — сказал Повалишин. — Китайские-то, поди ещё, выговори, особенно русским-то людям…. Матросики уж так Люйшунь переиначили — повторить неприлично! Греве хохотнул — он, конечно, слышал скабрёзное прозвище, которое матросы дали китайскому порту. — Порт-Артур, конечно, благозвучнее. — согласился Казанков. — Да и запомнить легко, хотя называть его скорее всего, будут просто «Артур» — по простому, по разговорному… Да бог с ними, пусть, как хотят обзывают. — барон махнул рукой. — вот что скажи, Серж — зачем «Минина» в Кохинхине оставили? Флагман всё же, непонятно… — «Минин» остался в Сайгоне, при особе посланника, посредничающего на переговорах, чтобы наша посредническая миссия смотрелась убедительнее. — А что французы? — По соглашению, французская делегация прибудет в Кохинхину на крейсере, вот «Минин» за ним и присмотрит. Чтобы соблазна не было пустить в ход пушки, как последний аргумент в переговорах. Греве прошёлся по орудийному дворику, остановился возле пушки, свороченной взрывом с лафета. — Что тут, на батарее, всё же произошло — тогда, ночью? — Французский лейтенант, которого оставили на батарее старшим, услыхал пальбу с моря, запаниковал. — сказал Повалишин. — Запросил флажками Курбэ на «Триомфане» — но адмиралу, сами понимаете, было не до того. Вот лейтенант и приказал взрывать батарею. — Что ж, очень вовремя — иначе эта батарея могла бы доставить нам хлопот при прорыве на внутренний рейд. — заключил Греве. — Должен сказать, друзья, что нам вообще Нам с вами, везёт на счастливые совпадения. Как иначе объяснить своевременное появление эскадры Копытова в Сайгоне, о котором ты Серж, нам все уши прожужжал? — Неблагодарный! — деланно возмутился Казанков. — Да если бы не они — не видать тебе баронессы, да и меня вместе с ней, всех бы аннамиты перерезали. Что до эскадры — то тут никаких совпадений. Отходящий «Байкал» поднял Андреевский флаг, но крейсер всё равно открыл огонь. Погоня продолжилась несколько часов — и закончилась встречей с русской эскадрой. Вице-адмирал Копытов, увидав, что французский крейсер стреляет по судну с Андреевским флагом, дал предупредительный выстрел и просигналил, что ежели с «Вольты» пальнут хоть из револьвера — он разнесёт крейсер в щепки, а дипломаты пусть потом разбираются. Ну, французский капитан оказался человеком благоразумным и связываться с многократно превосходящими русскими не стал — отсемафорил на «Минин» «Счастливого пути!» и был таков. А Копытов, узнав от Макарова о нашей вылазке, распорядился полным ходом идти к устью Меконга и дальше, до самого Сайгона. На «Байкале» были проводники из аннамитов, хорошо знающие фарватер, так что поспели вовремя — Пакгауз уже горел, ещё четверть часа, и от нас остались бы одни головешки! — Спасибо, Серёжка, всё разложил по полочкам… — проворчал барон. — А я, может, хочу верить в счастливые случайности, а ты мою веру в пух и прах разнёс! — В твои годы, Гревочка, пора становиться рационалистом. — с улыбкой ответил Казанков. — Подобные фантазии мичманам пристали, какими мы были после Корпуса. Но сейчас-то ты целый владелец пароходной компании, солидности надо набираться! — Не дождётесь! — ухмыльнулся барон. Он заложил руки за спину — здоровой, правой, поддерживая затянутую в чёрную кожу кисть левой, искусственной — и долго смотрел на корабли в бухте. Вот от борта 'Герцога Эдинбургского отошёл паровой катер и, дымя тонкой трубой, побежал к пирсу. Полуброненосный фрегат «Герцог Эдинбургский» (207) — Каперанг Энгельрем на берег отправился. — прокомментировал Повалишин. — Федор Петрович-то? — осведомился Казанков. — Который раньше клипером «Абрек» командовал? Когда мы в последний раз встречались, он был кавторангом. — Сейчас толковые командиры быстро в чинах растут, Сергей Ильич. Вакансий много, да и плавательный ценз быстро идёт — корабли, почитай, не вылезают из дальних походов, даже в Финском заливе — учение за учением. — И что же, «Герцог Эдинбургский» останется здесь? Неуместно, согласитесь, для корабля первого ранга — обычно стационерную службу всякая мелочь несёт, клипера да канонерки. — Да, адмирал Копытов будет следить за соблюдением перемирия между китайцами и французами, заключённым после Люйшуньского разгрома. — подтвердил Повалишин. Корвет «Рында», третий корабль его эскадры, ушёл назад, в Россию, в Кронштадт с консульскими депешами касательно посредничества на переговорах в Сайгоне. Кстати, и Вениамин на нём отправился. — Это когда же в Петербурге те депеши прочтут? — удивился Греве. — Лучше было бы из Владивостока, по телеграфу! — Нельзя, уж больно секретно. Да и куда торопиться-то? Аннамиты с лягушатниками ещё месяца три будут договариваться, кто и как будет сидеть, и к кому как обращаться. Опять же, предстоит коронация нового императора Вьетнама, взамен прежнего, смещённого. Так что успеют, время есть. Казанков убрал бинокль, в который он рассматривал полузатопленные, разбитые китайские крейсера. (206) — Да что вы о политике, да о политике! Ты, Гревочка, лучше расскажи, как там твоя ненаглядная баронесса? — Она сейчас на «Байкале». — отозвался барон. — Степан Осипович любезно выделил ей каюту. Намаялась, бедняжка, она ведь беременна… — Слава богу, всё уже позади. — сказал Повалишин. — Броненосцы я уже сдал командирам-китайцам. Завтра распрощаюсь с новым комфлота — это наш старый знакомый, Дэн Шичан — и пойдём на «Байкале» во Владивосток. По пути транспорт должен зайти в Нагасаки — там пересяду на пароход, идущий в Европу. — Значит, со Степаном Осиповичем? — спросил Казанков. — Тогда до Нагасаки я составлю вам компанию. Расспрошу про похождения ваши, давно собирался… — Да и вам есть о чём рассказать, Сергей Ильич. Я понимаю, дела у вас в Тонкине были сплошь секретные — но может хоть что-то, по старой дружбе?.. — А парохода вам ждать не придётся, Иван Фёдорович! — встрял Греве. — Я с Гавайев, из Гонолулу отправил письмо с распоряжением, чтобы «Луиза-Мария» шла в Нагасаки и ожидала нас там. Могу и вас собой прихватить. — С удовольствием приму ваше предложение, барон. — кивнул Повалишин. — Заодно, воспользуюсь случаем, загляну в Петербург. Сколько уж лет я в дома не был, соскучился… — Так вместе и заглянем, Иван Фёдорыч! Я ведь туда и собираюсь. Серж, может и ты с нами, за компанию? Казанков пожал плечами. — И хотел бы, да не получится. Моё дело казённое: сказано прибыть во Владивосток, в распоряжение командира Сибирской Флотилии — изволь исполнять. Но, думаю, я там не задержусь. Вот увидите: месяца полтора, много два — и вы с вами встретимся в Петербурге. Заодно и с Венечкой повидаетесь, он дома раньше нас окажется. — Кстати, Серж, он прихватил с собой твоего, Серёжа протеже этого гимназиста… — Матвея-то? Ну, во-первых, он его протеже, а не мой — Вениамин его ещё в Москве приметил, и Абиссинию взял с собой. А во-вторых — ты-то, Гревочка его поблагодарил? Он же вынес баронессу из огня и собой прикрыл от копий аннамитских, я сам видел… Барон виновато развёл руками. — Не поблагодарил, каюсь. Мы с ним вот настолько разминулись. — барон пальцами показал, насколько. — Ну да ничего, ещё успею, не забуду. А забуду — баронесса напомнит. Она загорелась мыслью отправить его на учёбу в Сорбонну или в Гейдельберг, что сам выберет. Ты, помнится, говорил, он стреляет хорошо? — Лучший стрелок у нас в отряде был. — подтвердил Казанков. Вениамин ему отдал свой «Винчестер» с телескопом — так он так навострился, что даже Осадчий, на что матер — и ото диву давался! Пули в мишень, как рукой клал! Греве тряхнул головой. — Я ему револьвер подарю. Есть у меня один на «Луизе-Марии» — новейшая американская конструкция, с рукояткой из слоновой кости в серебре. В Нагасаки велю сделать именную гравировку, и как встретимся в Петербурге, самолично вручу! — Револьвер — дело хорошее. — согласился Казанков. — А что до Сорбонны, то вряд ли это понадобится. Матвей мне признался, что подумывает о Петербургском Университете. — Университет — тоже неплохо. — сказал барон. — Толковый малый, надо бы его взять на заметку. Вот закончит учёбу — подыщу ему место в своей компании. Казанков усмехнулся. — Не надейся, Гревочка. Насколько я смог понять, у нашего друга Вениамина — вернее сказать, у ведомства, в котором он служит — на этого юношу свои планы. — Вот как? — барон поднял удивлённо брови. — Хотя, этого следовало ожидать. С такими талантами да с университетским образованием малый далеко пойдёт, помяните моё слово… * * * Российская Империя. Санкт-Петербург. Матвею за недолгую его жизнь ещё не приходилось бывать в столице Российской Империи. Он и Москву покидал всего пару раз, когда вместе с приятелями уехал на дачном поезде куда-то за Мытищи, где они, расположившись в рощице, на травке, пели революционные песни и закусывали снедью из большой корзины. Где-то сейчас его тогдашние товарищи — и что бы они сказали, узнав об испытаниях, выпавших за этот год на долю самого обычного московского гимназиста? И уж наверняка юные борцы с царизмом не одобрили бы сегодняшних его планов… Отсюда, из цитадели самодержавия (так, кажется, выражался его старый знакомец Аристарх?) прежняя, московская жизнь видится иначе. Разве можно сравнивать грязноватые, тесные улочки Первопрестольной с широкими, прямыми как стрела, проспектами Града Петрова? А колонна Александрийского столпа, Дворцовая площадь, окружённая великолепными фасадами Зимнего Дворца и Главного Штаба? А Адмиралтейская игла, описанная Пушкиным в «Медном Всаднике» — вот она, пронзает небо, как и шпиль Петропавловского собора на противоположном берегу Невы… — Ну вот, мы и пришли. — сказал Остелецкий. — Да ты не волнуйся, дружок, не съедят тебя там. Держись естественно, спросят — отвечай, только думай прежде, что говоришь. Граф — человек в общем, незлой, только дураков на дух не переносит. Уточнять, что этот незлой человек возглавляет одну из самых секретных служб Российской Империи, Остелецкий не стал. Они подошли к боковому подъезду Адмиралтейства, по бокам которого громоздились связки больших, выше человеческого роста, якорей. Лощёный швейцар распахнул высоченные дубовые двери, и Матвей с замиранием сердца стал подниматься по мраморной лестнице на второй этаж, где располагался департамент военно-морской разведки. (209) — Полагаю, юноша, вы в курсе, какими делами занимается наше ведомство? — спросил Юлдашев. Он принял посетителей в своём кабинете, усадил Остелецкого и чрезвычайно смущённого Матвея на стулья вокруг журнального столика в углу, и велел адъютанту принести самовар. — Мир теперь меняется чрезвычайно быстро, и ваши похождения прямое тому свидетельство. Судьбы держав будут решаться не только в прямых столкновениях армий и флотов, но и в тайных операциях, осуществляемых специально обученными людьми. И вот чтобы их готовить таких особых сотрудников, решено создать при нашем департаменте своего рода классы, куда будут брать подходящих людей — из армии, флота, даже гражданских ведомств, скажем, полиции. Я предлагаю вам присоединиться к ним. Сказать, что Матвей был огорошен — значило сильно преуменьшить впечатление, произведённое словами графа. — Но ведь я даже не закончил даже гимназию… — Не беда, сдадите экстерном. С этим… — Юлдашев показал на гражданский знак ордена св. Анны, который Матвей прикрутил к новенькой, ещё не обмятой гимназической куртке, приобретённой в магазине на Литейном, — с этим экзаменаторы будут к вам очень лояльны. Только имейте в виду: рассказать кому-нибудь правду о том, за что вы его получили, вы не сможете не скоро… если вообще когда-нибудь сможете. Так что извольте позаботиться о подходящем объяснении. — Займёмся. — коротко сказал Остелецкий. Матвей торопливо закивал. — Опыта, причём именно такого, который нам нужен, у вас побольше иных прочих. — продолжал граф. — Придётся, конечно, подучиться: насколько я понимаю, вы собирались поступать в Университет? — Матвей снова закивал, словно фарфоровый китайский болванчик, купленный в Люйшуне в подарок матери. — Мой департамент даст вам стипендию. Параллельно с учёбой в Университете будете посещать занятия в наших классах. Только уговор — никаких больше революций и бомб — кроме как по долгу службы! Матвей поперхнулся чаем. — Да я… честное слово, я и не думал… — А вы подумайте, дело полезное… — Граф улыбнулся. — А как получите диплом — добро пожаловать в мой департамент! И встал, давая понять, что аудиенция закончена. Матвей торопливо вскочил, едва не опрокинув стул –смутился своей неловкости и покраснел до корней волос. — Что ж, ступайте, поручик вас проводит. — Юлдашев нажал на колпачок звонка, вызывая адъютанта. — Надеюсь, вам есть, где остановиться? — Поживёт пока у меня, на Литейном. — ответил за Матвея Остелецкий. — А там подыщем что-нибудь. — Вот и хорошо. — кивнул граф. — Мы ещё встретимся, юноша. А вас, Вениамин Палыч, я попрошу задержаться. Есть одно незаконченное дело, надо бы обсудить… — Этот ваш Бёртон поведал массу чрезвычайно любопытных вещей. — говорил Юлдашев. — Его даже припугивать не понадобилось — сразу понял, что ничего иного не остаётся. — Да, чрезвычайно сообразительный господин. — ухмыльнулся Кухарев. Он появился в кабинете сразу после ухода Матвея. — Особенно, когда идёт речь о его шкуре. — По сведениям, полученным от Бёртона, предстоит много работы, и работы серьёзной. И займётесь этим вы, господа. России с Англией ещё предстоит столкнуться, в том числе и по линии нашего департамента. Остелецкий и ротмистр переглянулись — и одновременно качнули головами в знак согласия. — Что ж, Евгений Петрович, мы готовы. — ответил за обоих Вениамин. — Не всё же англичанке гадить по углам да переулкам — должно им и в ответ прилететь в кои-то веки! Конец четвёртой части Эпилог Российская Империя, Кронштадт. — Как тебе, Гревочка, орденок китайский? — спросил Вениамин. — Впечатляет? — Орденок-то? — барон покосился на свою грудь.– Ничего, нарядный. На кителе Остелецкого тоже красовались большая семилучевая звезда и тёмно-синяя, с золотой каймой и пёстрой вышивкой, лента — награды, полученная за люйшуньскую баталию. Регалии ордена Двойного Дракона, высшей награды империи Цинь, разрешённой к вручению иностранным подданным, нагнали Остелецкого Греве и Повалишина только здесь, в Петербурге — и сейчас оба впервые надели их в торжественной, официальной даже официальной обстановке. (210) — А ты, Серёжа, висюльки китайской не получил. — сочувственно заметил Греве. — Несправедливость, однако! — А мне-то за что? — удивился Казанков. — Я в Китае ничем не отметился — так, заглянул проездом, за что ж награждать? — А ваши речные дела в Тонкине, набег на Сайгон этот фанфаронский? Они ведь тоже были на руку китайцам — без них лягушатники нипочём не стали бы такими сговорчивыми! — Думай, что говоришь, Гревочка! — Остелецкий поднял палец и посмотрел на собеседника поверх стёкол отсутствующих очков — точь-в-точь преподаватель, делающий выговор нерадивому ученику. — Не маленький, понимать должен: тамошние дела Сергея Ильича сплошь государственные секреты, для чужих ушей не предназначенные — тем более, для китайцев! — Так мы и от благодарного отечества наград и почестей не дождёмся…. — проворчал барон. — Официально-то ничего как бы и не было! — Не ной ты, Гревочка, сколько можно? — возмутился Вениамин. — За Богом молитва…. — … а за Царём служба не пропадёт — знаю, слыхал… Но я тщеславен: желаю однажды появиться на приёме у бельгийского короля Леопольда при всех регалиях, включая перуанскую звезду, и этих вот змиев… И щёлкнул ногтем по орденской ленте, где скалили зубы два вышитых китайских дракона. — Так и появишься, кто тебе мешает? А одной звездой больше, одной меньше — кто их считать-то будет? А что крестик мимо пролетел — ну так такое наше дело, сугубо секретное. Мало тебе личной благодарности Государя? — Не мало, конечно… — Греве вздохнул. — К ней, кстати, и шпага золотая прилагается — тоже красивая вещица. С анненским крестиком на рукояти и «клюквой» будет смотреться вполне комильфо. Трое друзей стояли на мостике, над их головами трещала на балтийском ветру гирлянда флагов расцвечивания. «Луиза-Мария» стояла на якоре в окружении многочисленных судов, с борта которых петербуржцы наблюдали за большим императорским смотром — ждали появления яхты «Держава», на которой Государь обойдёт строй флота. Палубы нарядно украшенных прогулочных пароходиков были до отказа полны светскими дамами в пышных нарядах — расфуфыренные, что твои клумбы, по бестактному выражению Греве, — конногвардейцами с палашами в зеркально полированных ножнах, солидными статскими советниками и товарищами начальников департаментов, которые нацепили по случаю торжеств все свои звёзды. На посудинах поскромнее и публика была соответствующая — мелкие чиновники, армейские офицеры, мелкие торговцы. Приказчики, мастеровые и прочий простой люд, теснились в гребных лодочках и облепили пристани и набережные. (210) Дальше, вдоль Морского канала (работы по его углублению завершились всего месяц назад, раньше срока) выстроилась шеренга боевых кораблей Балтийского Флота. Здесь были и заслуженные старички вроде «Первенца» и «Адмирала Чичагова», и грозные ветераны, «Владимир Мономах» и «Князь Пожарский». Рядом с ними, в едином строю стояли «Клеопатра» и прочие британский трофеи. А дальше — новые, только недавно вошедшие в состав флота броненосные фрегаты и корветы: «Адмирал Нахимов», «Рында», «Витязь»… Казанков вынул сигару, повертел в пальцах, спрятал — раскуривать гавану на пронзительном ветру было бы задачей нетривиальной. — Кстати, о почестях… Был я давеча в Морском министерстве — так мне там предложили вернуться во Вьетнам, но уже в должности военно-морского атташе при нашем посольстве. — И что, согласился? — оживился барон. — Из Вениамина дипломата не вышло, в шпионы пошёл — так может у тебя получится? — Не в шпионы, Гревочка, сколько ж можно? — снова возмутился Остелецкий. — Наш департамент занимается по большей части секретной аналитикой… а, чего тебе объяснять… Он отвернулся и стал рассматривать броненосец «Пётр Великий», стоящий кабельтовых в пяти от «Луизы-Марии». — Нет, Гревочка, от должности я отказался. — ответил Казанков. — Через месяц в состав Эскадры Проливов войдёт бронепалубный крейсер, построенный по новейшему проекту. Меня прочат в командиры. Греве удивлённо хмыкнул. — Эскадра Проливов, говоришь? — удивился барон. — Впервые слышу. Это что же, на аглицкий манер? У них, помнится, есть Флот Канала с базой в Портсмуте… — Да, и стоять она будет на острове Мармара, в Мраморном море — его, если помнишь, выкупили у турок сразу после войны. Барон пожал плечами. — Могли бы и так занять, османы бы не пикнули. Казанков пожал плечами — Ну, господам из МИДа, полагаю, виднее. Новая эскадра была создана в составе Черноморского флота, но потом передали в подчинение лично наместнику Южной Славии Великому князю Константину Николаевич. Сделали это, чтобы не дразнить средиземноморские державы, Австро-Венгрию, Италию, Францию, да и турок тоже. Уж очень они опасаются растущей мощи России. — Ничего, пусть привыкают… — сказал, необорачиваясь, Остелецкий. Слава богу, балканским играм в независимость пришёл конец: сегодняшний смотр объявлен по случаю окончательного вхождения Южной Славии в состав Российской империи, А Великий Князь из наместников станет оберегателем града святого Константина! — Именно так. — согласился Казанков. — А пока на Мармаре строят базу флота — туда-то мы и отправимся. Греве недоуменно вздёрнул бровь. — Мы? Ты что же, собираешься и семейство своё перевезти в это захолустье? — Это сейчас там захолустье, а когда появится флот, всё переменится. Вот и Ачива будет довольна — она на сносях, и будет рада возможности перебраться поближе к солнцу, фруктам и тёплому морю. Очень уж ей в слякотном, стылом Петербурге не по душе… — А ты, значит, засядешь при её юбках в луже Мраморного моря — и прощай, океаны? Казанков пожал плечами. — Да, пора бы уж — тянет, понимаешь ли, к спокойной, размеренной жизни. — Это у командира корабля-то спокойная жизнь? — хохотнул Греве. — По сравнению со всеми этими секретными эскападами — разумеется. Подъём флага, аврал, минные учения, артиллерийские, большой смотр, малый смотр — всё по расписанию, всё заранее известно. Благодать, да и только! Барон глянул на него с явным недоверием и покачал головой. — Ну, дело твоё, конечно. Как говаривал наш боцман на «Крейсере»: 'Хозяин-барин, хочет — живёт, а хочет — удавится. А только сдаётся мне, Серёженька, что ты через полгода, самое большее, взвоешь от скуки и побежишь к нашему другу Вениамину умолять, чтобы он подыскал тебе что-нибудь в стиле ваших тонкинских похождений! Казанков посмотрел на собеседника долгим, испытующим взглядом. Греве не выдержал и отвёл глаза. — Только не говори, Гревочка, что и тебя не тянет на мостик! — Так я туда и встану! Мы с Камиллой решили из Петербурга отправиться в Южную Америку, навестить тамошние филиалы нашей пароходной компании. Заодно вот и Ивана Фёдоровича доставим на его разлюбезный остров Пасхи. — А как же дитё? — удивился Остелецкий. — Двухмесячному младенцу — не рановато ли по морям путешествовать? Барон помотал головой. — Всё предусмотрено, господин шпион… прошу прощения, господин секретный аналитик. Я на «Луизе-Марии» для него отдельную каюту обставил: кроватка детская, качалка — короче, всё, что положено. А смежную — для няньки и кормилицы. — Солидно, ничего не скажешь. — согласился Вениамин. И всё же — растишь будущего адмирала? — Ну, адмирала — не адмирала… — Греве неопределённо пошевелил пальцами в воздухе. — Мой сын, чтоб вы знали, господин капитан первого ранга, унаследует не только титул и поместье в Курляндии, но и пароходную компанию вместе с филиалами по всему миру. А как тут без путешествий? Пусть заранее привыкает — глядишь, и морская болезнь его обойдёт. А то — как Сабельников из третьей роты… — Это которого выставили из Корпуса сразу после практического плавания? — припомнил Казанков. — Да, не повезло парню: кровь с молоком, в учёбе из первых — а в первом же переходе из Кронштадта в Гельсингфорс всю дорогу провисел на леере. А по возвращении — вылетел, как пробка, и никакие уговоры не помогли… — Вот и я о чём. — кивнул барон. — Я тут беседовал с одним учёным доктором, так он уверял, что… Что именно говорило светило медицинской науки — барон рассказать не успел. Вдалеке ударил выстрел — и загрохотало, покатилось, ближе, ближе, словно сопровождая орудийными громами и клубами порохового дыма длинное, изящно выгнутое судно, с двумя трубами и мачтами, слегка откинутыми к корме — оно хлопало красными плицами гребных колёс, вспарывая острым «клиперским» форштевнем воду вдоль корабельного строя. Самодержец приветствовал свой победоносный флот, и броненосные фрегаты, корветы, мониторы отвечали ему громами салютов. Оркестр на пирсе заиграл «Марш Гвардейского Флотского Экипажа». Зрители на берегу и на судах восторженно закричали, в воздух полетели шляпы, картузы, фуражки — а вдоль бортов боевых кораблей ослепительно белели шеренги форменок, полоскались ленточки бескозырок, флаги расцвечивания, вымпела, гюйсы… — Ты ведь, Вениамин, единственным из нас отметился в тех краях? — барон провожал взглядом императорскую яхту. — На Балканах, я имею в виду, в Константинополе. Мы-то всё больше в Океанах, или вон, на Балтике, как Серёжка с адмиралом. «Адмиралом» друзья промеж себя стали называть Повалишина. Обычай этот установился недавно, с тех пор, как Греве, все уши им прожужжал, как тот был хорош в парадном перуанском мундире, при всех положенных к нему регалиях. — Да, было дело… — Остелецкий мечтательно улыбнулся. Мраморное море, Средиземное, Измир, Александрия… — Славные были времена, лихие… — Между прочим, Иван Фёдорович сейчас там. — Казанков кивнул на «Державу». — По личному приглашению Государя, не как-нибудь! — И ведь по заслугам! — серьёзно, без тени привычной иронии отозвался Остелецкий. Греве кивнул, соглашаясь с товарищем. — Сколько Иван Фёдорович — мало кто сделал для России. Пусть, порой и под чужими флагами…. — Какая разница под какими? — ответил Казанков. — Главное,чтобы Отечеству была польза. А в остальном историки разберутся, когда время придёт. — И ты, Серёжа, правда, веришь, что оно придёт? — в голосе Остелецкого не угадывалось и тени привычной иронии? — И мы сможем до этого счастливого дня дожить? Казанков стоял неподвижно — лева рука заложена за спину, правая, затянутая в белую перчатку рука на рукоятке кортика. Корабли грохотали залпами, звук прокатывался вдоль шеренги и улетал дальше, у виднеющимся в тумане шпилям Петропавловки и Адмиралтейства, к куполам Исакия, Казанского собора. — Конечно, придёт, друзья! — уверенно ответил он. — И мы с вами обязательно это увидим. Иначе и быть не может! 2023 — 2024 гг., Москва. Nota bene Книга предоставлена Цокольным этажом , где можно скачать и другие книги. Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN. Можете воспользоваться Censor Tracker или Антизапретом . У нас есть Telegram-бот, о котором подробнее можно узнать на сайте в Ответах . * * * Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом: Мониторы-5. "Здесь водятся драконы"